Все действительное разумно,
все разумное действительно.
Гегель.
В связи с десятилетием президентской власти в Казахстане, 60-летием Нурсултана Назарбаева, которые своей юбилейностью попали в один год с юбилеями регионального и глобального масштаба, как 55-летие Великой Победы и 2000-летие со дня рождения Христа, в проправительственных и даже в некоторых квазиоппозиционных СМИ появилось немало публикаций, превозносящих результативность президентской власти и результаты правления действующего президента. Но все эти публикации при этом служат лишь в качестве материала, призванного обосновать “величайшие” личные интеллектуальные, политические, нравственные и другие качества и государственные заслуги действующего президента. При этом в превосходных эпитетах нет недостатка: тут и “отец казахского народа”, и “величайший стратег и политик”, и “батыр батыров”, и даже “богом данный президент”, и т. д. С другой стороны, оппозиционные СМИ не жалеют самых ядовитых красок, чтобы показать, что в Казахстане все плохо и во всем этом виноват в первую голову Назарбаев. Как часто бывает в таких случаях, обе противоположные позиции являются ложными. Вместе с тем не следует пренебрегать ни одной из них, ибо они являются достаточно ценными для нахождения истины, которая находится где-то между ними, но вовсе необязательно посередине. Первое
Апологеты власти утверждают, что в Казахстане построена благополучная и цивилизованная экономическая система. При этом настолько благополучная, насколько это возможно в постсоветском пространстве. То есть имеет место быть претензия на самое благополучное государство в СНГ. Данный тезис подкрепляется примерами настоящего и ожиданием будущего экспорта нефти, многочисленными презентациями и другими парадными экономическими мероприятиями, а также ссылками на сравнения не только с недоразвитыми в рыночном отношении центральноазиатскими соседями, но по некоторым показателям и с Россией. При этом в качестве основного средства доказательства истинности своей позиции власть и ее апологеты используют метод внешнего сравнения
.Но, как известно, всякая аналогия хромает, и в связи с этим приведенному методу внешнего сравнения оппозиция, во-первых, противопоставляет метод внутреннего сравнения, то есть сравнение Казахстана с самим собой по основным экономическим параметрам, и, во-вторых, находит немало изъянов в применении властью метода внешнего сравнения
.Так, во-первых, совершенно очевидно, что в результате неоднократной экспроприации имущества у населения в Казахстане не только произошел романтический поворот (переворот?) от социализма к капитализму, но и одновременно
основная масса населения была лишена своей собственности. Перераспределение собственности в пользу кучки власть имущих происходило не только путем несправедливой приватизации, обесценивания национальной валюты, что превращало в пыль прошлые накопления массы людей, но и путем совершения государственных займов и их расхищения, что лишает уже будущие поколения возможности нормального экономического существования. При этом проявилась и национальная казахстанская специфика: внешнее предпочтение европейской цивилизованности сочеталось с внутренним предпочтением азиатской коррумпированности. В результате в Казахстане, который некогда был богат своей экономической культурой, технически образованными людьми, а также и доселе богат природными ископаемыми, не говоря уже о территории, произошла чудовищная по своей контрастности имущественная дифференциация населения, перекачавшая и превратившая имущество и жизнь основной массы казахстанцев в дворцы и “мерседесы” чиновников и олигархии. В связи с этим оппозиционные СМИ не брезгуют показом, например, не только безысходных проблем городов-призраков типа Жанатаса, но и случаев людоедства. Все это позволяет оппозиции квалифицировать казахстанский капитализм, как всего лишь одну из национальных разновидностей “бандитского капитализма”.Во-вторых,
в самом применении властями метода внешнего сравнения нередко можно видеть подтасовки, умолчания и прочие софистические приемы. Так, власть любит сравнивать ситуацию в Казахстане с ситуацией либо в центральноазиатских государствах, либо в России, в зависимости от соответствующей конъюнктуры. К примеру, уровень экономической жизни сравнивается с соответствующими показателями в центральноазиатских государствах. При этом выпускается из виду то обстоятельство, что немалая часть населения Казахстана по данным показателям ближе к населению России. И наоборот, на фоне российской войны в Чечне, имеющей самые тяжелые социально-экономические последствия для населения, идет демонстрация межнационального согласия в Казахстане. При этом замалчивается то обстоятельство, что по сравнению с другими центральноазиатскими государствами из Казахстана было вынуждено выехать больше всего русскоязычного населения, в том числе высококвалифицированных специалистов, что негативно отразилось на состоянии казахстанской экономики.Вместе с тем очевидно, что экономика в Казахстане какая-никакая все же есть, хотя бы достаточная для того, чтобы проводить различные презентации и даже различного рода мировые экономические форумы типа казахстанского “Давоса”. И хотя она не процветает, тем не менее это еще не является прямой причиной каннибализма, который нельзя еще всерьез рассматривать как социальное явление в силу единичности его случаев. В связи с этим, что касается истинной итоговой оценки состояния экономики Казахстана и тенденции ее развития, то представляется, что их определение одним из видных казахстанских экономистов, — равноудаленного как от власти, так и от опппозиции, — как стабильной стагнации с признаками вялотекущей деградации, является наиболее точным.
Второе.
Апологеты власти утверждают, что Казахстан является самым демократичным государством на постсоветском пространстве, а государством управляет всенародно и на альтернативной основе избранный президент. Крайняя оппозиция утверждает противоположное: что в Казахстане власть является настоящей автократией, а ее демократические наряды лишь только придают ей иезуитский характер и поэтому делают ее еще более опасной и изощренной по сравнению с прямолинейной и простоватой автократией узбекского или туркменского типа. При этом как бы негласно делается акцент на то, что именно оппозиция представляет интересы народа, но народ все никак не проснется, чтобы осознать и признать именно оппозицию главной выразительницей своих взглядов и решительно поддержать ее.
Власти в рассматриваемом отношении вновь ссылаются на сравнения с другими центральноазиатскими государствами, а оппозиция – на первые годы суверенного Казахстана. В связи с этим даже последние президентские и парламентские выборы оцениваются с противоположных позиций: с одной стороны – как существенное продвижение в сторону демократии, признаками которого являются многопартийность, участие партий в парламентских выборах и альтернативные президентские выборы; с другой стороны – все перечисленное объявляется как профанация демократии, ее формальное обозначение, призванное скрыть истинную сущность автократии, которая тем не менее успела себя проявить как при соответствующем изменении законодательства страны в пользу установления единоличной власти, так и во время прошедших упомянутых выборов, а также продолжает проявлять себя и в настоящее время, заявляя о своей возможности (проявляя свое желание?) приобрести дополнительные властные полномочия.
Вместе с тем усилия пропозиции и оппозиции властей в рассматриваемом отношении оказались небесполезными. Так, казахстанским властям своей показной демократичностью, — что само по себе требует определенной демократичности, ибо и “пена есть сущность”, — одно время удалось очаровать даже администрацию США, которые принято рассматривать как эталон демократии, что имело определенное не только положительное политическое, но и экономическое значение. С другой стороны, оппозиции удалось с помощью Конгресса США раскрыть Западу глаза на показушность демократизма казахстанской власти, на абсолютность и репрессивность казахстанской власти, являющиеся существенными признаками ее авторитарности, стремление казахстанских властей торговать принципами демократии с теми же Соединенными Штатами так же, как первые переселенцы из Европы торговали с американскими индейцами стеклянными бусами и спиртными напитками, наживая на этом немалое состояние, что заставило те же США критически осмыслить состояние демократизма в Казахстане, по-новому посмотреть на те же факты торговли казахстанскими властями оружием с диктаторскими режимами.
В результате в Казахстане, с одной стороны, произошло усиление единоличной власти, но все же не такое, как в Узбекистане или в Туркменистане; с другой стороны, несмотря на все гонения, политическая оппозиция и оппозиционные СМИ не только существуют, но и воспроизводятся, в том числе и не без помощи властей, но вопреки их желанию. Что же касается определения сущности казахстанской власти, то наряду с крайними ее определениями появились и более близкие по своему содержанию определения — “автократическая демократия”, “псевдодемократия”, “квазидемократия”, “демократически наряженная автократия” и т. п.
Вместе с тем нельзя не видеть и того, что в результате отхода США от Центральноазиатского региона и перспективой возвращения туда российского влияния, а также под влиянием впечатления от внешне военно-диктаторских методов наведения порядка в России новым ее президентом, казахстанские власти отметили начало нового тысячелетия активизацией своего наступления на оппозицию и оппозиционные СМИ. С другой стороны, есть основания полагать, что усиление влияния России в рассматриваемом регионе, в том числе и в Казахстане, должно способствовать укреплению основ демократии в Казахстане, так как продвинутость России в демократическом отношении является главным в содержании российской власти, в то время как тяготение к установлению жесткой субординации в ее организации является формой ее сегодняшнего существования, и поэтому Россия, более продвинутая в демократическом отношении, будет испытывать потребность говорить с Казахстаном на одном политическом языке и вызывать тем самым у последнего соответствующую потребность.
Казахстанские власти не жалеют самых теплых красок, чтобы разрисовать свои достижения в военно-политической области. Оппозиция, наоборот, жестко критикует власти за то, что за годы суверенитета уровень национальной безопасности не поднялся, а, наоборот, значительно понизился. Косвенным подтверждением этого является недавно принятая Военная доктрина, которая, с одной стороны, прямо игнорирует реальные недостатки во внутренней и внешней политике, которые могут соответственно сказаться на национальной безопасности, с другой стороны, косвенно подтверждает необходимость усиления обороны Казахстана практически по всему периметру государства. Вместе с тем не следует полагать, что Военная доктрина адекватно отражает сложившуюся военно-политическую реальность и ее тенденции развития, так как она отражает прежде всего конъюнктурность политической практики казахстанских властей, а также “естественные” милитаристские амбиции военных, которые, например, больше хотели бы того, чтобы Каспийское море не имело статуса озера и было бы поделено на сектора (что в интересах экономики Казахстана), а чтобы Каспию придать статус моря, что позволяло бы Казахстану создать свои военно-морские силы, а последним “ходить” по всему морю и даже выходить в мировой океан. Аналогично обстоит дело и с созданием военных округов по всему Казахстану,
так как военные округа, оперативно-стратегически направленные против российской или узбекской стороны, противоречат самой сути соответствующих союзнических обязательств.О военно-политическом месте и значимости Казахстана в обеспечении безопасности в Центральноазиатском регионе и СНГ, пожалуй, наиболее адекватно можно судить по тому политическому событию, что только что проинаугурированный президент России Владимир Путин свой первый визит совершил в Узбекистан и Туркменистан, практически проигнорировав тем самым Астану. На этом фоне попытка проправительственных СМИ придать некое военно-политическое значение визиту в это же самое время в Казахстан главкома российских ВВС генерала Анатолия Корнукова из-за возможной полезности этого визита с военной точки зрения в политическом же отношении выглядит слабым утешением, а точнее, непреднамеренной самоиздевкой.
Вместе с тем, кажется, что казахстанское руководство наконец поняло, что свое участие в Договоре о коллективной безопасности (ДКБ) надо не столько обозначать, сколько реально осуществлять, ибо этот договор по своему существу представляет собой военно-политический союз, который, в принципе, возлагает на ее участников соответствующие, в том числе и военные, обязательства, что дает каждому из них право рассчитывать на коллективную помощь в обеспечении своей национальной безопасности. Реальное участие Казахстана в ДКБ необходимо по той простой причине, что Казахстан не способен самостоятельно в одиночку противостоять серьезной внешней угрозе (о чем ни слова не говорится в Военной доктрине), а НАТО слишком далеко. Кстати, о НАТО. Казахстану следовало бы предложить рассмотреть позицию о том, что государствам, входящим в ДКБ, необходимо вначале в рамках ДКБ согласовывать свои позиции, прежде чем каждому из них осуществлять практические шаги в отношении НАТО по программе партнерства во имя мира, что вовсе не ущемляло бы национальный суверенитет каждого из них, а, наоборот, заставляло бы НАТО с еще большим уважением и вниманием относиться к ним.
Что же касается проблем сепаратизма и религиозного экстремизма, которые действительно существуют, то власти видят их причины преимущественно во внешних факторах, а оппозицию – чуть ли не катализаторами этих проблем. В свою очередь, оппозиция причину этих проблем видит в некомпетентной национальной и религиозной политике властей, особенно связанной с отлучением русского языка от статуса государственного языка и попытками создать “государственную” религию в виде ислама суннитского толка, в результате чего русскоязычная часть населения почувствовала себя в неравноправном положении по сравнению с так называемой титульной нацией, а мечети, построенные в том числе и с помощью государства, нередко начали использоваться для пропаганды и распространения ваххабизма, снискавшего себе печальную известность как рассадника религиозного экстремизма.
Оппозиция также считает, что к главным непосредственным причинам возникновения угрозы сепаратизма и религиозного экстремизма следует отнести неблагополучную социально-экономическую ситуацию в соответствующих регионах. Одновременно некоторые аналитики, наряду с понятием территориальный (горизонтальный) сепаратизм, начинают оперировать также понятием вертикальный сепаратизм, когда некоторые отрасли экономики страны перестают чувствовать себя частью целого и стремятся добиться финансово-экономического суверенитета и при этом нередко находят себе лобби в высших эшелонах власти.
Таким образом проблемы сепаратизма и религиозного экстремизма не являются надуманными, и их благополучное решение коренным образом зависит от того, сумеют ли власти определить подлинные причины их появления с целью их устранения политическими и экономическими мерами или же власти будут принимать следствия за причины и будут пытаться решать с неизбежностью возникшие проблемы силовыми методами.
Что же касается политогенного вопроса – вопроса об источнике власти, то и власть имущих, и оппозицию, борющуюся за власть, при всех их политических противоречиях тем не менее объединяет одно – оторванность, если не противоположность, от бесправного народа, что невольно проявляется, по существу, в одних и тех же заявлениях с обеих сторон о неготовности казахстанского народа к демократии, высказанным хотя и по противоположным причинам: власти – по причине того, что хотели бы еще больше укрепить свое положение, увеличить свои права и тем самым усугубить бесправное положение народа; оппозиция – по причине того, что все более насилуемый народ продолжает молчать и не поддерживать оппозицию.
Третье.
Совершенно очевидно, что экономические и политические явления, имеющие место в Казахстане в течение последних десяти лет, при всей противоположности их оценок, тем не менее имеют одно общее свойство – отсутствие национальной идеи. Это вынуждены признать и власти, и оппозиция.
Так, попытки властей разработать национальную идею в виде так называемой программы-2030, а также идеологизированные номинации каждого года пока не привели ни к чему, кроме появления политических анекдотов. Многочисленные идеологические воззвания и мероприятия властей в этом четырежды юбилейном для Казахстана году также не затрагивают чувств. Не помогает даже игра на святом – на должной быть всеобщей скорби по невинно убиенным в годы тоталитаризма, призванной объединить народ вокруг властей, которые организовывают оформление этой скорби и даже демонстрируют эту скорбь, ибо и сегодня многие люди незаконно преследуются уже этими властями, а также массами вымирают от нищеты, голода, холода и болезней в результате их неумного властвования.
Разного рода культурологические мероприятия также не приносят успеха, так как действия по самоизоляции от русской культуры, бывшей (оказывается!) органичной частью содержания казахстанской культуры, а также нередко формой существования самой казахской культуры, уже сделали свое черное дело – казахстанской, в том числе и казахской, культуре уже необходимо думать о восстановлении утраченного, для того чтобы, как в строительстве, завершить “нулевой цикл”, прежде чем приступить к выработке национальной идеи.
Главный методологический недостаток властей в их безуспешных попытках разработать национальную идею заключается в том, что они слишком озабочены и увлечены политическим и финансово-экономическим укреплением самих себя и поэтому не могут мировоззренчески вырваться за пределы осознания только своих вполне материальных интересов, которые они пытаются представить в качестве всеобщих интересов. Более того, интересами народа здесь зачастую не только не “пахнет”, но и нередко интересы неимущего народа и интересы власть имущих являются попросту противоположными. Так получилось и с идеей национализма, и с религиозной идеей. В первом случае власть не учла историческую ограниченность прогрессивности националистических идей, что применительно к казахстанским условиям означает, что положительный этап казахского национализма завершился с момента образования казахстанского суверенного государства. Поэтому, как утверждает оппозиция, последовавший с начала 90-х годов процесс выдавливания русских из Казахстана, вполне буднично завершился пресмыканием властей перед капиталом известного национального происхождения, в том числе и перед его конкретными держателями. Во втором случае властями уже сегодня достаточно понаделано для того, чтобы в недалеком будущем заполучить вполне организованную радикальную исламскую оппозицию, в том числе и
в виде религиозного экстремизма.Недостатки властей в своих безуспешных попытках выработать национальную идею не являются гарантией того, что именно оппозиции удастся справиться с решением этой задачи. Наоборот, можно констатировать то, что и оппозиция находится от выработки национальной идеи на достаточно значительной дистанции, что в идеологическом отношении придает ей больше сходства с властью, чем различия.
И действительно, политическая практика как властей, так и оппозиции свидетельствует о том, что и те и другие практически игнорируют народ и его коренные интересы и одновременно главные усилия в своей деятельности направляют, с одной стороны, на удержание власти, с другой стороны – на обладание ею, но в обоих случаях – без активного и осмысленного участия народа в этом процессе. Поэтому и оппозиция, подобно власти, в своих попытках выработать национальную идею никак не может вырваться за пределы примата ценностей казахского традиционализма и религиозных, прежде всего исламских, ценностей. А современная практика показывает, что религиозные и традиционалистические ценности имеют прежде всего культурно-историческую значимость, и только после их соответствующей трансформации и абстрагирования, а не их абсолютизации, возможна их осторожная трансплантация в живую ткань политического организма.
Но к сожалению, ни власти, ни оппозиция в поисках национальной идеи не дошли до понимания того, что в Казахстане, например, не надо следовать не только букве ислама, но и духу ислама
. Не понимают того, что надо не топтаться на месте, и не, идти назад, а следует двигаться вперед. То есть необходимо, например, не ограничиваться следованием духу ислама, а тем более совершать регрессивное движение от духа ислама к букве ислама, а надо совершить еще большую интеллектуальную работу по продвижению от духа ислама к ДУХУ духа ислама. Только тогда идеологи обнаружили бы, что при таком всеобщем методологическом подходе принципиальные различия, существующие между мировоззренческими догмами, лежащими как в основании религий, так и атеизма и свободомыслия, не имеют принципиального значения.Но даже если бы кто-то в стане властей или оппозиции и дошел бы до этого открытия, все равно оно не получило бы там поддержки и развития по вполне объективным и субъективным причинам, начиная от политической заинтересованности и заканчивая уровнем личного мировоззрения, имеющими, в свою очередь, не только материальное основание, но и вполне осознанный материальный интерес.
На кого же еще надеяться в рассматриваемом отношении, кроме как на власти или на оппозицию?! На народ? Но народ безмолвствует! Может быть, он ждет как минимум очередного юбилея Великой Победы, чтобы окончательно разобраться с феноменом победителя, или как максимум- очередного тысячелетия со дня рождения Христа!? Поэтому мы, вероятнее всего, обречены и в обозримом будущем не только в экономике, но и в политической сфере жить в состоянии стагнационной стабильности с элементами вялотекущей деградации, если при этом не случится припадок идеологической шизофрении. Ей-богу, если Масанов ничего предосудительного и не говорил в Интернете, он будет прав даже в своем глубокомысленном молчании.