Религия казахской политики и политика казахской религии

Не зря тонули мы в крови,

не зря мы жили так убого,

нет ни отваги, ни любви

у тех, кого лишили Бога.

Игорь Губерман. “Иерусалимские гарики”

Религия казахской политики

В то время как в цивилизованном мире, куда на словах ведут нас наши власти, теоретически религия была более ста лет тому назад не только основательно раскритикована, но и полностью разгромлена, в сегодняшнем Казахстане к критике религии еще и не думали приступать, что навевает на очень грустные размышления о реальной степени отсталости не только казахстанской политики и экономики, но и казахской (да и казахстанской тоже!) общественной мысли от соответствующих достижений современных цивилизаций. Более того, сегодняшняя казахстанская власть, а также обслуживающая ее интеллигенция усердно втолковывают народу о необходимости религии, что свидетельствует о таком уровне деградации казахстанской официальной мысли, которая ниже уровня всякой рациональной критики.

Действительно, рациональное отрицание религии давно уже заархивировано в истории цивилизованных стран, а в суверенном Казахстане происходит ее иррациональное утверждение. Официальные идеологи как будто бы позабыли напрочь, для чего человеку его сознание? Позабыли, что сознание человека существует не для того, чтобы себя лишний раз оглуплять, не для того, чтобы повторять — при отсутствии исторического времени на это повторение — зады всемирной истории, а для того, чтобы пользоваться всемирно-историческими достижениями.

Так, в Казахстане пытаются легитимизировать ислам суннитского толка в качестве эдакой государственной религии со всем его средневековым содержанием и одновременно придать цивилизованную форму отношениям казахстанского государства и общества к исламу. Но эта “цивилизованность” на деле не идет дальше взаимно торгашеских отношений, по принципу “рука руку моет”, когда власть на религию возлагает задачу по оболваниванию общественного сознания, контролю за этим сознанием и при необходимости своевременного информирования власти о состоянии этого сознания. В то же время религия, особенно “казахстанский” ислам, имеет возможность выторговывать у власти различные льготы, в том числе и финансово-экономические.

В современных казахстанских условиях речь, в частности, не идет даже о демократическом реформировании того же ислама, не говоря уже о критике религии вообще. В связи с этим есть основание утверждать, что содержательно история Казахстана отстает от истории мировой цивилизации более чем на два века, несмотря на все потуги казахстанской власти представить свое правление в цивилизованной форме. Современная казахстанская власть, не успев народиться, в духовном отношении успела стать мертвее мертвых; не успев провозгласить рождение свободы духа, она успела ее похоронить. Казахстанский народ духовно только один раз был в сообществе со своим руководством, а именно — в день похорон свободы духа, который совпал с неба упавшим суверенитетом для правителей и по ошибке воспринятым народом как собственный суверенитет.

Вместе с тем казахстанская власть умело манипулирует общественным сознанием прежде всего при помощи того, что каждую очередную подлость сегодняшнего дня она оправдывает подлостью дня вчерашнего. Так, недостатки своей сегодняшней религиозно-мракобесной политики она оправдывает недостатками вчерашнего советско-казарменного атеизма. Иезуитская подлость существующих казахстанских порядков заключается в том, что казахстанская власть содержательной среднеазиатской отсталости своего правления пытается придать формальный лоск европейской цивилизованности, и она каждый раз, когда отрезает очередной политический или финансовый кусок из тела народа — как, например, это происходит при ее неоднократном финансовом жульничании с денежными вкладами казахстанцев, что приводит к их обесцениванию, или занимаясь политическим жульничанием, что особенно наглядно проявилось в 1999 году в ходе президентских и парламентских выборов, — иезуитски клянется своей приверженностью к цивилизованности, к стандартам ОБСЕ и т. п., подобно тому, как преступник-рецидивист привычно клянется всем святым, в том числе и своей мамой, для доказательства своей непричастности к очередному преступлению, даже если его “застукали” в момент совершения преступления.

В сегодняшнем Казахстане власть сумела раздробить общество на множество противостоящих друг другу социально-политических групп, что позволяет ей обращаться с ними, в том числе и с оппозицией, как с существами, живущими лишь по милости этой власти. Власть подает это свое властвование как величайшую милость, почти как милость неба, и поэтому она так заинтересована в религиозном обосновании и укреплении своих позиций. Но, к сожалению, для Казахстана ее завтрашний день в рассматриваемом аспекте всемирной историей пройден далеко не вчера. Поэтому существующие и скрыто планируемые казахстанские автократические порядки находятся ниже и вследствие этого вне всякой рациональной философской критики, но они тем не менее продолжают оставаться объектом политической критики, подобно тому, как тот же убийца-маньяк Чикотилло находится ниже и вне всякой нравственной критики, но тем не менее продолжает оставаться объектом правосудия и в конечном счете – объектом палача. В связи с этим для казахстанских демократических сил сегодня актуально не столько теоретизирование на те темы, которые, быть, может актуальны для сегодняшнего Казахстана, но которые давно уже пройдены всемирной историей не только теоретически, но и практически, сколько изобличение существующих гнусных казахстанских порядков, касающихся хоть полицейско-торгашеских отношений с религией, хоть выездных виз, хоть желания властей заставить каждого казахстанца за свой же счет работать в качестве сексота… против себя же самого, не говоря уже о своих ближних и т. д. Еще лучше подняться до высмеивания порочной политической практики властей — то есть до уровня политической сатиры, но только не поверхностно хлесткой и звонкой или пошлой и плоской, подобно тому, как это нередко делается в российских “Куклах” или в казахстанской газете “Время”, когда в результате того, что художественная форма довлеет над политическим содержанием или, наоборот, художественная форма приносится в жертву политической дидактике, прообразы отрицательных персонажей только повышают свой политический рейтинг. Вместе с тем изобличать и высмеивать гнусные и отсталые казахстанские порядки жизненно необходимо уже потому, что народ должен ясно осознавать ту пропасть, которая ему не видна, но в которую толкает его им же избранная (?) власть, чтобы народ мог “помочь” своей власти найти правильный путь. В связи с этим для подобного критического изобличения и высмеивания не должно быть никаких священных и запретных тем, в том числе и религиозных. Более того, чем больше ореол святости, например, у той же религии, что помогает власти более надежно одурачивать свой народ, тем больше надо прилагать усилий к тому, чтобы показывать, как та же религия в отношении казахстанского общества играет роль, подобную роли козла-провокатора в отношении стада баранов, приведенных на мясокомбинат.

О содержательной приверженности казахстанской власти к исторически отсталому и одновременно поверхностной и формальной имитации приверженности к современному свидетельствует ее отношение к демократическому опыту цивилизованных стран.

Так, на заре суверенного развития страны казахстанская власть пыталась перенимать у развитых стран их фактический опыт. Но очень скоро обнаружила, что в масштабах всей страны это невозможно осуществить, хотя в отношении отдельно взятого случая (личности) можно даже “переплюнуть” своих западных коллег как по обеспечению его имущественного благоденствия, так и по объему властных полномочий.

В последующем казахстанская власть попыталась перенять у Запада его методический опыт, попыталась примерить к себе его юридические, политические, экономические и другие модели.

Иными словами, в первом случае власть готова была носить, например, американскую (фирменную) одежду, пусть даже “сэконд хэндовскую”, но быстро обнаружила, что, во-первых, эта одежда в среднем великовата для основной массы казахстанцев, а во-вторых, этой одежды (по количеству, по размерам и т. п.) может хватить только для нее и ее родственников. О народе и речи не могло быть. Поэтому пришлось идти дальше. Во втором случае она начала запасаться американскими лекалами и материалом. Но вскоре обнаружила, что пошитая по ее размерам и формам одежда, во-первых, великовата для казахстанцев, во-вторых, ширпотребовский отечественный пошивочный материал, применяемый для народного пошива, после пошива по американским лекалам почему-то не деформируется как надо или деформируется как не надо. Но самое поразительное – это то, что сами эти лекала и материал американского производства немедленно оказались разворованными (“приватизированными”) этой же властью и ее семьей. В результате власти оставалось только заявить, что казахстанский народ еще не дорос до ношения не только импортной “фирменной” одежды, но и отечественной одежды, сшитой по типу фирменной.

Таким образом сегодняшняя казахстанская власть на основании того, что невозможно непосредственное перенимание фактического и методического опыта, пытается представить дело так, что демократическая модель развития для казахстанских условий либо вовсе неприменима, либо применима только после ее существенной деформации. А то, что возможно и необходимо теоретически подняться до методологического и мировоззренческого уровня анализа того же американского демократического опыта и уже затем применить к казахстанским условиям, то о существовании этой возможности казахстанская власть либо не подозревает в силу местечковой ограниченности своего миропонимания и мироощущения, либо сознательно игнорирует эту возможность, так как последствия реализации этой возможности с необходимостью будут противоречить ее цели по укреплению автократии, пусть даже при том, что этот процесс будет сопровождаться автокретинизмом и религиозным кретинизмом.

Прежде всего следует отметить, что для появления каждого конкретного вида религии были свои не только необходимые, но и достаточные основания. В первую очередь эти основания были обусловленными материальными потребностями, удовлетворение которых необходимо было для выживания соответствующего человеческого сообщества: религия, даже в ее самых ранних и примитивных формах существования, прежде всего служила достаточно эффективным инструментом познания и освоения действительности. Следовательно, позитивная роль религии на определенном этапе исторического развития человеческого общества налицо, так как она способствовала выживанию человека в борьбе за существование и таким образом укрепляла его безопасность.

Но следует также иметь в виду, что “религии вообще”, или общей для всего человечества, не существует. Существует множество конкретных видов религии, каждая из которых претендует на свою исключительность и вследствие этого обладает тем или иным зарядом нетерпимости к религиозному инакомыслию. В связи с этим, каждая конфессия, с одной стороны, способствует укреплению безопасности своих адептов, а с другой стороны — представляет в той или иной мере угрозу безопасности для последователей других вероучений. Истинность этого тезиса подтверждается всей человеческой историей. Классическими историческими примерами этого является история взаимоотношения иудаизма и первоначального христианства; христианства, ставшего мировой религией, и иудаизма; христианства, ислама и иудаизма в средние века. Даже в новейшей истории мы видим, как католическое христианство в Европе сотрудничало с гитлеровским режимом против иудеев, а сегодня, например, в связи с имеющимся явлением экстремизма среди части ортодоксальных иудеев необходимо уже принимать повышенные меры безопасности для самого Папы Римского в ходе его визита на Святую для христиан землю. В вооруженных конфликтах на Балканах и на Северном Кавказе наглядно проявилась кровожадная сущность межрелигиозной вражды и нетерпимости. В газовых атаках членов секты “Аум Синрикё”, проведенных ими против мирных жителей в токийском метро, наглядно проявляется антигуманная сущность религиозной идеологии богоизбранности.

Более того, религия представляет опасность и для самих своих последователей. Это связано с тем, что в целом исторически религия уже сыграла свою позитивную гносеологическую и социальную роль. Поэтому позитивная роль религии в целом находится в исторической кладовой, хотя в каждом конкретном религиозном случае роль конкретной конфессии может оказаться неоднозначной. Но в сказанном нет логического противоречия, ибо если общее ложно, то частное от этого общего может быть как ложным, так и истинным. Подобно этому при всем том, что в общем, сущностном, религия является отсталым, реакционным социальным явлением, в частных случаях те или иные конкретные конфессии могут играть определенную положительную роль. Вот этого как раз не знала или не хотела признавать казарменная логика советского атеизма, ибо из нее следовало, что раз общее ложно, то и все частные случаи с необходимостью являются ложными, то есть если в общем религия вредна, то вредны автоматически все частные случаи религии. Но в чем можно быть “железно” уверенными, так это в том, что рано или поздно любая конфессия проявляет свою “самоедскую” сущность. Здесь нет исключений ни для традиционных религий, ни для нетрадиционных!

И сегодня мы видим, как религия, несмотря на все ее формальные потуги приспособиться к науке, динамично изменяющейся социальной действительности, содержательно все больше сползает в болото осовремененного мракобесия, все больше мешает человеку раскрывать и практически использовать свой творческий потенциал, что в современных быстроизменяющихся условиях нередко равносильно движению в никуда, движению в безысходность. Именно поэтому мировое сообщество с “завидным” постоянством оказывается свидетелем жутких процессов массового самоубийства на религиозной почве, как это было совсем недавно в Уганде, где в результате акта самосожжения погибло около 600 человек, в том числе и дети.

Некоторые могут возразить, что, мол, нередко члены той или иной религиозной секты в материальном и духовном отношении живут лучше, чем последователи традиционных религий. Это действительно не только возможно, но, как правило, закономерно, так как религиозные секты наиболее приспособлены к буржуазным порядкам (пользуясь старой, но привычной терминологией). По своему социально-экономическому существу религиозные секты есть демократия в религии. Поэтому, например, члены христианских сект экономически живут, как правило, лучше, чем ортодоксальные католики, православные или протестанты.

Ваххабиты живут лучше, чем традиционные сунниты и т.д. Но то, что в современных исторических условиях и мормоны, и ваххабиты, и другие. секты вместе с традиционными религиями представляют собой рудименты страха первобытного человека перед внешними силами, становится очевидным и для среднеразвитого человека, но только не для казахстанского руководства.

Что касается влияния религии на безопасность, то западные ученые недавно открыли то, что было давно открыто советскими учеными, а именно — что религия в общем и религиозные различия в частности при наличии других необходимых условий могут сыграть роль детонатора, подрывающего всю систему безопасности. И мы являемся современниками и свидетелями того, как сегодня в различных уголках мира возникают войны и вооруженные конфликты не только между разными народами на этнической почве, но и между людьми, принадлежащими к одному этносу, но разным вероисповеданиям. Можно даже при этом сослаться на пример процветающего (особенно по сравнению с Казахстаном!) Израиля, где еще нет войны между евреями (и надеемся, что и не будет!), но уже существует социально-политическая напряженность между евреями различных вероисповеданий (если неверие и атеизм тоже считать за разновидность религиозной веры).

Что касается возможной религиозной угрозы безопасности Казахстана, то она может иметь форму религиозного экстремизма прежде всего исламского (очевидного) и православного (неочевидного) происхождения. Проявление исламского экстремизма в Казахстане вероятно уже в обозримой перспективе, в то время как православно-религиозного экстремизма можно избежать.

В появлении и распространении возможностей для произрастания религиозного экстремизма виновата прежде всего казахстанская власть по следующим причинам.

ПЕРВОЕ. Сразу после обретения Казахстаном суверенитета казахстанские власти в идейно-политическом отношении решительно отвергли атеизм.

Вина казахстанской власти в отходе от атеизма является двоякой.

С одной стороны, некомпетентные, граничащие с преступными, действия властей привели к небывалому обнищанию простого казахстанского народа даже по сравнению с его небогатым существованием в советское время. А, как известно, в условиях, когда сами люди бессильны обеспечить себя благами и тяжко страдают от их отсутствия, они начинают испытывать обостренную потребность в чуде, в сверхъестественном разрешении своих насущных проблем. Таким образом казахстанские власти, может быть, сами того не желая, создали объективную материально-социальную основу для распространения религиозности в казахстанской среде.

С другой стороны, казахстанская власть совершенно преднамеренно (субъективный фактор!) отказалась от атеизма и взяла курс на внедрение в казахстанское общество самого примитивного религиозного мракобесия. В этих условиях можно говорить о примитивности самой казахстанской власти. Так, примитивно было, отказываясь от теории и практики советско-казарменного атеизма, отказаться от атеизма вообще, который является не чисто советским явлением, а величайшим общечеловеческим теоретическим достижением, имеющим всемирно-историческое значение. Таким образом вместе с водой из корыта был выплеснут и ребенок — вместе с советско-казарменной практикой атеистической работы была выброшена и теория атеизма.

Исходя из этого, казахстанская власть, третируя атеизм как “мертвую собаку”, лишала и продолжает лишать себя и народ возможности культивировать в массах научное мировоззрение, которое является единственно всеобщей, последовательной и незыблемой основой для формирования единой общеказахстанской идеи, не противоречащей никаким национальным, социальным и другим особенностям различных групп казахстанского общества, и таким образом формировала мощный духовный фундамент общенациональной безопасности.

ВТОРОЕ. Еще большая вина казахстанской власти заключается в ее примитивном желании и действиях по внедрению в казахстанское общество религиозного сознания и практики, при этом, по существу, наделяя “казахстанский” ислам некоторыми признаками государственной религии, среди которых, например, немаловажное место занимает государственное принуждение в отношении коммерческих структур по оказанию ими финансовой помощи в строительстве мечетей.

Политика исламизации Казахстана представляет собой угрозу для ее безопасности как минимум в двух аспектах.

Во-первых, проводимой политикой исламизации казахстанского общества власть сеет семена раздора между различными конфессиями, существующими в Казахстане, которые со временем могут основательно прорасти и созреть. Из того, что власть огосударствляет и оказахчивает ислам и при этом делает реверансы с сторону православия и иудаизма, чтобы эти конфессии сообща, но во главе с казахским исламом выступали бы против остальных нетрадиционных религий, вовсе не следует, что между ними самими не может быть противоречий, которые еще не известно как аукнутся в будущем, особенно в связи с непредсказуемостью российской исторической перспективы. Во всяком случае, казахский ислам активно задействован в политике казахской власти, и в связи с этим должно быть понятно, что ислам играет роль формы, под которой казахская власть продвигает содержание своей политики. А содержание этой политики является достаточно некорректным как по отношению к русскоязычному населению Казахстана, так и по отношению к России. И если вчера это было незаметно или преднамеренно игнорировалось бывшим недееспособным российским руководством на фоне показушно-благополучного стратегического партнерства Казахстана с Западом, то сегодня по мере сворачивания Западом своей политической активности в Центральной Азии из-за недостаточной экономической привлекательности этого региона, а также из-за нежелания и неспособности властей этих государств понять и придерживаться хотя бы элементарных демократических приличий, а также на фоне прихода к власти достаточно дееспособного и прагматичного руководства в России может оказаться, что, например, те же “лимоновцы” в России, несмотря на то, что по своей идеологии они не являются религиозными ортодоксами, могут вполне использовать религиозно-православную форму для достижения своих содержательных политических интересов, которые на известном этапе могут совпасть с политическими интересами и российского руководства. Следует учитывать, что при обостряющемся социально-политическом и экономическом кризисе в Казахстане даже одни только произнесенные религиозно-национальные лозунги в соседней России могут основательно сотрясти казахскую власть, подобно тому, как стены Иерихона сотряслись и пали от одного только звука труб и криков сынов израилевых. Поэтому недаром казахские власти склонны рассматривать как государственное преступление одно только рассуждение на тему – быть Казахстану в российско-белорусском союзе или нет. Поэтому казахские власти всерьез опасаются возможности розыгрыша российской стороной православно-русской карты, а в акциях “лимоновцев” склонны видеть инициирующий заряд такого розыгрыша. Поэтому апологеты казахской власти, предугадывая политическое настроение казахской власти, спешат отождествить политические интересы “лимоновцев” с интересами Кажегельдина, что может дать повод для отождествления в дальнейшем казахстанских кажегельдинцев с “лимоновцами” с последующим “обоснованным” причислением их к самым ярым врагам казахского народа. Но на самом деле причиной акций “лимоновцев”, направленных против некорректной национальной политики казахстанских властей, является безмозглость казахской власти, а не Кажегельдин. Именно казахская власть, убаюкивая народ иллюзией мудрости своей национально-религиозной политики, на самом деле проводила и продолжает проводить глупую и недальновидную дискриминационную политику. И ей кажется, что если она эту политику проводит не так грубо, как в соседних центральноазиатских странах, то это можно будет продолжать бесконечно. Но на то и объективная диалектика, что рано или поздно она все равно ставит на место субъективную чушь любой личности, какой бы высокий государственный пост она ни занимала и как бы она ни зарывалась. Как говорится, что посеешь, то и пожнешь, несмотря на все свои иные желания!

Во-вторых, насаждая в Казахстане примитивный, обюрокраченный и оказахченный ислам в его советско-средневековой помеси, казахская власть изначально делает ее религиозно и социально “неконкурентоспособной”, например, даже по сравнению с ваххабизмом, который власти совместно с казахским исламом в последнее время постоянно предают своеобразной анафеме. В культивации в Казахстане ислама средневекового уровня, как в капле воды, проявилась ограниченность и убогость казахской власти.

Ограниченность власти заключается в том, что она ограничилась тем, что высвободила ислам, существующий на территории Казахстана, из-под руководства иностранного муфтия и заимела муфтия собственной казахской закваски. Теперь главной организационно-религиозной заботой казахской власти является организация структурно-религиозной вертикали, подобно представительству президентской власти на местах, чтобы из одного казахско-мусульманского центра можно было бы руководить как казахско-мусульманской периферией, так и неказахско-мусульманской — например, уйгуро-мусульманской периферией, а также влиять с религиозно-руководящих позиций на другие конфессии.

Убогость казахстанской власти заключается в том, что она теперь содержательно довольствуется убогой религиозностью средневекового уровня и в то же время пытается приспособить этот ислам под нужды казахско-президентской формы правления, по своей сути являющейся автократической, в то время как тот же ваххабизм является по своему религиозному содержанию более модернизированным видом ислама по сравнению с казахским исламом и более демократичным по форме своей организации. Материализацией ограниченности и убогости казахского руководства являются ограниченность общественной мысли и убогое материальное положение населения в тех регионах, которые особенно подвержены (пока!) воздействию религиозной политики казахской власти. Пока! А в дальнейшем эта же ограниченность и убогость с необходимостью станут причиной децентрализации ислама в Казахстане.

Так, по мере ослабевания президентской власти и соответствующего укрепления местной власти местный казахский ислам будет добиваться независимости от единого казахского исламского центра, и это может стать религиозно-идеологическим сопровождением и обеспечением возникновения и развития родо-племенного сепаратизма, когда каждый местный казахский вождь будет по-своему заставлять Аллаха удовлетворять свои местные политические потребности, что, естественно, противоречит интересам национальной (государственной) безопасности.

И это движение дробления ислама сверху вниз может происходить до тех пор, пока не упрется в эдакий религиозно-логический абсурд, когда каждый казах почувствует себя в религиозном отношении независимым от единого казахско-исламского центра.

Наряду с этим в Казахстане тенденция децентрализации ислама будет действовать и в противоположном направлении, то есть снизу вверх, и это будет происходить в связи с неизбежным процессом сектообразования в казахском исламе. Но, к сожалению, появление и распространение, например, того же ваххабизма, вероятнее всего, будет сопровождаться религиозным экстремизмом, несмотря на то, что власть, ее силовые органы и казахский ислам начинают вести активные религиозно-полицейские гонения против ваххабизма и ваххабитов, так как при этом борьба ведется лишь против следствия неразумной религиозной и социальной политики властей, а не против причин, порождающих ваххабизм и стимулирующих его развитие в Казахстане. Следовательно, неизбежный процесс сектообразования в казахском исламе при продолжении нынешней религиозной политики казахской власти способен привести к появлению и распространению религиозного экстремизма, что может представлять серьезную угрозу для национальной безопасности.

Так как в целом религиозная политика неразрывна с национальной политикой, то и неразумная национальная политика оказывается неразрывно повязанной с неразумной религиозной политикой. В связи с этим некорректная политика по отношению к уйгурскому народу может привести к усилению несовместимости “казахского” и “уйгурского” ислама в Казахстане. Все это может иметь следствием то, что в уйгурских мечетях наряду с отправлением религиозных культов верующие уйгуры одновременно будут находить ответы на волнующие и касающиеся их актуальные политические вопросы. Как бы там ни было, очевидно одно: в ближайшей перспективе казахский огосударствленный ислам так и не сможет окончательно в организационном отношении подмять под себя тот же уйгурский ислам, и таким образом религиозный исламский сепаратизм будет одновременно своеобразным отражением и идеологическим обоснованием психологии этнического сепаратизма. Насколько это будет соответствовать интересам национальной безопасности, нетрудно догадаться.

Кроме уйгур в Казахстане проживают и другие достаточно спаянные и структурированные в организационном отношении этносы, традиционно исповедывающие ислам, от которых не может исходить настроения территориально-этнического сепаратизма, но вместе с тем не исключена возможность, например, “финансово-этническо-религиозного сепаратизма” по примеру того же российского “Трасткредитбанка”, который спонсировал террористов. Несмотря на приверженность к исламу, подобные этносы не смешиваются в религиозном отношении с казахским исламом и таким образом оказываются вне его контроля, а следовательно, вне казахского полицейско-религиозного контроля.

Если же говорить о феномене “финансово-религиозно-этнического сепаратизма”, то такое явление, конечно, существует и вне ислама.

В ситуации, когда власть отвергла атеизм, ей остается только усиливать религиозную разграниченность населения, что не способствует формированию единой национальной идеи, а следовательно, и казахстанской нации. Так, например, в советское время многие уйгуры, проживающие в Казахстане, успешно и добровольно ассимилировались. Как ассимилировались и сами казахи. И это было великим положительным явлением. Теперь же уйгуры, проживающие в Казахстане, из-за казахской религиозно-национальной политики начали замыкаться в себе. Таким образом, очевидно, что все попытки казахской власти использовать религию для укрепления своих позиций чем дальше, тем больше будут давать обратный эффект. На примере Казахстана наглядно видно, что религия в целом объективно утратила свое позитивное значение в деле содействия укреплению безопасности и, наоборот, возросла ее отрицательная роль в данном отношении, что, будучи помноженной на неразумную субъективную политику власти, может иметь непредсказуемые последствия для национальной безопасности.