Прошло восемь месяцев со дня, когда Америка поняла (хочется верить), что нет супер-держав, как нет супер-людей. И все мы под Богом ходим — и “эллины и иудеи”. Многие убедились на собственном опыте, что мир хрупок и никакие системы безопасности не могут стопроцентно гарантировать жизнь. Не знаю, как там на небесах, а здесь у нас мир несправедлив, и библейская история про Каина и Авеля раскручивается вновь и вновь. Вы помните, о чем говорили обреченные люди, звонящие своим родным из угнанных самолетов и отсеченные взрывом от спасительных выходов? О любви.
11 сентября ссору моих американских друзей, живущих неподалеку от Близнецов, прервал звук низкоидущего самолета и взрыв. \»Fuck you!\» No, fuck YOU!\» \»Fuck your fucking fuck!\» — застряло в горле. Второй самолет, влетающий в здание, они наблюдали стоя у окон перед раскрытыми чемоданами и с вещами в руках.
Я смог с ними связаться только через месяц. Увидев второй взрыв и поняв, что это не нелепая случайность, мои друзья, расстававшиеся в это утро “навсегда” и осыпавшие друг друга проклятьями и претензиями, скопившимися за долгие годы, вместе добавили немного вещей в чемоданы и умчались из города. Вместе. Вдвоем.
Весь месяц они путешествовали по Америке, останавливались в маленьких мотелях и любили друг друга, как в первый раз. И просили друг у друга прощения. А еще они искали домик для мамы Кевина, которая всю жизнь работала день и ночь, чтобы прокормить семью, в надежде пожить в свое удовольствие в старости. А когда вышла на пенсию, то обнаружила, что у нее рак и жить осталось совсем немного. Они искали домик с садом. Они нашли домик. Но мама потеряла работу, как многие после трагедии, и банк не дал ей ссуду на покупку. Плохо? Не очень. Операция прошла успешно, и опухоль удалось вырезать полностью. Хорошо.
В Нью-Йорке много беременных женщин на последнем месяце. Моя подружка спросила меня, не дико ли это, что мы занимаемся любовью, когда под обломками зданий еще, возможно, находятся живые люди. Я ответил ей, что мы празднуем жизнь, и не знаю, как живые, но мертвые должны за нас порадоваться. Уверен, что нормальное большинство американцев именно этим и занималось в первые дни после трагедии, посмотрите на эти гордо глядящие в небо животы. Нужно присмотреться к жене президента.
В 1989 году в Ленинакане мне не хватило одеяла, и я проснулся в палатке от холода. Лейтенант на улице предложил съездить на танке к нему в часть и выпить там с ним. За столом в армейской палатке сидели офицеры и пили. Я зашел в цивильном плаще и с волосами ниже плеч. Мне налили, я выпил полный. Уверенность, что это просто сон, чуть потеплела, но не рассеялась. Молодой капитан, мутно глядя на меня, сказал: “Стрелять нужно студентов. Дали бы мне приказ, мочил бы всех сук. Из-за вас, гадов, страна разваливается”. Я не стал спорить. Они пришли в город первыми и первыми стали разбирать завалы. От их историй стыла в жилах кровь и хотелось плакать пьяными слезами и обниматься. А до этого у них был Карабах. А сейчас Чечня. Если у военных появится сильный лидер, они отомстят, и мне будет трудно их судить — обворованных и униженных защитников Отечества.
Когда я вернулся в армейскую палатку, в которой разместился весь наш спасательный отряд Московского государственного института культуры, то с удивлением обнаружил, что раскладушки (подаренные американцами) ходят ходуном. Жизнь утверждалась посреди большой братской могилы. Моей соседкой по раскладушке была приставшая к нам в аэропорту Москвы армянская девушка. Днем она нашла тела своих погибших родителей, а сейчас над ней высился, ритмично покачиваясь, горбоносый профиль.
Может быть, и солдаты-победители так пытаются зацепиться за жизнь, насилуя побежденных?
Изменилось ли что-то? Хочется верить, что да.
Жизнь возвращается в свое русло.
Нью-Йорк, 19 мая 2002 г.