Нынешняя казахская элита (как общественный слой), которой в отличие от предыдущих двух первых поколений казахов — лидеров своего народа в XX веке судьбою была предоставлена возможность воспроизводить саму себя и которая с успехом пользовалась ею вплоть до конца столетия, начала формироваться практически на пустом месте в конце 30-х годов. Все, кто до того времени занимал лидирующие позиции, были репрессированы и уничтожены или отправлены на долгие годы, что называется, в места не столь отдаленные. А для тех, кто прошел через горнило репрессий и выжил, не могло быть и речи о возвращении себе прежней роли. Практически опыт и творческое наследие репрессированных поколений были преданы политической анафеме и оставались вне закона частью в течение двадцати лет, частью вплоть до начала девяностых годов. В условиях такой реальности казахское общество формально под началом административных и духовных лидеров третьего поколения, сформированного сверху волевым методом на базе контингента системы ликбеза и рабфака, пошло, разумеется, совсем другим путем. Фактически им управляли из Москвы и Алма-Аты представители державной администрации и духовности. Нацкадры же (как посредническое звено) компилировали то, что спускалось им, применительно к местным условиям и особенностям. Десятилетия такой практики начисто отучили их от самостоятельной работы, самостоятельных решений. Существующая поныне казахская элита имела исключительно благоприятные условия для самоутверждения. Но оказалось, что у нее изначально атрофирована способность к самосовершенствованию, поступательному развитию, прогрессу.
В итоге к моменту обретения государственной независимости страна имела значительные индустриальные мощности, развитую социально-экономическую инфраструктуру и откровенно слабую национальную элиту. Ибо с уходом державы ушла и та сила, которая организационно и интеллектуально обеспечивала существование и развитие экономики и системы жизнеобеспечения республики. Но зато остались свойственная местной реальности политическая инертность и вялость, которые, казалось бы, гарантировали долгое спокойствие в коридорах власти.
Однако, несмотря на то, что у казахского общества такая несамостоятельная административная и недееспособная духовная элита, Казахстану не удалось избежать кризиса власти. Проявился он, как в ряде подобных случаев на пространстве бывшего СССР, в виде противоборства исполнительной и законодательной ветвей власти. К чести наших руководителей, они сумели удержаться от скатывания к крайностям. Зато на то, что в Москве решили одним радикальным ходом (роспуск избранного в советскую эпоху Верховного Совета и принятие не переходной, а принципиально новой Конституции), в Алматы потратили два хода и гораздо дольше времени. То есть дважды распускался Верховный Совет. В первый раз лейтмотивом акции была необходимость иметь профессиональный парламент, а во второй — двухпалатный и компактный, как везде в цивилизованном мире.
Потом в Казахстане, как, к примеру, в России (случай с Александром Руцким, бывшим вице-президентом), в Кыргызстане (случай с Феликсом Куловым, бывшим вице-президентом), в Туркменистане (случай с Назаром Суюновым, бывшим вице-премьером, курировавшим нефтегазовую отрасль) или в Азербайджане (случай с Суретом Гусейновым, бывшим премьером), имел место конфликт между первым и вторым (по своим реальным полномочиям или возможностям) лицами. Официально ушедший с поста премьер-министра по состоянию здоровья в сентябре 1997 года, Акежан Кажегельдин оказался в оппозиции к действующему президенту.
Казахстан живет в эпоху третьей (со времени обретения независимости) Конституции. Новый парламент, формируемый согласно ее требованиям, имеет две палаты — сенат и мажилис. Мандат президента сохраняет силу до 2006 года. Подавляющее большинство парламента (а особенно — сената) составляют более чем лояльные по отношению к исполнительной власти люди. Что же касается председателей палат — это абсолютно преданные президенту люди. Оралбай Абдикаримов был главой президентской администрации, а Жармахан Туякбаев — Генеральным прокурором, главным военным прокурором. У премьер-министров посткажегельдинского периода реальных полномочий стало меньше, чем прежде. Таким образом, с 1997 года они ни самой элитой, ни обществом не воспринимаются как вторые в государстве лица. Совсем не тот у них уже авторитет.
Но означает ли это, что Казахстан на ближайшее время гарантированно избавлен от повторения кризиса власти?! Есть немало причин, которые не позволяют ответить однозначно утвердительно на этот вопрос.
Во-первых, даже поверхностное знакомство с событиями политической жизни Казахстана позволяет усомниться в том, что высшая исполнительная власть представляет сколько-либо цельную команду, которая была бы объединена общностью хотя бы основных устремлений своих членов или же их принципиальной преданностью лидеру, а также идеям и целям, которые он олицетворяет. В эпоху перехода к рынку реальная власть практически адекватна реальной доле при происходящем перераспределении материальных благ. Означенный процесс уже по своей природе не может играть объединяющую роль. В этих условиях единство правящей элиты может обеспечить лишь абсолютная подчиненность ее членов личной власти лидера.
У нас же, насколько об этом возможно судить, глава государства зачастую выступает примирителем личных и кланово-номенклатурных амбиций и интересов государственно-бюрократического аппарата, “новых казахов”, жузовских элит. Чем дальше мы углубляемся в так называемую рыночную экономику, тем больше страна оказывается во власти стихии личностных и групповых эмоций и устремлений той самой формальной и неформальной элиты, которые все меньше и меньше поддаются координации и упорядочению. Если что-то и сдерживает их еще в каких-то рамках, то это контроль международных финансово-кредитных институтов, действенное влияние сильных мира сего, которые имеют свои интересы здесь, и рудименты перестраховочных психологических установок, которые были столь свойственны казахскому советскому бюрократу. Но и они не панацея от ныне стремительно прогрессирующих негативных перемен в сфере управления государством и обществом. В этих условиях возможна еще любая конфликтная комбинация сил в рамках самой правящей элиты.
Во-вторых, казахская номенклатура, как плоть от плоти казахской элиты, была исторически чрезвычайно слаба как квалифицированная правящая сила. Ибо прежде, как уже говорилось выше, Казахстан являлся республикой, которая в большей, чем любая другая, степени управлялась из Центра. Свыше 90 процентов его производственного потенциала было напрямую подведомственно союзным министерствам. Перестановка кадров республиканского уровня жестко контролировалась Москвой. А их выдвижение на союзный уровень осуществлялось практически полностью за счет выходцев из некоренного населения. Казахской же номенклатуре был оставлен узкий круг второстепенных функций. Она должна была заниматься исключительно только Казахстаном — вернее, казахами Казахстана. Еще вернее — казахскоязычными казахами из сельской глубинки. Да и то, главным образом — в пропагандистском и культурно-этнографическом плане. Иными словами, казахские официальные и официозные верхи реально служили отправлению нужд культурной автономии казахов в рамках СССР. При том уровне и происхождении, о которых говорилось выше, казахская элита для другого и не могла сгодиться.
Когда рядовые казахи вообразили, что их государственность представляет из себя нечто большее, чем фактическая культурная автономия, случились декабрьские события. Казахская элита осталась в стороне от них, хотя их простые сородичи, казалось бы, пеклись прежде всего о ее интересах. Это говорит о том, что она прекрасно знала свое место и никаких иллюзий не питала…
С распадом СССР во власти такой элиты как бы по иронии судьбы оказалась одна из крупнейших и важнейших составных частей могущественной державы — Казахстан. Она же, во-первых, долгое время не могла поверить в это, а во-вторых, по определению не была в состоянии нести достойно столь тяжкий груз ответственности. То, что мы имеем сейчас, то есть тотальная неприкрытая коррумпированность, безответственность и некомпетентность, — прямое следствие той реальности. Но самое печальное — это уже непреодолимо. Следовательно, тут кроется еще один фактор неизбежности нового кризиса власти.
Разумеется, правящая элита еще далеко не исчерпала потенциальные возможности для поддержания устойчивости своей власти. Но их реализация теперь неизменно будет связана с дальнейшим ухудшением социально-экономической ситуации и ослаблением самой правящей системы.
Для предотвращения грядущих кризисов власти, которые, несомненно, будут усугублены известными всем факторами внешнего порядка, нужны принципиально иные кадровые решения и кардинально пересмотренные морально-идеологические и мотивационные установки. Пока не произойдут перемены в этом направлении, долгожданная стабильность в коридорах власти не наступит.