Движущей силой декабрьских событий 1986 года в Алматы была аульная молодёжь — казахскоязычные студенты и рабочие, проживавшие в общежитиях или снимавшие углы в частном секторе. Причин, непосредственно спровоцировавших это выступление, было две.
Первая из них известна всем. Она с самого начала была более чем очевидна и впоследствии послужила основанием для пресловутого постановления ЦК КПСС “О казахском национализме”. Это — решение высшего руководства страны освободить от должности фактического главы республики “своего” Д.А.Кунаева и назначить вместо него “чужого” — Г.В.Колбина. Тогда Казахстан и без того являлся такой союзной республикой, которая в большей, чем любая другая, степени управлялась из Центра. 92 процента его производственного потенциала было напрямую подведомственно союзным министерствам. Перестановка кадров республиканского уровня жестко контролировалась Москвой. А их выдвижение на союзный уровень осуществлялось практически полностью за счет выходцев из некоренного населения.
Нам известны только два случая, которые с натяжкой можно назвать исключением: Н.Исингарин – один из многочисленных заместителей министра путей сообщения СССР, Н.Конарева в 80-е годы (ушел в отставку с поста заместителя генерального секретаря ЕврАзЭС в сентябре 2002 года), К.Турысов – заместитель председателя ВЦСПС (недавно ушел из жизни). Плюс Л.Давлетова, которая уже самим Н.Назарбаевым была перед роспуском СССР выдвинута на должность председателя Государственного комитета по легкой промышленности при Госплане СССР (она, кстати, являлась единственной женщиной среди 38 министров в последнем союзном правительстве) и которую вряд ли можно было бы считать представительницей национальной номенклатуры.
Итак, на тот момент казахская административная элита не имела ни одного министра союзного ранга, ни одного работника ЦК КПСС уровня хотя бы завсектором, ни одного высокопоставленного служащего МИД СССР и ни одного действующего генерала ВС СССР.
Казахская элита должна была заниматься Казахстаном, вернее, казахами Казахстана. Да и то, главным образом в идеологическом плане. Тогда никому из лидеров не пришло бы в голову сказать про казахов то, что сказал о грузинах в свое время Л.И.Брежнев: “Пусть грузины делают, что хотят, лишь бы не создавали нам проблем”. Казахская элита не могла делать ничего самостоятельно и не должна была создавать какие-либо проблемы для Москвы. Поэтому когда было решено начать смену руководящих кадров ряда республик на посланцев из Москвы с тем, чтобы развернуть борьбу с закоснелостью и коррупцией на местах, первый выбор, очевидно, самым естественным образом пал на Алма-Ату. Хотя тогда никто не взялся бы утверждать, что Казахстан – самая закоснелая и коррумпированная республика. Были более, куда более достойные кандидаты. Но Казахстан был удобен, податлив и бессловесен. Он как нельзя лучше подходил как полигон для обкатки новой политико-административной “технологии”. Его за такового, похоже, и держали. Ведь судьбу Казахстана в 1986 году решала высшая партийно-советская элита страны, представлявшая конкретно не только Россию, но и также Украину, Белоруссию, Закавказье и Прибалтику. Тот же Э.Шеварднадзе, при котором Г.В.Колбин состоял прежде вторым секретарем ЦК Компартии Грузии, при решении вопроса смены руководителя у нас сыграл в Политбюро решающую роль… Справедливости ради надо признать, что не все там были за то, чтобы назначить руководителем Казахстана человека извне.
Вот что пишет об этом (со ссылкой на воспоминания Г.Алиева) журналистка Э.Ахундова: “Новый генсек откровенно недолюбливал республики и регионы, где преобладало мусульманское население. Он поголовно обвинял их в национализме. Так, в преддверии алма-атинских событий в декабре 1986 года Алиев убеждал Горбачева не рубить сплеча, решая вопрос нового партийного руководства. Ну хорошо, говорил он, вам кажется, что Кунаев постарел, засиделся на своем посту, не может больше руководить. Давайте подумаем, кем из местных его можно заменить. Из местных! Ни в коем случае нельзя насильственно русифицировать руководство республики. А Горбачев заладил одно и то же: “казахский национализм”, “казахский национализм”. А потом взял да и направил в Алма-Ату своего дружка Колбина, с которым вместе работал на Северном Кавказе. Вместо того чтобы понять настроения народа, Горбачев сознательно пошел вопреки. Между тем, к националистическим и сепаратистским страстям, разгоравшимся в Абхазии и Нагорном Карабахе, Горбачев относился с явным сочувствием или непониманием” (“Дело президента”, “Известия.ру”, 18.09.03 г.). Отсюда напрашивается вывод о том, что возникновение конфликтной ситуации в значительной степени было предопределено специфично предвзятым мировоззрением тех, кто принимал решение на самом высоком уровне.
Кампании проходят, а люди остаются
А вот вторая причина, кстати, более конкретная и приземлённая, всё это время как бы остаётся в тени. В августе 1986 года была объявлена кампания по борьбе с нетрудовыми доходами. А в октябре того же года, то есть в традиционные сроки заключения массовых соглашений по найму частных квартир и углов на предстоящий год, она бумерангом ударила по аульной молодёжи в столице. Потому что койка местами в общежитиях Алматы обычно охватывалось лишь две трети этого контингента, а остававшаяся треть зависела от квартиродателей. Той злополучной осенью ретивые исполнители из органов власти как раз к возвращению массы иногородних студентов и рабочих с каникул и отпусков успели вогнать в прострацию рынок частного жилья. Тысячи людей остались на улице в период стремительно набирающих силу холодов. Запуганные правоохранительными органами потенциальные квартиродатели захлопывали перед их носом свои двери. Административные инстанции игнорировали эту внезапно обострившуюся социальную проблему, и это несмотря на то, что её неоднократно поднимала на своих страницах пресса. Такая нестыковка должна была бы, по меньшей мере, вызвать удивление, ибо в те времена сигналы СМИ, всецело и неоспоримо контролируемых партийно-советскими органами, без ответа оставлять было не принято… Что же касается непосредственных руководителей оставшихся без крыши над головой студентов и рабочих, то они, вопреки лозунговой установке, предписывающей им руководствоваться при любой ситуации (хотя бы формально) принципом “прежде всего забота о человеке”, во многих случаях проявляли вызывающее высокомерие, а то и откровенное хамство. К примеру, тогда в октябре газета “Ленинская смена” писала о том, как проректор политехнического института заявил своим жалующимся на отсутствие крыши над головой студентам, что ему до этого нет никакого дела и что они могут, забрав документы, убраться туда, откуда приехали. Эта публикация вызвала тогда в среде иногородней молодежи большой резонанс прежде всего потому, что наплевательское начальственное заявление исходило из уст не казаха.
В целом, из-за того, что контингент потенциальных квартиродателей состоял из представителей местного русскоязычного населения, а квартиросъемщиков – из пришлого казахского населения, рукотворный социальный конфликт как бы приобретал межнациональную форму. Преступно было не замечать этого. Преступно было делать безответственно-провокационные заявления в адрес оказавшихся в отчаянном положении людей, будучи по должности призванным заниматься их проблемами. Преступно было закрывать глаза на заявления вышеназванного порядка от должностных лиц. Казахскоязычные студенты и рабочие в Алматы представляли собой одну общность с едиными во многом интересами и чаяниями. Сложившаяся ситуация накаляла атмосферу в среде этого социального слоя в целом. Таким образом, горючий материал для взрыва был готов. Но это отнюдь не означало, что он обязательно должен был воспламениться. В ходе постдекабрьской истории Казахстана не раз возникали в разных местах республики различные взрывоопасные ситуации. Однако ни одна из них так и не вылилась в общественное потрясение. Потому что людям, обществу уже хватало ума, образно говоря, не чиркать спичкой при виде горючего материала.
Тогда, на исходе 86-года, была проявлена не такая простая житейская мудрость, а преступное (по-иному никак нельзя назвать) попустительство тому, чтобы события развивались в направлении трагической развязки. Ведь ситуация на рынке найма частного жилья вскоре стабилизировалась. И произошло это не как следствие декабрьских событий, а самым естественным образом. Ибо кампании проходят, а люди остаются. Им надо как-то решать свои проблемы между собой. И тогда все возвращается на круги своя. Так было и в тот раз. Но, увы, уже после известных событий…
Я до сих пор помню, как огромная толпа желающих снять жилье толкалась на углу К. Маркса и Пастера 13-14 декабря, в выходные дни. Мне самому в те годы приходилось часто бывать там. Но ни до этого, ни после там я не встречал столько народу и не был свидетелем столь нервозной обстановки. В выходные еще стояла относительно теплая погода. Но уже в ночь с воскресенья на понедельник мороз резко усилился. 16 декабря, во вторник, решением ЦК Компартии Казахстана место Д.А.Кунаева на посту его первого секретаря занял Г.В.Колбин. То был рекордно короткий пленум. Длился он всего 18 минут. Результат его работы и положил начало декабрьским событиям.
Многие (если не все) с пятачка на углу улиц К.Маркса и Пастера прямым ходом отправлялись на Новую площадь. Часть из них там была задержана правоохранительными органами и, как следствие, лишилась еще и работы или студенческого билета. Что было, то было. Из песни слова не выкинешь.
Это поразительно, но в Казахстане по сей день официальная позиция в отношении декабрьских событий сохраняет свою неоднозначность. С одной стороны, участники этих событий реабилитированы, а то, ради чего они выступали, с лихвой воплотилось в жизнь. Один из тогдашних их лозунгов гласил: “Каждому народу — своего руководителя!”. Сейчас такой призыв утратил свою актуальность. Казахстан является независимым государством, и теперь нет необходимости призывать кого-то там за пределами республики учитывать при решении вопроса руководителя интересы коренного населения и его представителей. Казахстанцам нет нужды апеллировать наверх, поскольку по действующей конституции они выбирают сами главу государства всеобщим прямым голосованием.
Что изменилось?
С другой стороны, до сих пор среди нас спокойно ходят не только те люди, кто на общественных и партийно-комсомольских собраниях со страниц печати и по телевидению гневно клеймил “декабристов” и в духе 37-го года требовал для них самого сурового наказания, но и даже такие должностные лица, которые этим самым ретивым требованиям самолично придавали форму официального обвинения и судебного приговора. Более того, все эти борцы, как публично выразился один из них в те дни, со “звериным оскалом казахского национализма”, даже после формального осуждения со стороны властей Казахстана учиненной в декабре 1986 года над “декабристами” расправы, оставались и остаются в системе государственной власти страны и продолжают успешно делать карьеру. Многие из них сейчас достигли таких высот, какие никому из тех, кто, так или иначе, пострадал по причине причастности к декабрьским событиям, даже и не снились.
Другой парадокс связан с оценкой декабрьских событий у нас, в Казахстане и за его пределами. Это было первое в эпоху перестройки политическое выступление, подавленное властями оперативно и жестко и не удостоившееся какого бы то ни было сочувствия со стороны центральной прессы. В 1987 году было принято постановление ЦК КПСС, где декабрьские события 1986 года в Алматы были квалифицированы как “проявление казахского национализма”. Тогда оспаривать публично такую официальную оценку было невозможно. Но шло время, и общественно-политическая ситуация в стране быстро менялась. Спустя всего три года Верховный Совет республики пошел на совершенно немыслимый еще совсем недавно шаг. Он осудил оценку постановления ЦК КПСС “о казахском национализме”, назвав ее необъективной и непринципиальной. Потом очередной пленум ЦК Компартии Казахстана признал, что выход молодежи на Новую площадь не был направлен против других народов. Официальную переоценку декабрьских событий завершило политбюро ЦК КПСС, снявшее с казахского народа свое обвинение в национализме.
Но это практически никак не отразилось на отношении союзного общественного мнения к ним. Выступление молодежи в Алматы впервые за пределами республики было во всеуслышание оценено как демократическое выступление лишь спустя пять лет, в 1991 году. Сделала это супруга покойного А.Сахарова Елена Боннер в дни послепутчевых митингов.
Однако и после этого мало что изменилось в оценке событий 1986 года общественностью и средствами массовой информации европейских республик бывшего Советского Союза. В России, в Украине, Белоруссии, Грузии и Прибалтике в перечне демократических (антитоталитарных, проперестроечных, антизастойных, антирежимных — кто как именует, но закладываемый сюда теми, кто их перечисляет, смысл один — “справедливых и прогрессивных”) выступлений времен М.Горбачева называют тбилисские, вильнюсские, белорусские и московские события. А то, что было в Алматы в декабре 1986 года, тамошнее общественное мнение склонно оценивать как проявление национализма и ставить в один ряд с ферганскими и ошскими потрясениями. Эта точка зрения совпадает с первоначальными выводами ЦК КПСС, отраженными в известном постановлении.