Динотопия

Официозный миф о первом руководителе республики по своей инклюзивности (его некритически разделяют почти все политические силы и подавляющее большинство граждан) мог бы поспорить с культом Ататюрка, однако проповедуется со стыдливой ужимкой Альхена.

Поверхностное почтение – так можно определить спущенную сверху резолюцию.

Фрейдистская теория, прекрасно описывающая многие другие нюансы духовной анатомии нашего бюрократического Олимпа (тому, кто знаком с основами психоанализа, не сложно, например, понять, чем вызвано пристрастие столичного начальства к фаллообразной архитектуре) дает этому парадоксу очевидное объяснение – для правящего класса личность первого секретаря ЦК Компартии Казахской ССР является напоминанием об обстоятельстве, которое очень хотелось бы стереть из сословной памяти.

Отчасти поэтому его портрет столь охотно клеит на знамена оппозиция, но только отчасти.

Искать позитивную альтернативу опостылевшему режиму в прошлом – удел не одних только консерваторов и реваншистов. Исторически датированный “потерянный рай” присутствует в любой политической программе и совершенно естественно, что казахский “золотой век” помещают, как правило, в эпоху тридцатилетнего пребывания Кунаева на высших государственных постах.

(Многолетние попытки некоторых особо ретивых поборников крови и почвы выдать за эдемские кущи жизненный уклад, основанный на кочевом скотоводстве, мягко говоря, не увенчались успехом).

К тому же, в плебейской традиции принято хулить нерадивого правителя, ставя в пример предшественника, при котором “такого точно не было” и личность Динмухамеда Ахмедовича, — сошедшего с дистанции во многом благодаря усилиям своего вероломного протеже, — оказывается очень увесистой хоругвью.

При таком раскладе становится понятным нежелание делать лишнюю рекламу конкурентному бренду, но и на тотальное замалчивание они, конечно, пойти не могут. Десакрализованный символ может стать еще более весомым козырем в руках противника (не только беззубого нынешнего, но и зубастого грядущего), но главное, это боязнь режима подорвать одно из самых дорогих своих сокровищ – преемственную легитимность.

Не от Абылай-хана же, в самом деле, вести им свою родословную – документ, который по значимости превосходит для власти результаты любого, самого туркменского плебисцита.

В результате, у левобережного кооператива и его непримиримых антагонистов наличествует консенсус. Официальная легенда-прикрытие по весьма щекотливому вопросу, сконцентрированная в одну единственную персону.

Каноническое житие рисует Динмухамеда Ахмедовича эффективным менеджером, выдающимся реформатором и самостийным каудильо, который из отсталой сырьевой провинции превратил Казахстан в урбанизированное индустриальное государство, а затем яростно отстаивал его национальные интересы в борьбе с тоталитарным коммунистическим режимом.

“У него была мечта, которую он и не скрывал ни от кого, — чтобы Казахстан стал независимым. Он даже втайне молился об этом”, — делится сенсационными откровениями кунаевский племянник в юбилейном интервью.

Никак за дверью подслушивал, если знает о содержании столь интимных бесед.

При чтении этого и множества других подобных текстов, складывается впечатление, что модернизация страны произошла не благодаря, а вопреки великодержавно-шовинистической Москве, Госплану, Политбюро, советскому проекту как таковому. И развивая производство, сельское хозяйство, науку, образование и культуру, Кунаев реализовывал масштабный авторский проект, а вовсе не директивы спущенные сверху.

Просвещенное мещанство, которому зоологический антикоммунизм и горячечная ненависть ко всему советскому уже третье десятилетие заменяет политическую программу, этику и само мышление – остро нуждается в Кунаеве.

Но не реальной исторической фигуре, а мифологическом симулякре.

Раз уж так сложилось, что за все достижения и преимущества золотого тридцатилетия ответственность несет лично руководитель страны (не правда ли, знакомая ситуация?), то всякие большевизмы-марксизмы тут вообще сбоку припека. Если речь не идет, конечно, о массовых расстрелах, голодоморе, цензуре, идеологическом монополизме, километровых очередях и диспропорциях в национальной политике.

Клонированный Кунаев, таким образом, примиряет обитателей либерально-националистической кунсткамеры с тем прискорбным фактом, что по целому ряду фундаментальных показателей суверенный Казахстан до сих пор безнадежно уступает советской республике.

Этот подлог получил не лишенную сарказма кодификацию, когда в 90-е алматинская улица Карла Маркса взяла фамилию одного из самых прославленных уроженцев южной столицы.

Начальство, впрочем, интерпретировало этот продукт совместного творчества крайне однобоко.

В отличие от правителей других новообразованных государств казахстанская администрация всегда избегала острой критики советского прошлого, уклончиво именую прошедшую эпоху как сложную и противоречивую. И разгадка этой антиномии кроется ни столько в боязни наших бастыков испортить отношения с российскими партнерами (которых стали считать официальными ответчиками по иску) сколько в интуитивном осознании собственного генезиса.

Кунаевские поклонники, безусловно, правы, когда уверяют что он “не был ортодоксальным коммунистом”, но совершенно напрасно приписывают ему сиротское диссидентство – начиная с определенного момента, носители аутентично социалистических, марксистских взглядов практически отсутствовали в управленческом аппарате СССР.

Реальным мировоззрением советского подъячества стало т.н. “сменовеховство” (на политическом жаргоне именуемое национал-большевизмом) – идейное течение, рассматривавшее Октябрьскую революцию и власть коммунистической партии как парадоксальный, но естественный кульбит исторического рока на пути Российской империи к византийскому величию, геополитическим завоеваниям и болезненно назревшей экономической модернизации.

Совершенно естественно, что приверженцем такой позиции стал и представитель новой генерации казахских управленцев, взросление которого пришлось как раз на годы окончательного установления сталинского абсолютизма.

Не мог не стать.

Человеку, наблюдавшему совершенно фантастическое зрелище того, как скотоводческая периферия превращается в городское промышленное государство и лично вовлеченному в строительство нового мира, прямо скажем, трудно было не проникнуться глубокой и прочной лояльностью к политическому режиму, который смог осуществить подобный замысел.

Несмотря на весь ужас трагических и преступных издержек этого титанического процесса.

В ментальной (а может и вербальной) форме этот катехизис передавался нескольким поколениям казахско-советской бюрократии и в какой-то степени был усвоен даже их современными потомками, но лишь на чисто риторическом уровне. Материальные достижения советской эпохи были распилены и съедены безо всякого почтения.

Образно выражаясь – был съеден Кунаев. На индивидуальном уровне, он стал жертвой закулисных, аппаратных метод борьбы за власть, ставших одной из примет времени и также заложенных в период термидорианского перерождения.

Методов, к которым он сам неизбежно прибегал, чтобы остаться в игре.

В масштабах страны – были уничтожены (и продолжают уничтожаться) результаты труда всей его жизни.

Неудивительно, что при имени Кунаева в душах “басеке” взрывается рефлексивная буря противоречивых эмоций.

Сыновья съели своего отца и в знак раскаяния начали поклоняться тотему, ставшему символом замещения важной фигуры патриарха.

Как видите, без Фрейда тут никак.

***