Примерно к 1995-1996 годам в Казахстане завершился активный приватизационный период в широком смысле этого определения – как перевода в частную собственность главных производственных объектов, ископаемых ресурсов, финансов и власти. Соответственно, закончился этап активных и перманентных реформ, которым все эти годы подвергались экономические, социальные и политические сферы. Основная масса того, чему суждено было остановиться, развалиться, быть разворованной и эмигрировать, испытала уже эту судьбу. Почти все то, что в новых условиях могло работать, заработало.
Аналогичные радикальные трансформации завершились и в кадровой сфере. Прежние “капитаны” промышленности и финансов, руководители министерств и местных органов власти в массе своей были “выдавлены” из активной общественной жизни или вообще из страны, оставшаяся часть переродилась. На ключевые места пришел новый, в основном уже устоявшийся состав собственников, менеджеров и политических функционеров.
Одним словом, в Казахстане уже сформировалась в основном новая политико-экономическая система, плоды функционирования которой мы имеем возможность наблюдать примерно уже третий год.
Поскольку национальная экономика, как всем известно, приобрела выраженную экспортно-сырьевую направленность (минеральные продукты составляют 44 процента казахстанского экспорта, а нефть – 33 процента), постольку итоги двух последних лет, что также стало общим местом в любом экономическом или политическом анализе, в решающей степени определялись тем, насколько падали или поднимались мировые цены на нефть и другое наше сырье.
Однако анализ статотчетности по двум очень и очень разным, с точки зрения мирового рынка, последним годам (1998-го – когда бушевал финансовый кризис и катастрофически низко упали цены на нефть, и следующего – 1999-го, когда финансовый кризис утих, а нефтяные цены счастливо для нас взметнулись в два с половиной раза) дает странную на первый взгляд картину: оказывается, национальная экономика не слишком заметно зависит от мировой экспортно-сырьевой конъюнктуры. Мало того — эта зависимость имеет обратные тенденции!
Например, вопреки драматичным ахам и охам СМИ, а потом и самих властей, в 1998 году насчет того, что мировой кризис нас так-таки “достал”, реальное ухудшение внутренней социально-экономической ситуации в Казахстане оказалось вполне рядовым – не слишком отличным от всех прошлых лет. И наоборот, весьма и весьма благополучный для Казахстана, по всем внешнеэкономическим показателям, как и по урожайности, 1999 год, оказывается, заметно ухудшил внутреннюю социально-экономическую ситуацию.
Ниже мы это проиллюстрируем данными официальной статистики, однако, чтобы все эти “удивительные” цифровые соотношения не казались читателю необъяснимыми парадоксами, предварим их следующими пояснениями:
Расхожий политический штамп, что Казахстан стал “сырьевым придатком мировой экономики”, не вполне верен. На самом деле от мирового сырьевого рынка Казахстан отделен, так сказать, оффшорным буфером, куда наше сырье сбывается по ценам, близким к себестоимости (нередко – и ниже) и в котором и происходит, уже за пределами страны, отмывка основной экспортной выручки. Поэтому колебания мировых цен национальная, в смысле – внутренняя, экономика ощущает лишь опосредованно: при низких ценах оффшоры умеряют свои аппетиты и даже как бы “помогают” сырьедобывающим предприятиям, но при высоких ценах именно они снимают основной “навар”.
Надо также иметь в виду, что правительство Казахстана само является важной частью этой оффшорной системы. В том смысле, во-первых, что ряд ключевых фигур власти, определяющих кадровую и экономическую политику государства, являются, по всей видимости, непосредственными участниками оффшорных кампаний. И, во-вторых, в том смысле, что неказахстанские хозяева оффшорных компаний приобрели решающее влияние на национальное правительство в целом, в результате чего даже внутриэкономические решения принимаются им таким образом, чтобы не посягать на главный — оффшорный интерес.
Теперь перейдем к иллюстрациям сказанного данными официальной статистики:
Начиная с 1996 года динамика валового внутреннего продукта “танцует на месте”. Если раньше ВВП резко падал (в 1993 – 85,2% от предыдущего, в 1994 – 74,6% от 1993, в 1995 – 91,8% от 1994), то далее пошли незначительные колебания: 1996 – 100,5% от 1995, 1997 – 101,7% от 1996, 1998 – 98,1% от 1997, 1999 – 101,7% от предыдущего. То есть по объему ВВП мы сейчас где-то на уровне 1995 года.
Что касается физического измерения массы валового национального продукта, то назвать ее истинное значение трудно. Дело в том, что Нацстатагентство считает все в тенге и в так называемых “текущих ценах”. Курс же национальной валюты, как и цены в тенге, есть величина, мягко говоря, непостоянная. Скажем, 1999 год начался при курсе 84 тенге за доллар, а завершился почти при 140, причем две относительно пологие кривые роста курса были соединены в знаменитом апреле несколькими резкими скачками. Статистики же “нарастающим итогом” суммировали все это время ВВП, объемы инвестиций, доходы граждан и прочие показатели в тенге, получая арифметический результат, смысл которого так же маловразумителен, как сумма, скажем, сантиметров, дециметров и метров.
Какое либо аналитическое манипулирование с данными, приводимыми нашими статистиками в нацвалюте, дает, скажем так, странные результаты. Например, если объем ВВП 1999 года официальной величиной 1893,5 млрд. тенге разделить на средний курс нацвалюты по году, получим эквивалент примерно в 17 миллиардов долларов, но в таком случае валовой продукт Казахстана против “советских времен” упал всего до одной трети, а это уже – не экономическая, а системная национальная катастрофа! Видимо, сейчас надо ориентироваться на годовой объем ВВП порядка 22 миллиардов долларов.
Посмотрим теперь, как благоприятная ценовая конъюнктура на мировом рынке сказалась на внешнеторговом балансе Казахстана.
Цены выросли почти на все наше сырье: на нефть – примерно в 2 с половиной раза, газовый конденсат – в 2,8 раза, на хромитовую руду – в 1,7 раза, медь – на 14,3%, цинк – на 19%, металлопрокат – на 6,6%, черные металлы – на 4%. Только свинец подешевел на 8,3 и природный газ на 10 процентов.
Соответственно, в 1999 году статистика показывает рост производства почти по всем сырьевым позициям: нефть – 112 процентов против 1998 года (экспорт вырос на 116%), газ – 136%, газовый конденсат – 160%, марганцевая руда – 155%, хромитовая – 150%, золотосодержащий концентрат – 153%, цинковый – 128%, медно-цинковая руда – 119%, прокат оцинкованный – в 4,86 раза, ферросплавы – на 138%, чугун – 133%, стальной полуфабрикат – 132%, стальной прокат – на 123 процента.
Но при этом внешнеторговый оборот в 1999 году … упал (?!) против 1998 сразу на 18 (?!) процентов. С 13,785 млрд. долларов он снизился до 11,307 млрд. С учетом вышесделанного пояснения о демпфирующей роли оффшоров падение экспорта с 6,046 млрд. до 5,755 млрд. долларов кажется не столь удивительным, как резкое снижение так же и импорта: с 7,739 млрд. до 5,551 млрд. долларов. В результате чего (нет худа без добра!) Казахстан приобрел положительное сальдо торгового баланса размером 204 миллиона долларов против минус 1692 миллионов долларов в 1998 году.
На самом деле феномен резкого падения импорта закономерен: “благополучный” 1999 год оказался крайне неудачным для внутренней экономики Казахстана. Единственное “везение”, и в кавычках и без них, – это уникальный по погодным условиям год, давший сразу 28,9 процента прироста сельхозпроизводства против 1998 года. При этом нелишне отметить, что собственно урожай зерновых дал целых 66 процентов прироста, тогда как менее зависимое от Бога и более – от труда человеческого животноводство выросло всего на 1,8 процента. В сумме же даже такой крупный “всплеск” аграрной отрасли повысил ее долю в ВВП всего лишь с 8,4 до 10,2 процента.
Такова сегодняшняя экономика Казахстана: в аулах-селах остается жить почти половина населения, но в национальном продукте рекорд аграрной доли составил только десятую часть. Надо сказать, что этот прямо-таки убийственный для Казахстана финал, для которого неурбанизированный мир – это не только важная часть национальной экономики и социальной сферы, но и, буквально, основа собственной истории, культуры и мировоззрения, объясняется не только физическим разгромом сельского производства и переходом с товарных на натуральные формы хозяйствования. В не меньшей степени это – следствие растущего все годы “рыночных” реформ диспаритета цен на промышленную и аграрную продукцию, как плод, во-первых, “прооффшорной” политики всех подряд правительств и, во-вторых, профессиональной беспомощности в организации сколько-нибудь сбалансированных ценовых “цепочек”.
Подкрепим эту мысль статистикой: в 1999 году цены на продовольственные товары выросли на 20,6% (в 1998 году снизились на 0,6%), тогда как цены предприятий-производителей промышленной продукции выросли на… 57,2 процента. Более того: внутри республики в 1999 году цены на топливно-энергетические ресурсы, без которых село не жить, не работать не может, выросли на 79,2 процента (в 1998 году снизились на 9,4%). И, наконец, официальные денежные доходы селян в 1,8 раза ниже, чем горожан.
После этого не стоит удивляться сообщению Нацстатагентства, что даже в уникально благоприятном прошлом году производство пищевых продуктов в Казахстане упало еще на 3,9 процента. В целом же, по сравнению с не самым “сытым” 1995 годом, в урожайном прошлом году казахстанцы стали потреблять: мяса и мясопродуктов – на 15% меньше, молока и молокопродуктов – на 8%, яиц – на 18%, картофеля – на 14%, хлеба – на 26%, фруктов и ягод – на 18%, рыбы и рыбопродуктов – на 27%, масла – на 5 процентов меньше. И лишь сахара и бахчевых на 10 и 41 процентов больше.
Соответственно, даже официальная статистика подтверждает резкое снижение уровня жизни именно в “благополучном” 1999 году. Так, общий индекс потребительских цен в стране за год вырос на 17,8%, тогда как рост реальных располагаемых доходов населения Нацстатагентство показывает в 4,4 процента. Иными словами, люди стали примерно на 14 процентов беднее.
Согласно статданным, структура расходов населения такова: питание – 48%, коммунальные услуги – 24,5%, непродовольственные товары – 27,5 процента. Сверх минимального набора жизненно необходимых товаров и услуг, а также налогов люди могут тратить на “прочее” только 6,7 процента. При этом сообщается, что среднедушевой денежный доход казахстанцев был выше прожиточного минимума только на 8 процентов. Надо ли говорить, сколько же на самом деле граждан Казахстана реально являются фактически нищими!
Перейдем теперь к тому, что во многом определяет уровень жизни населения и перспективы экономики, – к государственным финансам.
Надо сказать, что исполнение запланированного бюджета есть тот минимальный критерий профессионализма власти, вне которого не имеет смысла сам разговор о ее дееспособности. Между тем собственные бюджеты не исполняли все правительства и все годы суверенитета. Но даже на этом фоне особо уникален бюджет-99.
Как известно, правительство три раза за год заставляло парламент переутверждать его секвестированные варианты. Причем и в последнем, урезанном, в качестве не учтенного запаса была “фора” в виде будущего счастливого урожая, роста цен на нефть и экспортные металлы. Мало того, весной правительство устроило “неожиданную” либерализацию курса тенге, после чего нацвалюта и вместе с нею госбюджет “полегчали” сразу в полтора раза.
Факт отправления тенге в “плавание” подавался, как начало экономического возрождения, всю вторую половину года шли непрерывные рапорты о росте производства и резко улучшающейся ситуации со сбором налогов. Действительно, сбор налогов увеличился, но скорее, надо говорить об увеличении налогового гнета: в 1998 году налогов собрано 12,4% от ВВП, а в следующем — уже 17,6%, хотя число налогоплательщиков не стало больше и налоговая база не расширилась.
Конкретно: критикуемый самим правительством пресловутый НДС вырос еще: с 26,2 до 27 процентов, подоходный налог с юридических лиц — с 12,4 до 16,6%, с физических лиц – с 9,7 до 10,7%, налог на собственность — с 4,7 до 7,4%. Только акцизы снизились с 6,1 до 5,7%.
Итог этой фискальной атаки на товаропроизводящий капитал?
Исполнение госбюджета по доходной части – 91,6%, по расходной – 92,4%. Дефицит составил 66,6 млрд. тенге, или 3,5% к ВВП, погашен за счет увеличения государственного долга. Внутреннее заимствование – 30,2 млрд. тенге, из них государственные ценные бумаги (вот она — накопительная пенсионная реформа, как палочка-выручалочка для правительства!) – 19,2 млрд. тенге. Внешние займы (читай – евробонды) – 47,5 млрд. тенге.
Что примечательно: погашение дефицита бюджета обошлось казне на 10 процентов дороже – в 77,7 млрд. тенге. Вот для них — спекулянтов на рынке “ценных” бумаг — этот год оказался действительно удачным. Как, впрочем, и все предыдущие!
Вообще, тема процветания “финансовой плесени” на истощающемся теле национальной экономики – самая актуальная! Хотя финансовый сектор, по сути дела, есть самая больная и слабая часть внутренней экономики, его деятели умудряются извлекать сверхприбыли даже из этого. А все потому, что вторая, после “оффшорной”, ведущая часть национального правительства – это, так сказать, финансисты. А проще сказать – люди, никакого другого производства, кроме делания денег из денег, не видевшие, не знающие, не понимающие и не уважающие. Мы бы назвали их еще “переводчиками”, поскольку основное их умение – читать английские учебники и инструкции МВФ в подлиннике и разговаривать с эмиссарами Всемирного банка на их языке.
Стоит ли удивляться, что самая высокая зарплата в Казахстане – у внуков чабанов, ставших финансистами, – 26195 тенге, самая низкая — у сегодняшних чабанов и хлеборобов – 4180 тенге. Разница — в 6,3 раза!
Каким образом финансовое благополучие зиждется на социально-экономической беде и как из отсутствия денег делаются лишние деньги, покажем на примере Национального банка, который, как известно, существенно пополнил свои золотовалютные запасы и вообще объявил крайне удачными итоги 1999 года.
Итак, наличных тенге в обращении на начало 1999 года было 68,7 млрд. (эквивалент — 820 млн. долларов), в конце года благодаря “плавающему” курсу стало 103,5 (эквивалент — 745 млн. долларов). Всего же денежная база, так называемый агрегат М3 (наличные деньги плюс банковские депозиты), выросла со 148,7 млрд. тенге (1,77 млрд. долларов) до 272,4 млрд. (2,0 млрд. долларов).
Для сравнения стоит упомянуть, что, по оценкам самих официальных финансистов, в Казахстане в наличном обороте находится по крайней мере полтора миллиарда американских долларов – как минимум в два раза больше, чем наличных тенге. Похожая картина и в депозитной части. То есть тенге есть не более, чем формальный “хвостик” у главной неофициальной национальной валюты – доллара, и обслуживает тенге лишь самые неприбыльные и непрестижные сектора рынка: село, розничную торговлю, мелкий опт и коммунальные услуги. Что касается главных нынешних рынков — взятки чиновникам, контролерам и банкирам, жилье, автомобили, крупная торговля — то, как все знают, на них “работает” только доллар.
Если вспомнить про классические функции денег, то национальная валюта полноценно не исполняет ни одну из них (чего стоит одно только вышеупомянутое ведение госстатистики в тенге!). Хваленая устойчивость официальной национальной валюты объясняется лишь тем, что реальную экономику на самом деле обслуживает доллар, а тенге – это как бы еще один госналог на массовый рынок. Можно провести такую параллель: в Казахстане тандем “тенге-доллар” — это аналог лингвистической пары “государственный язык-язык межнационального общения”.
Однако мы отвлеклись, вернемся к цифрам.
Коэффициент монетизации — отношение денежной массы к ВВП (за повышение которого так настойчиво ратовал покойный спикер мажилиса Марат Оспанов) — остается катастрофически низким, и “удачный” 1999 год в этом смысле мало что поправил, скорее ухудшил. Так, по общей базе в тенге он вырос всего с 8 до 9%, а по обеспечению наличностью даже упал примерно с 3,7 до 3,4 процентов. Для сравнения: в развитых странах этот коэффициент составляет 40-60 процентов (в Швейцарии даже 120%), для постсоветских экономик нормальным считается хотя бы процентов 15-20.
Как видим, в “удачном” (для себя) 1999 году Нацбанк фактически не добавил ресурсов задыхающейся от безденежья экономике — наоборот, пополнил свои долларовые запасы за счет изъятия их из реального сектора.
Объем наличных-безналичных национальных денег, в пересчете на твердую валюту, вырос “всего” на 230 миллионов баксов (вот они – 17,8 процента инфляции при фактическом уменьшении товарной массы из-за падения внутреннего производства и снижения импорта), а масса “налички” даже сократилась на 75 миллионов в долларовом эквиваленте. Зато Нацбанк “поторговал” весьма для себя выгодно. Ведь стоимость наличности в тенге, которую он продавал коммерческим банкам, компенсируя падение курса, была равна лишь затратам на печатный станок, безналичные же кредиты вообще стоят столько, сколько стоит электричество в компьютерах и чернила в авторучках. Но в обмен на такой “товар” Нацбанк покупал и складывал себе в запас “живые” доллары. Откуда взялись эти доллары? Они были изъяты из национальной экономики, из инвестиционной сферы, из доходов населения и из средств производителей.
Соответственно, малообнадеживающие оценки собственных экономических перспектив Казахстана. По такому определяющему показателю, как душевое производство ВВП, мы отстаем от России в два с половиной раза – у нас сейчас приходится меньше чем по полторы тысячи долларов на человека в год, а там – три с половиной (в Европе в среднем около пяти тысяч). То есть от бедной России Казахстан отстает не намного меньше, чем она сама от Европы. В этом смысле (впрочем, и в других смыслах тоже) программа “Казахстан-2030” не состоятельна.
Скажем больше: в рамках нынешней политической системы и соответствующей ей экономики устойчивый рост в Казахстане, за счет его собственного потенциала и на базе той производственной и социальной инфраструктуры, которую он унаследовал от СССР, не возможен. Сама эта инфраструктура является сейчас для оффшорно-сырьевой экономики непосильной обузой. Поясним на цифрах:
По официальным статданным, на год распада СССР основной капитал Казахстана составлял, округленно, 174 миллиарда рублей, что тогда было близко к такой же сумме в долларах (здесь и далее используются данные эксперта консалтинговой фирмы “TOKRAU-PROJEKT” Валерия Арабкина, “Газета для босса”, 23.11.99). Оставим в стороне рассуждения насчет того, насколько эта величина соответствует продажно-рыночной цене зданий, сооружений и коммуникаций, производственной, социальной и коммунальной инфраструктуры всего Казахстана – это вопрос неоднозначный. Но вот в чем сумму в 174 миллиарда можно смело брать за основу – это в определении тех реальных денег, которые необходимо тратить ежегодно только на то, чтобы ремонтировать и поддерживать в работоспособном состоянии имеющееся.
В США считается необходимым тратить на это не менее 6 процентов от основного капитала (или порядка 10-15 процентов ВВП), для нас это эквивалентно 10,5 миллиарда долларов в год. Естественно, что эффективными инвестициями можно считать лишь ту часть вложений в основной капитал, которая превышает затраты на простую амортизацию.
И действительно, в 1990 и 1991 годах валовые инвестиции еще имели величину по 13 с лишним миллиардов рублей-долларов, то есть около семи с половиной процентов от основного капитала, или почти четверть от ВВП той поры (по статотчету, ВВП за 1990 год составлял 47,9 миллиарда рублей). Как мы помним, особого развития тогда не было, но инфраструктура по крайней мере содержалась нормально и по дорогам еще можно было ездить.
Далее пошло инвестиционное “обрушение” — меньше семи, четыре с половиной, три с половиной, два с половиной, меньше двух миллиардов долларов в год. В “оптимистичном” 1999 году было инвестировано опять всего 277 млрд. тенге (сколько это в долларах, мы сказать не в состоянии, но заведомо меньше двух миллиардов). Само собой, даже эти инвестиции были направлены прежде всего на строительство новой столицы и в сырьевой экспорт. Из всех инвестиций в основные фонды на долю горнодобывающей промышленности пришлось 57%, обрабатывающей – 12%, транспорт, связь и строительство – по 4 процента.
Результат: сейчас величина основного капитала — не более 140 миллиардов долларов и обречена на дальнейшее “съеживание”.
Оценим от обратного: если Казахстан способен реально инвестировать в основной капитал не больше двух миллиардов долларов в год, он может позволить себе промышленную, социальную и культурную инфраструктуру объемом около одной пятой от того, что работало при СССР — остальное обречено остановиться, разрушиться, ухудшить качество и, конечно, эмигрировать. Что, собственно, сейчас и происходит.
Еще одна оценка от обратного: чтобы не просто поддерживать прежний потенциал, а обеспечивать хотя бы 2-3-процентный экономический рост, Казахстан должен инвестировать ежегодно 12-15 миллиардов долларов, и это при том, что весь ВВП сейчас — порядка 22 миллиардов долларов! То есть экономически мы находимся в положении известного барона, собирающегося вытаскивать себя из болота за собственные волосы.
Продолжим: если бы вдруг необходимые инвестиционные миллиарды и нашлись, “переварить” даже десятую их часть нынешняя национальная финансовая система не в состоянии. О ее “карликовости” мы уже говорили, анализируя денежную массу. Добавим: собственные капиталы всех коммерческих банков в долларовом эквиваленте — всего-то 550 миллионов, а их суммарные активы не превышают двух с половиной миллиардов, из которых большая часть – действительно в долларах, а не в национальной валюте. Объем всех кредитов в экономику за 1999 год едва превысил, в долларовом эквиваленте, один миллиард. То есть, если бы некий инвестор и попытался привезти в Казахстан, скажем, дополнительных полмиллиарда долларов, Нацбанк, при всей острой нужде правительства в “живых” деньгах, этому бы воспрепятствовал, поскольку при конвертации такой суммы в национальную валюту курс тенге “улетел” бы сразу далеко за двести.
Разумеется, вся приведенная нами “арифметика”, иллюстрирующая безнадежность экономических перспектив Казахстана, относительна. Если ликвидировать утечку основной части выручки от сырьевого экспорта в различные оффшоры, долларизацию внутреннего рынка, гигантские неплатежи и монополизм, ситуация выглядела бы далеко не столь удручающей. Но, как известно, нет ничего более постоянного, чем временное: поскольку крайняя узость монопольно-сырьевой специализации Казахстана есть прямая проекция уже состоявшегося кланово-семейного и трайбалистского устройства власти, частное государство оказалось как бы в системном – политико-экономическом коллапсе, из которого оно за счет собственного потенциала, похоже, выйти уже не может.
Так что будущее Казахстана в решающей степени начинает зависеть от внешних влияний. Но это уже – отдельная тема.