… 10 октября с раннего утра вся семья пребывала в приподнятом настроении: мама, которую мы не видели несколько лет, в 12 часов по актюбинскому времени должна была приехать в гости. Машина, на которой муж с сыновьями уехал встречать тещу, скрылась за поворотом, и я поспешила накрывать праздничный стол. Радостное ожидание прервал телефонный звонок. “Нашей мамы в поезде Харьков-Ташкент нет”, — услышала я в трубке голос мужа. Тревога затрепыхалась где-то глубоко внутри, но оставалась маленькая надежда, что мои мужчины каким-либо невероятным образом разминулись с гостьей.
С момента телефонного звонка с вокзала потекли часы тревожного ожидания, пока ужасная мысль не оформилась: с матерью что-то случилось. Обзвонив таможенные посты, и, получив отрицательные ответы, я попробовала “догнать” поезд. Выяснив по справочнику служебного расписания движения поездов, что харьковский поезд через час прибудет в Эмбу, я дозвонилась до телефонистки и уговорила ее расспросить бригадира поезда: не отстал ли кто-нибудь, нет ли бесхозных вещей в 27 вагоне, не снимали ли женщину из Харькова на какой-то из трех границ, и не требовалась ли пассажирам в пути следования “неотложка”. Забира (так назвалась телефонистка) со слов бригадира, позже мне ответила, что пассажиры все на местах, кроме мужчины, которого в Уральске сняли “по скорой”. “Не беспокойтесь. Может, ваша мама и не выезжала вовсе?” — попыталась меня на прощание успокоить Забира.
Я позвонила сестре в Симферополь. Оказалось, что та лично проводила мать, у которой были билеты в два конца: Харьков-Актобе-Харьков.
Остатки надежды на то, что все будет хорошо, испарились. Не буду описывать чувства, которые довелось испытать: кого хоть раз коснулись муки неизвестности о судьбе родного человека, тот меня поймет. Скажу только, что моя родина оказалась гораздо отзывчивей, чем страна, гражданкой которой я являюсь. В Харькове служба помощи в розыске пропавших людей постоянно держала со мной связь, оповещая о поступивших неизвестных женщинах примерно маминого возраста в больницы и морги. В Симферополе, где прописана моя родительница, было заведено уголовное дело по случаю пропажи человека. Следователь регулярно возил сестру в морг на опознание неизвестных. Я обзванивала все возможные и невозможные инстанции. Тщетно.
Сестра, за два месяца до отъезда мамы похоронившая мужа, была в истерике. Я в отчаянии обошла всех городских бабок-гадалок. Переживания настолько подкосили меня, что соседи по очереди дежурили в моем доме. Этот ужас продолжался бесконечных трое суток, пока однажды вечером следователь с Украины не сообщил: “С вашей мамой все хорошо. Не волнуйтесь, она жива и уже дома”.
По телефону мама рассказала о том, что с ней произошло.
“На казахстанской границе около Семиглавого Мара ко мне подошел военный и, взглянув на паспорт, попросил взять вещи и сойти с поезда. Я так и сделала. Нас, выдворенных из вагонов, оказалось пятеро: все были гражданами Украины. Из цветистой нравоучительной речи пограничника я только разобрала, что наши документы не действительны и следовало ехать по заграничным паспортам. Нас поместили в помещение, которое напоминало карцер 30-х годов, бросили на пол бушлат и удалились. Позже я попросила воды, поскольку почувствовала себя плохо (у мамы больное сердце. — Авт.). Мне ответили, что не положено. Потом я поняла, что издевались, так как воду в грязной баклажке все-таки принесли. Чтобы как-то снять нервное напряжение, кто-то из моих коллег по несчастью предложил вскипятить чай. Но только мы увидели электрическую розетку, то поняли: она рассчитана на то, что здесь должно кого-то убить.
Когда пограничник пришел снова, то я попросилась позвонить. Я умоляла его, объясняя, что очень больна и дочери с ума сойдут, меня разыскивая. Я говорила, что зять в Актюбинске подполковник, и ему можно сообщить в часть, ведь там постоянно есть дежурный. Но мне позвонить не дали. Тогда я спросила: “Есть ли у вас мать?”, а военный ответил: “У нас для вас, хохлов, все есть, кроме совести”.
Потом нас ночью вывезли за границу Казахстана. Российских рублей у меня не было, поэтому до утра позвонить со станции тоже не смогла, когда утром обменяла доллары, то успела только купить билет и через 10 минут села в поезд. Я не доехала до тебя всего несколько часов”.
“Доченька, — плакала мама в трубку, — скорей бери деток, бросай все и приезжай домой. Может, ты еще не знаешь, но на украинцев в Казахстане идет охота”.
— С чего ты взяла? – удивилась я.
— Когда нас, как преступников, вели по перрону, то один из пограничников закричал, чтобы не отправляли состав, потому что в нем еще есть украинцы.
— Это проблема с документами, и все. Не переживай, у меня все в порядке.
— Нет. Не в порядке. С меня требовали паспорт, которого еще и в природе нет.
— Как это нет?
— Такие паспорта, как у вас в Казахстане, нам будут оформлять только с 1 января 2005 года.
Комментарии, как говорится, излишни. Но несмотря на хеппи энд, остались вопросы, на которые я хотела бы получить ответы.
С требованием приезжать к нам по несуществующим документам выступила казахстанская сторона. Вот бы посмотреть в глаза тому, кто придумал этот занимательный документ. Украина – не Чечня и не Узбекистан, кто же едет в Казахстан с Украины? В моем случае ехала мать к детям, которых родина отправила по распределению служить и после развала Советского Союза и думать о них забыла. Новое государство лишило офицеров льгот на проезд, и назначило им такое жалование, что и до ближайшего поселка доберешься с трудом, поскольку нужно не только питаться и покупать одежду, но и давать детям образование.
В других случаях едут к тем, кто остался еще со времен первоцелинников и приехал сюда по окончании вузов на отработку. Коренных украинцев в Казахстане, естественно, нет. И я очень сомневаюсь, чтобы наши матери были так опасны для Казахстана, что их нужно закрывать под замок и под покровом ночи выдворять из страны, для того, чтобы в очередной раз отрапортовать: выявлено столько-то лиц, незаконно проникших на территорию Республики.
Второй вопрос: почему пожилую женщину лишили права на звонок, ведь даже отпетый преступник может этим правом воспользоваться? Этот вопрос я задала начальнику части тех самых пограничников Бахыту Уразалинову. Он только ответил, что разберется. По этому вопросу мне перезвонил заместитель Бахыта Капкаровича и ответил, что сняли вашу маму законно. “А я и не собираюсь оспаривать этот факт, — был мой ответ, — только, если бы ей милостиво позволили позвонить, то всем бы удалось избежать лишнего, мягко говоря, стресса. Никто бы не осматривал трупы в морге в ужасе признать в нем своего самого близкого человека, никто бы не тратил тысячи тенге на телефонные звонки, чтобы выяснить, что с этим человеком произошло”.
И тут, к моему изумлению, заместитель ответил: “Просто не было связи”. Слукавил господин, поскольку связь была, поставщик телекоммуникационных услуг это подтвердил.
Я понимаю, что ответственность — дело сложное и не всегда приятное, но отвечать за мои страдания кто-то должен, тем более, что история с мамой получила совершенно неожиданное продолжение.
Случайно ко мне в дом постучалась женщина и спросила, не знаю ли я о Зине, которая недавно купила дом на нашей улице. “Я ее мама, приехала с Украины”.
— У вас есть паспорт, по которому вы приехали? — спросила я.
— Да, — ответила собеседница. – Меня чуть с ним не завернули назад, но я дала пограничнику 300 российских рублей и смогла проехать без происшествий…