В выступлении на съезде “Нур-Отана”, президент тонко заметил, что мировой кризис уравнял выпускников Гарвардского и Шымкентского университетов: те и другие одинаково не понимают, откуда он взялся и чем закончится. Некоторые посчитали эту вставку удачной шуткой, я же считаю, что она годится и в качестве объективной констатации той концептуальной растерянности, в которой мировая экономическая и политическая элита пытается практически лечить болезнь, природа которой ей самой до конца не понятна.
Симптомы болезни – те налицо, и даже как бы первопричинный больной орган – мировые финансы, определены. В самом деле: если товаров и услуг глобальная экономика создает примерно на 40 триллионов долларов в год, то всяких разных финансовых “продуктов”, за то же время, плодится на 400 триллионов – десятикратный переизбыток. Поэтому две главные лечебные меры – вхождение правительств в капиталы ведущих частных банков и ужесточение контроля над финансовыми рынками – они универсальны по всему миру, и понятны в своей неизбежности. Остается непонятным, по-разному трактуемым и прогнозируемым другое: лечение ли это самой болезни, или лишь приглушение ее симптомов? И что должно последовать за такими лечебными мерами: их полное прекращение за выздоровлением мировой экономики и возвращением в прежнее состояние, или само нынешнее “лечение” есть начало перехода, в некую совсем иную, конфигурацию не только глобальных финансов, но и всего мирового рынка?
Само собой, прояснить все это интересно не только чисто познавательно, — практические перспективы и для экономики Казахстана, и для каждого из нас конкретно – вот что зависло сейчас в некоей неопределенности, перед которой бессильно и самое продвинутое и самое изощренное в мире шымкентско-гарвардское знание.
Что дает право и нам (не кончавшим ни тех, ни других университетов) высказать и свою не академическую (пока) точку зрения на этот счет.
Речь, между тем, идет о явлении банальном, многократно, и с неизменной пользой для прогресса пережитом человечеством, — исчерпании определенной цивилизационной технологии, и объективной необходимости перехода к следующей. Так, и три тысячи лет назад, и триста лет тому, люди передвигались сплошь на лошадях, потом пришел паровой и бензиновый двигатель и теперь телегу на автобане встретить невозможно. Другое дело, что в данном случае, человечество вплотную подошло к изжитию технологии, не просто глубоко укоренившейся в техническом, так сказать, устройстве современного мира, но и лежащей в глубинном – культурно-историческом, морально-этическом и даже мировоззренческом его базисе.
Хотя, казалось бы, ничего себе базис – всего лишь способ снабжения экономики деньгами, — дело, конечно, не маловажное, но чтобы лежать в основе всего…
Тем не менее, именно вот эта технология, — как рынок снабжается деньгами, принципиально неизменная с самого начала зарождения человеческой цивилизации, по-старому называемая ростовщичеством, а по современному – банкингом, во все времена продвигающая политику и экономику, науку и культуру к новым и новым достижениям – она и стала сейчас тем камнем преткновения, о который надежно споткнулся современный мир.
Поясним на уровне, доступном выпускникам шымкентских академий:
Без денег, понятное дело, ни произвести, ни купить-продать ничего нельзя. Деньги издавна накапливались у ростовщиков, — торговцы с рынка сами несли свои излишки им, — под гарантии, что на каждые десять монет получат через время, скажем, одиннадцать. Но сами ростовщики — откуда они брали эту одиннадцатую монету? Они, в свою очередь, умножали деньги за счет того, что все полученные с рынка депозиты возвращали на тот же рынок, уже как кредиты, под повышенный против депозитного процент. Скажем, за каждые занятые десять монет, возвращать полагалось уже двенадцать.
Но чтобы этот, гениальный по простоте и эффекту, ростовщический бизнес не остановился на первом же обороте, нужен был ответ и на такой ключевой вопрос: а сам Рынок – он где возьмет эти причитающиеся Ростовщику и Депозитарию две монеты, коль скоро их и в природе пока нет, физически-то в обращении всего десять?
Ответ, столь же простой сколь и гениальный, и позволил ростовщической технологии завертеться по бесконечной рыночно-исторической спирали, связывая века и тысячелетия, продвигая первобытнообщинный строй к рабовладельческому, потом к феодальному, и далее к капиталистическому. Гениальная простота в следующем: недостающие Рынку для расплаты с Ростовщиком монеты он легко может получить… у него же. Для чего сам Ростовщик должен обладать законной (это – принципиально!) возможностью дополнять поток монет, получаемых им в форме изымаемого из рыночного оборота депозитов, и возвращаемых туда же в виде кредитов, еще и своей собственной дополнительной монетной струйкой. Той самой денежной эмиссией, которая когда-то осуществлялась в виде реально чеканенных новых золотых монет, потом дополнилась бумажными векселями-расписками, потом перешла на печатание бумажных банкнот, и, наконец, приобрела основную современную форму – эмиссии безналичной.
То есть, эта самая денежная эмиссия и исторически, и технологически, является не просто одним из элементом рыночной экономики, но и, наряду с принципами свободы предпринимательства и неприкосновенности частной собственности, входит в политико-административный и идеологический базис любого государства, выстроенного именно на такой экономике. Соответственно, строй, именуемый “буржуазно-демократическим”, помимо всех классических его характеристик, мы должны дополнить еще одной, не менее основополагающей: денежная эмиссия, осуществляемая субъектами рынка, и по рыночным правилам – на основе извлечения предпринимательской прибыли.
А поскольку наука бессильна ответить, что первичнее – курица или яйцо, и никто еще не доказал, что телега впереди лошади так уж препятствует общему движению, мы с вами вправе выстроить такой фактический приоритет: первичен не товарный рынок, для обслуживания которого создан рынок денежный, а наоборот – движимый коммерческим интересом самого малозатратного и самого прибыльного из всех видов производств – производства денег, именно рынок денег является первичным перед всеми другими рынками.
И, в том же ключе: это не национальные кредитно-эмиссионные банки, и соответствующие надзорные организации, вписаны в общую систему государственного управления денежно-кредитной и финансовой политикой, а, наоборот, государственные законодательные, правительственные и судебные институции вписаны в обеспечение такого приоритета, как неуклонное наращивание кредитно-эмиссионного рынка.
И если вы думаете, что в подобные определения мы вкладываем некий негативно-критический смысл, то ошибаетесь. Напротив, до сего исторического периода, как раз кредитно-эмиссионная телега впереди товарно-производственной лошади вполне успешно двигала вперед всю мировую экономическую повозку, позволяя охватывать и захватывать рыночным благополучием все новые страны и людские массы.
Другое дело, что как всякое техническое устройство, эмиссионная технология, движимая извлечением рыночной прибыли, имеет свои пределы и ограничения. Главное ограничение такое – она не может стоять на месте. То есть, отдельный банк, и все они в целом, не могут не наращивать объем кредитной массы – это как человек не может не вдыхать все новый и новый воздух.
Отсюда и предел – стоит рынку производства-продажи неденежных товаров-услуг во что-то упереться, оторваться от продолжающего рост рынка денег (инфляция) или затормозить его (рецессия), как все – система теряет не просто ход, а общую устойчивость.
И вот так случилось, что именно сейчас глобальная экономика уперлась сразу в два предела:
Первый – географическо-социальный, рынку дальше расширяться просто некуда. В развитых странах в производственно-покупательский ряд втянуто все население, в таких как Казахстан – где-то до половины, прочее упирается в конструкцию правящего режима.
Например (как отметил на том же съезде тот же докладчик), на селе и не чувствуется этого кризиса. Ел басы прав (как всегда), — в тучные годы село не почувствовало обрушившихся на Астану и Алматы благ экспортно-сырьевой внешне-заемной экономики, соответственно, сейчас там не чувствуется и пришедших с кризисом столичных неприятностей.
Второй – рукотворный, сотворенный самим денежным рынком – предел покупательской платежеспособности. Собственно, сам покупательский спрос предела не имеет – нет такого набора нарядов, который удовлетворил бы женщину, и такого автомобиля, с которого мужчина не захотел бы пересесть на новый. Но вот платежеспособность…
Это только на самых банковских верхах реструктуризация долгов – то есть получение новых кредитов ради выплаты старых – обычное дело, в покупательских же массах никто не даст тебе следующий кредит на покупку квартиры или холодильника, если еще не закрыт прежний.
А ведь это не только у нас еще недавно, имея лишь удостоверение личности, РНН и готовность на “откат”, можно было получить крупный кредит – этим безумием было охвачено полмира, к тому же – самого цивилизованного.
Собственно, ничего удивительного.
И в том, что деньги не обслуживают рынок, а сами властвуют на нем. Разве мало мы видим примеров, когда слуга, дорвавшись до господского места, возведя в ранг высших придворных таких же слуг, чтобы помыкать ими, начинает мнить себя реальным господином всего, и началом всех начал?
И в том, что господин, именно в силу сверх затянувшегося пребывания в абсолютной и безнаказанной власти, сам поверив в собственную мудрость и непогрешимость, начинает перебирать через край, творить очевидные и самоубийственные глупости. Разве не имеем мы и такие примеры прямо у себя перед глазами?
Так и финансовый капитал: овладев всем миром, и имея едва ли не над всем (включая мораль и право) долгую и нерушимую власть, он таки нарвался на противника, сумевшего его обмануть, завлечь, запутать и лишить жизненных сил – на себя самого.
Сверх избыточная масса кредитов и наделанных долгов, рассчитаться по которым уже невозможно – вот тот второй предел, преодолеть который глобальный рынок уже не сможет.
Теоретически, нынешний мировой кризис лечиться в пять минут – через прощение невозвратных долгов по всей пирамиде, начиная как раз с ее потребительских низов.
Практически же это невозможно, и даже не из-за глобального характера долговой пирамиды, при отсутствии глобального же правительства, способного осуществить такое. Проблема глубже – вся система построена на святости долговых обязательств и неотвратимости их выплаты, прощение должников равносильно осквернению храма c попранием главного божества.
Форс-мажоры: великий мор, большая война, распад империй, Великая депрессия, в конце концов, — только они до сей поры и служили преодолению кризисов. Поскольку чем ближе ситуация к “чистому листу” — никто никому не должен, тем легче денежному и товарному станку опять набирать обороты.
Так что же будет дальше?
Кондовое шымкентско-гарвардское знание учит: рыночные кризисы неизбежны, в чем-то (знать бы – в чем!) даже полезны, все они заканчиваются, пройдет и этот. Да, глядите!, уже и проходит. Вон, цены на нефть и металлы пошли вверх – значит мировая экономика выходит из рецессии, в следующем году опять будет рост.
Фактически же правительства ведущих государств, за счет дополнительной эмиссии, и сверхнормативных бюджетных дефицитов, добавили ликвидности и помогли избежать долгового краха только первому слою заемной пирамиды – системообразующим банкам. А коль скоро финансовый рынок как-то задышал, вновь воспряли и фьючерсы, они-то и надувают опять нефтяной и другие сырьевые рынки, — тоже как бы лечение, за счет всеобщего расползания инфляции.
До оздоровления же производства еще далеко. И даже не потому, что никаких государственных ресурсов не хватит для закачки хотя бы в самые наиважнейшие компании, — “Дженерал моторс” тому пример. А потому, что освобождать от долгов в конечном счете требуется не производителей, а потребителей, что ни гарвардские, ни шымкентские академики органически не понимают.
Так, по антикризисной программе нашего правительства рефинансируются долги исправных ипотечников, касательно же тех, кто прекратил платить – решений нет вообще. И это – диагноз.
В целом же глобальная экономика будет теперь долго (если, конечно, не случится каких-то быстрых апокалипсических развязок) топтаться перед этими двумя пределами. Настолько долго, что не раз будет казаться – все, кризис позади, опять все наладилось. На самом же деле, в течение предстоящих нам трех-четырех кризисных лет, будут накапливаться и происходить глубинные системные переделы, прежде всего – раздел нынешнего тандема мировой резервной валюты “доллар-евро” на целый ряд региональных. С соответствующими геополитическими переделами.
И весь этот период наша экономика, почти абсолютно зависимая от экспортно-импортной ценовой конъюнктуры, и абсолютно лишенная собственного кредитно-финансового и инвестиционного наполнения, будет как-то там пытаться выплывать. Нет, она не обрушится, но и отнюдь не вернется к валютному процветанию, как-то будет прозябать посередине.
А чтобы вам все стало ясно в этих туманных предсказаниях, я вам приведу конкретный и очень понятный аналог – это наша президентская система. Кто возьмется расписать по пунктам, чем закончится нынешнее избиение кадров, когда будут выборы, и какие, что дальше будет при нынешнем президенте, что будет после него, и во время смены?
Этого не знает никто, включая и главное действующее лицо.
И эта аналогия, кстати, не случайна. Как наша как бы рыночная экономика пытается навести гарвардский лоск на шымкентскую основу, так и режим личной власти, задекорированный как бы парламентом, существует на давно отброшенных современной цивилизацией патронатно-клановых принципах, тоже ныне упершихся в свои пределы.
И вокруг этого уже не всему миру, а всем нам остается топтаться неизвестно сколько, и неизвестно с каким финалом.