Книга о свободе

Повесть «СИЗО» Бигельды Габдуллина – первое и пока единственное в современной казахстанской литературе публицистическое произведение о местах заключения

Человек добровольно не откажется от свободы.

В этом выводе свет нашего времени, свет будущего.

 В. Гроссман

Повесть «СИЗО» Бигельды Габдуллина – первое и пока единственное в современной казахстанской литературе публицистическое произведение о местах заключения, и уже только по этой причине это неординарное явление. В основе повести лежит документальная история об аресте, следствии, суде и освобождении журналиста, главного редактора двух республиканских СМИ и президента Казахского ПЕН клуба, изложенная им самим. Габдуллин рассказывает о том, что ему довелось пережить на собственном опыте. И это ему в полной мере удалось: написанная ярко и образно, повесть удерживает внимание читателя на протяжении всего повествования.

Сегодня в прессе и в обществе нередко возникает вопрос о том, стоит ли на время следствия помещать в изолятор тех, кто ранее не совершал преступлений, а также подозреваемых в экономических преступлениях. К таким людям чаще применяется домашний арест или подписка о невыезде. Европейский подход к пенитенциарной системе настаивает, что изоляция, а не лишение здоровья – это и есть суровое наказание. На этом фоне повесть «СИЗО» обнажает перед нами самую жесткую и нелицеприятную правду о жизни людей в местах заключения. Из текста открыто следует, что современная система наказаний пользуется приемами ГУЛАГа с его средневековыми пытками, невыносимыми условиями содержания, голодом, унижением человеческого достоинства, известными нам по произведениям великой «лагерной» прозы.

С «перестройки» нам могло показаться, что мрачные призраки сталинских репрессий остались лишь в суровых степных казахстанских музеях истории ГУЛАГа. Однако автор подчеркивает, что «казахстанские полицейские еще не износили шинели тех, кто безжалостно мучил в застенках лучших сыновей нашего народа – таких, как Сакен Сейфуллин, Жусипбек Аймаутов, Алихан Бокейханов». И старые призраки, действительно, оживают на страницах книги «СИЗО» вслед за описаниями: «слышны чьи-то стоны, грохот замков – шаги, истошные крики, всхлипывания», «кого-то ведут на ночной допрос, кого-то просто избивают», «стены заблеваны, повсюду воняет хлоркой и нечистотами», «карцер имел такую площадь, на которой человек может только стоять, и то, опустив руки вдоль туловища». Внимательный взгляд автора запечатлел образы, звуки, краски, чувства, передающие нам состояние людей, прошедших через застенки. Эти образы, чувство сопереживания, искренняя авторская интонация, умение подняться до гуманитарного обобщения, красноречиво передают читателю картину происходящего.

Создавая портреты заключенных, рисуя картины их жизни, Габдуллин использует различные приемы. В одном эпизоде он вспоминает картину Пикассо «Склеп» с ее черно-белой палитрой, страдальчески изогнутыми линиями человеческих тел, в другом – сравнивает заключенных с угоняемыми в плен жителями времен Отечественной войны. Эпитеты один мрачнее другого дополняют общую картину: люди здесь «запуганные, полусогнутые», «человеческое месиво». Или описание камеры: «Мне показалось, что я попал в огромную братскую могилу, куда сбросили полуживые трупы». Картины тюремного быта изобилуют образами насилия и издевательств, создавая атмосферу выживания, где, кажется, уже нет возможности для проявления сколь-нибудь нормальных человеческих чувств. Сюжеты тюремного бытия отличает честная и пронзительная авторская интонация, порой даже ирония, способная подняться над трагедией. Автор показывает и доказывает, что многие из людей СИЗО, даже в этой жуткой бесчеловечной обстановке, все еще способны на проявления человечности, на достойные поступки, и говорит о своих сокамерниках: «Эти грубые и измордованные парни через неделю станут для меня близкими и в какой-то мере родными».

Книга «СИЗО» заставляет задуматься о соразмерности наказаний, и о мере справедливости. Конечно, не существует идеальной, безупречной справедливости, которая устроила бы всех без исключения, как не существует понятия об идеальной правде, у каждого человека она – своя. Тем не менее, повесть поднимает эти вопросы, и, думается, своевременно. Габдуллин указывает, что мы унаследовали систему, которая своей целью ставит унижение достоинства и жестокость. Кроме того, в этих условиях человеку, преступление которого еще не доказано, труднее быть равноценной стороной процесса. Автор апеллирует напрямую к классической прозе времен репрессий, объясняя эту ситуацию: «Еще Варлам Шаламов писал, что, допрос – борьба двух воль: следователя и обвиняемого. К сожалению, эти воли находятся не на равных условиях борения. Как можно говорить о воле арестанта, который измучен холодом, моральной подавленностью, несправедливостью, безнадегой, тоской по родным, то есть, когда голова его занята не только судебными делами».

В книге не раз сопоставляется свободная жизнь, где мы пользуемся последними достижениями цивилизации, технического прогресса и современного комфорта, и миром СИЗО, где человек словно бы перемещается в древние времена, где есть тюремная роба, матрас с железной миской и ложкой, а следователь предлагает взять на себя вину в циничной манере кафкианского толка из романа «Процесс»: «Если бы Вы умерили свои амбиции, то вышли бы отсюда, благоухая как майский цветок…». При этом Габдуллин далек от пафоса слепого осуждения, он хочет понять, как же так получилось, что в то время, как общество стремится к цивилизованной жизни, оно еще не распрощалось с жестокими нравами прошлого?

Думается, то, что журналист, испытавший подобные злоключения на себе, задается подобными вопросами, вполне закономерно. Многие казахстанцы помнят созданный Габдуллиным еженедельник «Новое поколение». В 90-е годы очерки и репортажи газеты отразили тенденции становления постсоветского казахстанского общества, во многом создали журналистику свободы и независимости, в них не было и следа стиля советских газет, и они нередко становились предметом острой дискуссии в СМИ, в среде интеллигенции. Печатный тираж раскупался моментально. Это было время свободы мнений, ценности журналистского слова, и эту атмосферу в редакции «Нового поколения» создал Бигельды Габдуллин, который, казалось, родился свободным человеком в несвободной стране. И потому, пройдя сложный путь журналистской работы, возможно, в чем-то ошибаясь, а в чем-то поднимаясь на высоты жанра и профессии, он вправе ставить подобные вопросы.

Стиль Габдуллина красочен, отточен и иногда драматичен, что всегда было отличительной чертой его журналистской эссеистики, качество редкое и ценное. Текст насыщен звуками, голосами, интонациями, чувствами и страстями живой жизни, строится на проникновенном наблюдении. В нем есть диалогизм эссеистики, объективность фактов и отчетливо выраженная авторская позиция. В совокупности эти приемы воздействуют не только интеллектуально, но и эмоционально, и сила автора, думается, заключается не только в умелом использовании художественных приемов. Здесь есть секрет, о котором писал классик американской литературы и журналистики Том Вулф: «…помимо вопросов техники, этот жанр пользуется преимуществом настолько очевидным, что почти забываешь, какой силой он обладает: простой факт, что читатель знает – все это действительно произошло».

Говоря о повести «СИЗО», нельзя не упомянуть о документах, которые являются в ней структурным элементом. В 20 веке документ в литературе стал чем-то большим, чем факт, взятый из реальной жизни, он стал способом создания особой реальности, поскольку обладает человеческим голосом – важной частью жанра documentary. Габдуллин так пишет о значении и роли документального свидетельства: «Вообще-то любой документ обладает необоримой силой. Даже такой вот невнятный и малограмотный, как цитируемый протокол. Рука инстинктивно тянется выправить грамматику и стилистические перекосы. А собственно говоря – зачем?». Именно в своей первозданности документ способен как нельзя лучше охарактеризовать происходящее. Поэтому Габдуллин приводит документы в оригинале, предоставляя читателю сделать выводы: «В той словесной и смысловой немощи, которой он [документ] пронизан, наверное, и состоит его суть. Здесь кроется вся абсурдность ситуации. Да, все эти невольные цитаты не просто утяжеляют повествование, делают его муторным, скучным, порой просто невозможным для чтения. Но в том занудном толчении воды в ступе кроется тщета усилий держиморд, осуществлявших судилище надо мной».

Возможность сравнить язык документов и публикаций, на котором говорят защитники журналиста Габдуллина и его обвинители, многогранно раскрывает время, ситуацию, чувства и поведение людей. Речь журналистов стремится к объективности, эмоционально взывает к здравому смыслу, как, например, в интервью сотрудника портала Радиоточка Бекжана Идрисова: «Давайте порассуждаем. СМИ, возглавляемые Габдуллиным, публикуют негативные статьи о каком-то чиновнике. Чиновнику это не нравится. Он считает, что опорочены его честь, достоинство и деловая репутация. Но в таком случае нужно обращаться в суд за защитой чести и достоинств». Стиль протокола, отражающий речь чиновника, тоже показателен в своей зажатости, казенности, искусственных юридических оборотах: «Вопрос адвоката Мухамедьярова А. свидетелю Сембинову Е.: При разговоре с Габдуллиным Б.К., угрожал ли он сам тем, что будет публиковать негативные статьи об акимате области, если ему не дадут государственный информационный заказ? Ответ: Прямой угрозы с его стороны не было, но сказал, что «ты же знаешь меня, ты – парень умный делай, как надо». Вопрос следователя свидетелю: Как вы поняли слова Габдуллина Б.К. «ты же знаешь меня, ты – парень умный делай, как надо»? Ответ: Зная авторитет и уважение к Габдуллину Б.К. в нашей республике, я был согласен сотрудничать с данной газетой. Данный звонок и его высказывание я понял, как оказание давления на меня». Читая эти протоколы, мы невольно замечаем вопросы, которые кажутся далекими от сути дела, косвенными, и лежат больше в поле словесной казуистики, нежели в настоящей жизни: «Как вы поняли слова журналиста?». Выходит, от того, как некий чиновник понял слова журналиста, зависит свобода и честь последнего? Таким образом, в книге «СИЗО», перерабатывая этическое в эстетическое, автору удается с помощью документа выстроить повествование, которое не нужно дополнительно пояснять. Собственно, сила документальной литературы и состоит в эффекте творчества из материала самой жизни, о чем сказала в Нобелевской речи Светлана Алексиевич: «Искусство может солгать, а документ не обманывает… Хотя документ – это тоже чья-то воля, чья-то страсть».

Габдуллин предоставляет право голоса всем своим героям, формирует общую правду повествования из правды каждого. По ходу действия авторские ремарки, лишенные осуждения и морализаторства, позволяют нам понять мотивы поведения людей: «Пока я ехал в Нацбюро [по противодействию коррупции], начал набирать номера телефонов больших чиновников, с которыми недавно встречался в Астане. Увы, ни один их них не отвечал… Я понимал причину их молчания, реально представил себя на их месте и пришел к выводу: в этой ситуации – они бессильны, беспомощны, от них теперь не стоит ждать никакой поддержки». Или о надзирателях: «Они сутками находятся вместе с нами, дышат тем же воздухом, что и мы, арестанты, едят ту же пищу, что и мы, им также крепко достается от своего зажравшегося начальства, как нам – от них».

Драматизм истории достигает накала и в пронзительных строках о коллегах: «Поздно ночью меня усталого, изможденного, в наручниках выводили из здания Нацбюро, когда я краем глаза увидел своих коллег из газеты Юлию Кисткину, Сауле Исабаеву и Куаныша Дюскалиева. Они сидели понурые, потерянные, продрогшие на морозе. Увидев меня в таком плачевном виде, они засуетились, не зная, что делать и что сказать. Им неудобно было и за меня, и за себя, невинных. Они провожали меня печальным взглядом до автозака, желая хоть так поддержать, пока совсем не потеряли меня из виду». Личные ощущения раскрывают характер главного героя, человека сдержанного, рассудительного, искреннего: «Известно, что каждый человек, тем более честный, живет какими-то надеждами. Но ведь никаких надежд у меня нет. Как повлияют на мое здоровье суровые условия северной колонии? Как-никак мне уже шестьдесят второй год». Искусно выхваченные детали создают обстановку: «Жестокий январский мороз немедленно схватил меня за голые кисти рук. То же самое совершил и конвоир. Щелчок, обжигающий холод и боль от ледяного металла наручников».

Габдуллин красочно рассказывает об атмосфере чиновничьих кабинетов, решавших его судьбу: на входе надо сдать удостоверение личности, «тут именно так «дисциплинируют» любого посетителя, чтобы он кожей чувствовал, в какое заведение попал и что его может ожидать», «зловещая тишина… в здании даже по телефону говорили тихо, чтобы не нарушить царящую вокруг тишину». Все эти картины подводят нас к центральному образу СИЗО – это, по мнению автора, «огромная, продуманная машина подавления воли арестантов, одна из изощренных форм тотального насилия». Вслед за автором мы понимаем, что в жестокой карательной системе приближение к истине теряется, о чем писал философ и общественный деятель Мишель Фуко в работе «Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы». История уже давала пример, когда интеллектуалы – писатели, журналисты и философы – изменили европейскую пенитенциарную систему, которая теперь считается лучшей в мире. В 70-х французские интеллектуалы, включая самого Фуко, своими работами и общественной активностью заставили общество заговорить о положении в тюрьмах, навсегда изменив их в лучшую сторону.

Повесть «СИЗО» приводит нас к понятию наказания в современном обществе, дает возможность осознать, что кроме лишения свободы, огромным наказанием для человека является и стремление опозорить его, погружение в преступную среду, изоляция его от всего, что ему дорого, то есть стремление раздавить, лишив всех средств к существованию не только его самого, но и его семью. Так зачем еще унижать человеческое достоинство? Таким образом, автор поднимает проблему насилия и жестокости как анахронизмам системы, выживание в которой он объясняет с присущей ему мужественностью: «И я лишний раз уяснил для себя, что единственная победа, какую я смогу одержать над ними, – это выжить в таких скотских условиях. И не просто выжить, и продлить свою жизнь, но сохранить свое достоинство, силу духа и волю». Сила духа и воля – вот то, что помогло главному герою выстоять.

На страницах книги мы видим имена самых известных казахстанских журналистов и политиков, кто до конца боролся за освобождение Бигельды Габдуллина. Слова поддержки во время написания этого текста пришли от Президента ПЕН клуба Триеста (Италия) и члена Правления Международного ПЕН клуба Антонио Делла Рока: «Я был одним из тех писателей, которые написали письмо от Международного ПЕН клуба в поддержку журналиста и писателя Бигельды Габдуллина. Мой друг и коллега Габдуллин – президент Казахского ПЕН клуба. Он смелый человек, сторонник свободы слова, и для нас, писателей, было важно поддержать его в трудный момент ареста и заключения. Я рад, что Бигельды преодолел этот тяжелый период своей жизни и выстоял. Свобода прессы, свобода говорить правду – неотъемлемая часть современного общества, и я искренне желаю Бигельды Габдуллину – и в его лице казахстанской прессе – добиться демократических свобод, которые являются условием для улучшения нашей жизни».

Когда читаешь финальные главы повести, становится ясно: если даже компромисс со следствием оказался юридическим решением конфликта, то сердце и дух Габдуллина не могут смириться с пережитым. И потому вся атмосфера, весь трагизм и искренность книги «СИЗО» направлены не только в день сегодняшний, но и к нашему будущему, взывая к смене взгляда, к новому, цивилизованному отношению между властью и гражданином, потому что жить в этом обществе не только нам, но и завтрашним поколениям. Повесть «СИЗО» зафиксировала человеческий опыт и дала ему определение стилем и системой смыслов, с тем, чтобы мы, читающие текст, уже не были прежними, чтобы после прочтения мы воспринимали явления жизни через призму данного человеческого опыта. Книга Бигельды Габдуллина переводит нашу действительность на новый, современный уровень понимания – с точки зрения начала 21 века, настаивая на том, что жить с пагубным наследством невозможно. Будучи книгой о тюрьме, «СИЗО» стала книгой о свободе и справедливости, потому что она преобразует действительность, придавая ей новый смысл во имя гуманизма, во имя свободы и счастья человека.

***

© ZONAkz, 2021г. Перепечатка запрещена. Допускается только гиперссылка на материал.