Герои этого материала очень различаются между собой. И по возрасту, и по полу, и по семейным составу. И даже по месту жительства – они живут в разных концах города. Но способ выживания у них один и тот же. Они – пробивалы. То есть одни из тех сотен бедолаг, которых мы ежедневно видим копошащимися в мусорных баках возле наших домов. Дяде Ваде, как его называют на районе, 55 лет. С юных лет он вертел баранку, объездил почти весь Советский Союз. Разве что на Чукотке и в Якутии не был, да еще в Прибалтике. Пивал когда-то терпкое молдавское вино, плясал гопака с огненной хохлушкой, штурмовал киргизские и таджикские горные серпантины, лакомился настоящим узбекским пловом в чайханах, запивая его зеленым чаем. Про казахстанские трассы и говорить нечего. И казалось ему тогда, что вся жизнь – это сплошная дорога, ведущая в конце концов к надежному гаражу как для железного коня, так и для него самого. Но все вышло по-другому. В 92-м году в его личный “жигуленок” врезался КамАЗ, водитель которого был в стельку пьян. Жена, дочка с зятем и внучка погибли мгновенно. Сам Вадим выжил, хотя и был весь переломан. Несмотря на это, он умудрился выползти из машины, попытался ее приподнять. Зачем, почему не помнит – шок. И вдобавок заработал грыжу. Полгода он пролежал в больнице. Семью похоронили без него. “Камазиста” посадили, но Вадима это совсем не радовало. По выходу из больницы друзья и родственники советовали Вадиму оформить пенсию по инвалидности, но он, послав всех по известным адресам, запил горькую. И пил целых три года, пока однажды не очнулся в своей полностью пустой квартире: пропил абсолютно все. Когда, как и за сколько продал гараж от “жигуленка” и дачу, не помнил совершенно. Пропил бы и квартиру наверняка, да сестра вовремя забрала документы. Отдав свою квартиру в микрорайоне “Тастак” семье сестры, сам въехал в ее однокомнатную. Попытался навести справки, но оказалось, что его предприятие давно почило в бозе, архивы и его трудовая книжка – непонятно где. Хотел пройти ВТЭК, чтобы получить хоть какую-то пенсию по инвалидности, но в ответ услышал: “Голубчик, ну и что, что вы сильно хромаете на правую ногу? Вам же ее не ампутировали, верно? А грыжа вполне операбельна. Денег нет? Ну это не наша проблема”. Конечно, сестра помогала Вадиму продуктами, но ему, как старшему брату, было стыдно принимать от нее помощь. — У ней самой семья не маленькая. Да и кроме того, у ней на квартире частенько собираются единоверцы. Секта какая-то, какая именно, не вникал. Тоже траты. Сначала Вадим пытался сдавать зал в аренду, а сам ночевал на кухне. — Честно сказать, характер у меня после аварии стал дурной, сварливый. Да и привык я как-то к бобыльству. А тут все как будто у кого-то в гостях, а не у себя дома. Идея лопнула, не успев родиться: ни один жилец не выдерживал более одного месяца, за который была выплачена предоплата. Вот тогда дядя Вадя и стал пробивалой. — А куда еще с моей ногой и грыжей пойти? На Сейфуллина людей смешить? Сторожем пытался устроиться, и то не берут. Вот и подался баки пробивать. Хорошо хоть сестра за квартиру оплачивает. Я квартиру племяннику завещал. Сначала дядя Вадя брал только бутылки, чтобы сдавать их в стеклоприемный пункт по соседству. — Знаешь, сынок, это такое болото, которое засасывает медленно, но верно. Вначале ты собираешь только бутылки. Потом начинаешь выбирать более-менее приличное тряпье, которое после стирки-прожарки еще вполне годно для носки старику. И потом наступает момент, когда ты начинаешь подбирать объедки, которые, на твой взгляд, вполне еще пригодны в пищу. То есть постепенно чувство брезгливости пропадает. И потому, когда я вижу возле бака молодых парней, то я советую им идти на Сейфуллина. И не потому, что я боюсь конкуренции (хотя и не без этого), а просто потому, что если человек хоть раз полез в бак, это уже не человек в полном смысле этого слова. Он потихоньку оскотинивается. Поневоле от такого откровенного самобичевания на душе кошки начинают скрести. И рука сама тянется в карман, но это движение тут же пресекается гневным взмахом руки дяди Вади: — Спрячь! Думаешь, для этого жалюсь? Я человек уже пропащий, копейкой не спасешь, а работу ты мне не найдешь, верно? Худо-бедно, кишку набить есть чем, хочешь — угощайся! От такого гостеприимства поневоле начинаются спазмы в желудке. Дядя Вадя доволен: — Не хочешь? То-то и оно. А копейки я твои все одно пропью, а ноги меня и трезвого ели держат, а пьяный я, того и гляди, убьюсь. Зачем тебе грех на душу брать? Конкуренция у дяди Вади весьма большая. Как раз напротив окон его квартиры стоит мусорный бак, и он делает мне наглядную демонстрацию. За два часа мусорный бак пытались пробить 10 человек.
— Лезут, как бараны! – досадует дядя Вадя. – Видишь, вон тот ушел пустой на глазах у этих двоих, ан нет – все равно лезут! Тоже мне, зоркие соколы!
И потому дядя Вадя делает свой обход где-то во втором часу ночи, когда жители, скинув перед сном вечерний мусор, уже мирно почивают в постели. Медленно, сильно хромая, ежеминутно трогая перетянутую широким поясом грыжу, с большими перекурами он обходит владения свои — приблизительно 15 мусорных свалок. Частенько к нашему приходу там уже копошатся серые суетливые тени. И даже когда дядя Вадя присоединяется к ним, они молча принимают его в свою компанию и все вместе продолжают свое дело. И тут я вспоминаю давнюю статью в одной из газет, где говорилось, что даже у пробивал существует своеобразный рэкет: более сильные бомжи не работают, а просто ждут возле баков. И потом уже забирают лучшую часть у “трудяг”. Спрашиваю об этом у дяди Вади.
— Что ты?! Не, бог миловал. Шестой год пробиваю, но ни разу такого не было. Может, просто мою старость уважают.
Зато у Дамары, пробивалы из другого района, под глазом рдеет совсем свежий синяк. Это она вчера подралась за свою добычу с двумя дюжими мужиками. И отбила, хотя на вид – метр с кепкой. Силы Дамаре придает необходимость кормить детей. Всего их у нее пятеро, правда, старшая уже замужем и живет за городом. Но зато оставшаяся орава – сплошь пацаны. Старший уже вполне здоровый парень, а младшему всего три года. Его отец, последний сожитель Дамары, умер недавно от запоя. Отец старших детей сидит в лагере за употребление и распространение наркотиков. Дамара тоже пыталась пускать квартирантов, благо жилплощадь у нее позволяет: четыре комнаты. Но и у нее жильцы долго не задерживались, и я прекрасно понимаю почему: квартира вся в грязи, шум, гам, изобилие тараканов на кухне и орда детворы, беспрестанно штурмующей холодильник. Вот и младший залез ко мне на колени и нахально обшаривает карманы.
— Эту квартиру я через Москву пробила еще при советской власти, — с гордостью говорит Дамара. – Я тогда на заводе работала, на хорошем счету была. Вот и написала Горбачеву, что многодетная семья в тесноте ютится. Срезу же дали.
Тут она вспыхивает в приступе ярости, как и дядя Вадя, но по другому поводу: заметила, как я брезгливо кошусь по сторонам.
— Ты думаешь, я плохая мать и хозяйка?! Дима, Леша, — командует она малышам 10-12 лет, — ну-ка покажите журналисту свои дневники.
Действительно, четверки-пятерки. И я уже по-другому смотрю на Дамару и ее детей (правда, в последствии я выяснил, что Дима с Лешей учатся в школе для, скажем так, не совсем полноценных детей).
— Вот так и живем. Я баки пробиваю, пацаны цветной металл после школы воруют. Где пробиваю? Ну пойдем, покажу.
Посольский городок чист, тих и безмолвен.
— Меня охрана сюда всегда пропускает, — хвастается Дамара, — знают, что я многодетная мать. Знаешь, здесь кидают мусор совсем не так, как у нас. Все аккуратно разложено, рассортировано, любо-дорого пробивать. А уж сколько хороших шмуток и обувки я здесь своим малышкам нашла. А однажды после Нового года… — Дамара делает драматическую паузу, — я нашла здесь тысячу долларов. И знаешь, что мы сделали?
— Заплатили долги за квартиру? – пытаюсь угадать я, зная, что Дамара уже несколько лет не оплачивает коммунальные услуги и все прочее.
— Да ты что?! Я многодетная мать, они права не имеют у меня ничего отключать, не то что квартиру забрать! Нехай вначале мне тогда детские пособия выплатят.
— Ну тогда не знаю, — скучнею я.
— Тогда мы с Валерой их в неделю по кабакам прокутили! Круто? Ну ладно, пойдем дальше, на ментовские свалки. Но это далеко. Идем?
Я отказываюсь и иду к автобусной остановке: устал от впечатлений. А в ушах звучит голос дяди Вади: “Читал я вроде бы, что и Максим Горький в детстве тоже пробивалой был. Наверное, легенда, поскольку из такого дерьма подняться практически невозможно. А если и правда, то честь ему и хвала за такой подвиг. А в наше время и большие люди оскотиниваются…”