Что в памяти осталось от войны…

Я не фронтовик, в боевых действиях не участвовал, но война в памяти сидит прочно. Когда она началась, мне шел двенадцатый год, позади остались первые школьные экзамены за четвертый класс (тогда они назывались испытаниями), на мальчишеской груди значок \»Юный Ворошиловский стрелок\». 22 июня 1941-го детство мое закончилось. Мы, ребятня, превратились в рабочую силу, стали тружениками тыла. С тех пор прошло много лет. В тот год родившийся — ныне пенсионер. Мне уже в восьмом десятке третий год идет. Много вранья за это время прошло через мои уши: о времени довоенном, о той самой большой в жизни моего народа войне, о событиях послевоенных… Множится это вранье и сегодня. Теми, кто прошедшее не видел, кожей своей не чувствовал, но выдает за действительное то, что им заказывается. Есть потребность своей правдой поделиться.

Первый день войны я встретил в деревне, в доме своего деда, участника Русско-японской и Первой мировой войны. Он не дожил до Великой Отечественной. Жива была бабушка. Вместе с ней в доме деда жили ее дочь Марфа (моя тетя), зять Владимир и четыре внучки (мои двоюродные сестренки — все дошкольницы). К ним я приехал на каникулы из города. Деревушка — 66 дворов, из которых 52 — колхоз \»Оборона\», остальные 14 — индхозы (индивидуальные хозяйства). Каждый двор — натуральное хозяйство, в котором все для жизни семьи ею же производится (кроме зерна и соломы, которые на трудодни выдает колхоз, как конечный продукт общего коллективного труда). А у индхозовцев и они собственного производства. Натуральное хозяйство — это бесконечный, изнуряющий, малопроизводительный труд. Вот, к примеру, цепь операций по изготовлению одежды: посев конопли на приусадебном участке, продергивание поскони (мужских особей) после завершения опыления женских, увязка их в снопики и плотики и погружение на замачивание в пруд, такая же операция после созревания матеры и обмолота, далее вытаскивание вымоченных снопиков из воды, сушка на ветру и солнце, отделение волокна от костры на деревянных мялках, увязка волокна (пеньки) в кудели, пряжа нитей на прялках, тканье холстов на самодельных деревянных станках, отбеливание холстов на снегу и солнце, крашение, кройка, шитье вручную (на руках) иголкой с ниткой (швейных машинок в деревне не было). Одежда, пошитая из тканей фабричного производства, была редкостью. Она была праздничной, выходной. Обувь — лапти, к которым в весеннюю слякоть подшивались каблучная и носочная деревянные плашки. Зимой — те же лапти, но обуваемые не на холщовые портянки, а на грубошерстные онучи. Валенки — выходная обувь, не рабочая. Летом выходной, праздничной обувью были резиновые галоши у женщин, а у мужиков — кожаные смазанные дегтем сапоги.

Большинство домов деревни — однокомнатные избы, крытые соломой. Как правило, в них не было кроватей, спали на полатях, на печках, на полу (а семьи были многодетными!).

Посуда вся деревянная и глиняная. Изделий из металла — минимум. Двух топоров или двуручных пил не было ни в одном дворе. Зато серпов в каждой семье было по одному на каждого. Ими дети жали хлеба уже с восьми лет.

Вся \»техника\» колхоза состояла из 42 лошадей (в том числе две дежурные — пожарные и одна выездная председателя колхоза), двенадцати двухлемешных конных плугов, девяти самодельных деревянных зубовых борон, двух конных сеялок, двух ручных веялок, амбарных весов и ручного двухцилиндрового пожарного насоса дореволюционного производства, но в отличном состоянии. В колхозе не было ни одной металлической бочки и бидона. Осветительный керосин хранили в стеклянных бутылях.

Невероятно, но факт — первое военное задание собрать и сдать 100 кг металлолома было выполнено с великим трудом. Не было в деревне металла, лошадей не подковывали, не из чего было подковы ковать.

На лошадях пахали землю, боронили, сеяли, свозили снопы на колхозный ток, отвозили зерно в \»Заготзерно\». Все остальные работы выполнялись исключительно вручную: хлеба жали серпами, молотили деревянными цепами, косами-литовками косили траву, горох, чечевицу, вику на сено. Сорняки на плантациях картофеля, свеклы, хмеля, кок-сагыза вырывали из земли руками (мотыг-тяпок ни в одном дворе не было). Вырванную из земли траву в мешках уносили домой на корм личному скоту, сушили как сено.

Об электросвете и радио только мечтали. Телефон на пять деревень был всего один — в сельисполкоме для связи с райцентром.

Так было. При таком уровне жизни, казалось, отношение к власти должно быть однозначно неодобрительным. Но оно, наоборот, было весьма доброжелательным. Живы были мужики, под царской властью немало лет пожившие, платившие царю денежный (часто неподъемный) налог. Многие из них за царя в двух войнах воевали, видели жизнь крестьян в кайзеровской Германии. Сравнение было не в пользу собственного царя. Эти мужики свой выбор сделали еще в 1917-м, были благодарны новой власти за замену денежного налога на натуральные — зерном, сеном, мясом, маслом, молоком, яйцами. Были благодарны за строительство и открытие школ и больниц, за учение и лечение в которых платить не надо. А жизнь, которой они жили, она же от царя осталась, не новая власть ее им сотворила.

Колхоз мужики в 1931-м организовали дружно, назвали \»Оборона\», никого не раскулачили, никого не принуждали вступать в колхоз насильно. С индхозовцами жили мирно и с землей не обидели. Каждый индхозовец получал свой пай в соответствии с количеством едоков в семье.

Не было в деревне репрессированных. Никто не мешал праздновать церковные праздники: рождество, пасху, троицу, медовый и яблочный спасы и др., крестить детей в церкви. Я сам стал в неполные 14 лет крестным отцом мальчика, родившегося в деревне в 1943-м. Я его пережил. В постсоветское время он стал безработным и умер от инфаркта в возрасте 53 лет.

В деревне не было ячейки ВКП(б), но комсомольская организация была. Колхозом бессменно со дня организации по день ухода на войну руководил беспартийный Марк Павлович Павлов. Как и все колхозники, получал за свой труд трудодни. Денежной оплаты в колхозе не было. Ставка председателя — два трудодня в день. Все довоенные годы колхозники на трудодень меньше 1 кг зерна не получали. Помимо зерна получали солому и сено. Все остальное выращивалась на приусадебных участках (0,5 га). Радовались мои земляки видам на богатый урожай 1941-го, поговаривали, что на трудодень придется не менее 2 кг, а то и 3.

Пришла война и распорядилась иначе. Резолюция собрания, прошедшего во второй половине дня была единодушной: \»Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами\». Абсолютно тождественная заявлению второго лица в государстве В.М.Молотова, сделанного в 12 часов по радио. Текст его в деревню доставил нарочный из сельисполкома.

Первыми на войну из деревни ушли 29 июня председатель колхоза Марк Павлович, муж моей тети Владимир Павлович, продавец сельмага Нестор Евграфович и наш сосед Яков Матвеевич. Все четверо — матерые мужики 34-36 лет, сержанты пехоты, значкисты \»Ворошиловский стрелок\» первой и второй ступеней, в царское время родившиеся, что почем хорошо знающие, патриоты в лучшем значении этого слова.

Все попали на Северный фронт, под Ленинград. Первой пришла похоронка на Нестора Евграфовича, затем на Марка Павловича. Потом пришло письмо из госпиталя города Сочи от эвакуированного туда из-под Ленинграда дяди Владимира. После излечения его направили на Южный фронт. 18 августа моя тетя Марфа стала вдовой, а сестренки — сиротами. Яков Матвеевич в конце сентября вернулся домой с парализованной рукой. Его определили в лесники, в этой должности он проработал до пенсии по старости.

Во второй партии в начале июля ушел на войну колхозный кузнец Иван Зиновьевич Зиновьев. В августе в колхоз пришло письмо из политотдела одной из дивизий Западного фронта, известившее о награждении его орденом \»Красного знамени\». Недолгой была радость, неделей позже пришло извещение о его гибели. Иван Зиновьевич Зиновьев — прадед чемпионки мира 2001 года по спортивной ходьбе на 20 км Олимпиады Ивановой.

Уходили и уходили из деревни мужики на войну. К осени 1942 года в ней остались 4 старика и пацаны до 17 лет. И лошадьми колхоз обеднел. Их осталось всего 16, остальных забрали в армию. Задание по посеву озимой ржи на площади 50 га выполняли два старика и мы, пацаны 13-14 лет (более старшие, 15-16 лет, были на лесозаготовках). Технология посева была такой: идут по непаханному жнивью два старика с корзинами с рожью на груди и щепотью разбрасывают семена, следом шесть пар лошадей тянут шесть плугов, рукоятки которых в руках шести пацанов, их задача — запахивать семена не глубже семи и не мельче четырех сантиметров. Замыкает эту череду пацан верхом на лошади, тянущей сцеп из трех зубовых борон; он боронит пахоту-посев.

Получился наш посев. Урожай в августе следующего 1943-го свезли на ст. Урмары в \»Заготзерно\». Весь урожай сдавался государству на нужды войны. Нас выручали картошка и желуди. Урожай желудей в 1943-м был особо хорош. Горьки лепешки из желудевой муки, но съедобны, помогали выживать. Смерть от голода в те годы была обыденной.

Множились потери моих земляков. Вслед за дядей Владимиром погибли его старшие братья, Антон и Максим. Самый старший, Павел, умер дома, а его сын, лейтенант Иван Павлов 1925 г.р., погиб в Белоруссии в 1944-м, не промахнулся немецкий снайпер, когда он поднимал взвод в атаку. На мемориальных досках у памятника павшим, сооруженном в деревне, много фамилий.

Из моих близких родственников с войны вернулась лишь племянница отца Числова Юлия Илларионовна, 1917 г.р., лейтенант медицинской службы, всю войну с июля 1941-го по май 1945-го прослужившая в полевом госпитале, награждена медалью \»За боевые заслуги\» и орденом \»Отечественная война\» второй степени. Ее единственный брат Виктор Илларионович, 1921 г.р., служивший в одной из дальневосточных дивизий, погиб в декабре 1941-го в ходе контрнаступления советских войск под Москвой. Прервался род Иллариона Числова, погибшего в 1921-м в Гражданской.

Мой отец, Числов Анатолий Семенович, инвалид по зрению, техник-интендант, очень хотел быть мобилизованным в действующую армию, прошел обучение во Всеобуче по специальности истребитель танков (противотанковые ружья, гранаты, бутылки с зажигательной жидкостью). Был мобилизован, но не в действующую. Горвоенком определил его, местную знаменитость бухгалтерского дела, в финчасть своего ОГВК, чем вызвал у отца развитие комплекса неполноценности. Свою медаль \»За победу над Германией\» он получил, но не носил, стеснялся.

Война выкашивала целые семьи. У меня в школе был сосед по парте Толя Ильин. Его отец Иван Ильич, до революции работал в Варшаве наборщиком в типографии. В 1918-м вернулся на родину, привез с собой жену, красавицу-польку. Стали они работать в местной типографии, он наборщиком, она уборщицей (не имела никакого образования). Жили они дружно, шестеро у них росли: Зинаида, Борис, Александр, Людмила, Леонид, Анатолий. В 1929-м семья лишилась кормильца. Иван Ильич умер от силикоза легких. Осталась одна зарплата уборщицы на семерых! В результате Толя, родившийся в 1927-м, в школу пошел только в 1937-м в десятилетнем возрасте. Учился на отлично. В ноябре 1944-го его призвали в армию. К этому времени война поглотила последовательно Александра, Леонида, Людмилу и Бориса. Дома с мамой осталась одна Зинаида, болезненная женщина 28 лет. Обе умерли в апреле 1945-го.

Бывая в родном мне городе Канаш, я всегда иду в тупиковый закоулок у церкви и молча стою у дома, из которого война вымела и в прах обратила очень дружную, работящую, музыкально одаренную семью. Все мастерски играли на всех струнных инструментах.

В годы войны, начиная с лета 1942-го школьные каникулы заканчивались 1 октября. Школьники трудились на полях, в лесу на лесозаготовках, везде, где нужен был их труд. На дровах, нами заготавливаемых, работали паровозы — гоняли на фронт поезда с войсками и военными грузами.

После гибели дяди Владимира отец определил меня в помощь тете Марфе и ее девочкам. На каникулах всегда трудился в деревне, в колхозе, шестой класс заканчивал в деревенской школе, познал разницу в жизни горожан и сельчан, в заботе государства о тех и других.

Тяжел был крест войны, на победу работали и деревня, и город, убыль людей была колоссальной и тут, и там. Но \»крест\» сельчан был тяжелее. Они от государства ничего не имели, а отдавали все — и жизни, и урожай, и бесплатный труд на лесозаготовках. Горожане, без труда которых победа вообще была немыслима, свою пайку хлеба все же имели. Сельские школьники о том, чтобы в школе что-то съестное им дали, и помыслить не могли. А мы, городские, ежедневно, даже на каникулах, бесплатно получали по 50 грамм хлеба, испеченного не по обычному для горожан рецепту, а по рецепту для раненых, лечащихся в госпиталях. Разница такая — для горожан содержание в хлебе картошки и мякины — 65%, для раненых — 35%. В нашем городе при санэпидстанции работала кухня, на которой варили мучной кисель для самых малых детей до 3-летнего возраста. Его выдавали бесплатно по стакану (200 г) на день. Он был черный, из ржаной муки, но сохранил жизнь многим, в том числе и моей сестренке Юлии, родившейся в августе 1942-го.

Государство в то неимоверно тяжелое время заботилось о детях. В 1943-м нашей школе вернули ее здание, занятое под казармы. До этого две школы и педучилище занимались в три смены в одном здании в очень стесненных условиях. Школы уцелели, не закрылись, но опустели сильно. В 1937-м в нашей было четыре первых класса по 40 учеников в каждом. В 1947-м десятый класс закончили 13 человек.

Огромных жертв стоила победа в войне. Но народ победил! Советский народ! Не русский, не украинский, белорусский, казахский, узбекский и другие в отдельности, а советский! По-другому не получилось бы. Историческая общность — советский народ — реальность! Отрицать это — в интересах тех, кто хочет властвовать разделяя.

Сейчас советских людей, которыми были 27 миллионов погибших, совками обзывают. Кощунственно это. Было ли бы это возможным, не будь их, в вечность ушедших? И нас, уцелевших, но тоже изо дня в день туда же уходящих? Кто страну сохранил, возродил, сделал пионером космоса? Совки?