Для любознательных
«Потому и скверно невежество, что человек
и не прекрасный, и не совершенный, и не
умный, тем не менее, вполне доволен собой».
Сократ
Немецкий философ Георг Гегель, немалый путаник и великий открыватель законов природы и общества, тем не менее, в человеке разбирался весьма и весьма слабо. Впрочем, не он один. В том, что такое или кто такой — человек, путалась почти вся мировая философия.
Не очень-то ладились у него отношения и с нравственностью. Он почему-то считал «нравственность» понятием единым для всего человечества. Но вот что писал Владимир Соловьев: «Краснокожий индеец, поставлявший себе в добродетель скальпировать как можно больше человеческих голов, признавал это добром и доблестью не на сегодня только, а на всю жизнь, и не только для себя одного, а для всякого порядочного человека. Эскимос, видящий высшее благо в наибольшем запасе гнилого жира от тюленей и трески, несомненно придает своему идеалу значение общегодного; он уверен, что то самое, что нравится ему, хорошо также для всех времен и людей и даже для загробного мира; если он услышит о таких варварах, для которых гнилой жир отвратителен, то он или не поверит их существованию, или откажет им в достоинстве нормальных людей. Равным образом и знаменитый готтентот, утверждавший, что добро — это когда он украдет много коров, а зло — когда у него украдут, присваивал такой этический принцип, конечно, не одному себе, а разумел, что для всякого человека добро состоит в успешном похищении узкого имущества, а зло — в потере своего».
Как видим, нравственные представления различных народов еще во времена Гегеля оставались разными, но, что более прискорбно, эта разница не исчезла и в наши дни. Понятие стыда, как основы нравственности, безусловно, корректировалось: по-моему, даже в Африке сегодня не осталось племен, которые не прикрывают нижнюю плоть, — но даже при корректировках представления о Добре и Зле у разных народов поныне остаются различными. Именно на разном отношении к Добру и Злу формируется так называемое этническое право, то есть мораль этноса или клана. Скажем, в понимании ваххабита самоценность и вечность жизни существует не сама по себе, а зачастую зависит от подвига во имя Аллаха. Точно такой же подвиг во имя христианского Бога дает повод православию причислить за это человека к лику святых. Ни та, ни другая концессии не задаются вопросом, вызрела ли в человеке духовность, стал ли человек личностью, поселился ли в нем Дух Святой, что и есть причина для зачисления в святые, или его подвиг — всего лишь мимолетный порыв, каприз слепого Духа. Для жрецов той или иной религии в данном случае важны не личностность, не духовность, диктуемые Богом, для них важен пример преданности именно определенной религии, но не стремление человека выполнить свое космическое предназначение. А это значит, церкви, при такой постановке дела, выступают не преобразователями качества человека, а лишь подобострастными служителями политических систем, или этнической морали, что в своем существе одно и то же. Какова цена таким церквам, говорить не приходится. Не приходится говорить и о нравственности, которая формируется на основе столь однозначного религиозного сознания и такой же однозначной философии, освящающей это духосознание. Нравственность эта формируется недоразвитым обществом и этой своей недоразвитостью давит не только на убогого индивида, но и на личность, беспощадно эту личность разрушая, так как личность, в отсутствии свободного от чего бы то ни было дыхания, вынуждена идти на лицемерие или на полное молчание. А потому, рассуждая о Духовности, или об Объективном Духе, как он именует Духовность, Гегель попадает в очень щекотливое положение. Касаясь взаимоотношений личности — носительницы Духовности, и общества, он считает, что личность имеет право на абсолютную свободу, или, как он это называет, на самоопределение, но только в жестких рамках выработанной в обществе морали. Не правда ли, странное самоопределение? При таком, с позволения сказать, самоопределении личность похожа на запряженную в телегу лошадь. Она, конечно, тащит общественную телегу, но только в ту сторону, на которую ей указывает властный возница. Сколько раз мы сталкивались с таким управлением лишь за последнее, прошедшее, столетие. Нашим дедам говорили: надо строить капитализм — деды сопротивлялись и строили его спустя рукава. Потом было сказано, что нормального капитализма без демократии не построишь — деды прислушались и пригляделись к этой трепливой демократии и перевернули все вверх дном. Коммунистическая диктатура принесла с собой неисчислимые жертвы, но дала народам образование, крышу над головой, пусть относительную, но социальную; защищенность и уверенность в завтрашнем дне. Она, как и всякая диктатура, которая не может существовать в безличностном пространстве, вырастила невероятное количество личностей — Давыдовых, Сотниковых, Теркиных: не случайно же эти герои стали главными героями нашей литературы! — но при этом то и дело душила и Давыдовых, и Сотниковых, и Теркиных. Ограничивала творчество не только великих писателей, актеров, естествоиспытателей, физиков, но даже рядовых рационализаторов. И когда мы сегодня мучительно ищем причину развала Союза и, конечно же, по-марксовски видим ее в разрушении экономики, значит, начинаем блуждать в тех же дебрях, в каких блуждали еще наши пещерные предки, думая, что если они убьют мамонта, наедятся досыта, наберутся сил и выгонят вон племя из соседней пещеры, прихватив его пожитки, то станут вполне счастливы. Дудки вам, граждане читатели, рассуждающие по-пещерному.
Никакие «мерседесы», виллы или миллионные счета в банке счастливыми людей не делают, потому что не дают истинной свободы. Трясущийся, как при болезни Паркинсона, за свое добро индивид свободным быть не может; не может быть свободным и лихорадочно трясущийся правитель, который направо и налево дает обещания будущей райской жизни, а выполнить их не в состоянии, потому что любую власть всегда окружают наглые вороватые чиновники, большие профессионалы по части прикарманивания народного достояния, и полные профаны во всем остальном. Разве не такие чинуши сидели у руля в последние 35 лет советской власти? Как только не стало тирана, за любую украденную гайку ставившего к стенке, так не только чиновная рать, но все мы вместе потащили в свои конурки то, что плохо лежит. Может быть, я перевираю историю? Ну, кто смелый — скажите, что я лжец. Разве когда-нибудь приходил к вам вовремя сантехник? Ему было некогда, он делал левую работу. А разве все остальные не тратили на левые делишки свое рабочее время? Откуда же ей быть, нормальной экономике, если мы стыд потеряли, если без палки, прохаживающейся по спинам, в нас ни разу не заговаривала совесть? Что же мы показываем пальцем на чиновных сволочей и видим в них причину всех наших катастроф? Нет, братики-демократики, лозунг «обогащайся, как можешь!» появился не сегодня, мы приволокли его еще из тех времен, и тому, кто оказался побесстыднее, этот лозунг не только помог развалить все и вся, но и оставить бесштанными народы. А вы говорите: экономика! Нравственность не надо было терять, чтобы теперь не ронять горькие слезы.
Вообще-то говоря, аморальные общества — в мире не новинка. Ни в какие эпохи, никто и никогда не видел моральных обществ, однако во всех обществах и всегда были, есть и будут нравственные личности. Их постоянно избивают и убивают не только власти, но и рядовые граждане с веселым кличем: а пусть не выпендриваются!
Так что старик Гегель здорово заблуждался на счет нашей совестливости! Впрочем, не только на этот счет. Представляя себе общество как нечто неизменное, он вывел «категорию противоречия» в качестве единства противоположностей, то есть в переводе на бытовой язык — как бесконечную драчку между отдельными общественными слоями и даже индивидами, и считал ее «мотором» развития. Правда, оговаривался, что драчка иногда прекращается, достигается временная гармония, чтобы потом, по пробуждении новых, более глубоких, противоречий, начать очередной виток борьбы, только на более высоком уровне.
Гегель, безусловно, прав, говоря об обществах существовавших и существующих, но он, видимо, даже представить себе не мог поистине гармоничных обществ, которые в потенции станут обязательными. И чтобы косвенно подтвердить это заявление, приведу рассуждения Сократа: «Про душу говорят, что она обладает умом и добродетелью и потому хороша, а другая безрассудна, порочна и потому дурна… А если душу считать гармонией (а это без всякого сомнения так, потому что мы убедились ранее, что душа есть Храм Истины, или дом Бога. — В.Б.), как нам обозначить то, что содержится в душах — добродетель или порочность? Назовем первую еще одной гармонией, а вторую — дисгармонией? И про хорошую душу скажем, что она гармонична и, будучи сама гармонией, несет в себе еще одну гармонию, а про другую — что она и сама негармонична, и другой гармонии не содержит? Но ведь мы уже признали, что ни одна душа не может быть более или менее душою, чем другая, а это означает признать, что одна гармония не может быть более… или же менее… гармонией, чем другая… И если так, одна душа не может быть причастна гармонии или дисгармонии более полно, чем другая… так может ли одна душа оказаться причастной порочности или добродетели более полно, чем другая? Ведь мы признали, что порочность — это дисгармония, добродетель же — гармония… если быть последовательным — ни одна душа… порочности не причастна: ведь душа — это гармония, а гармония, вполне оставаясь самой собою, то есть гармонией, никогда не будет причастна дисгармонии… Из нашего рассуждения следует, что все души всех живых существ одинаково хороши, коль скоро душам следует оставаться тем, что они есть — душами».
Итак, еще древние греки понимали, что не все развивается с помощью противоречия, что Вселенная действительно по многим параметрам дисгармоничная, тем не менее, обладает формами гармонии, а потому вполне закономерным было бы предположить, что Бог с помощью этих гармоничных форм как раз и стремится привести свое Творение в гармоничное состояние. Пока, благодаря Сократу, мы знаем лишь одну абсолютную форму гармонии — Душу, но не всякую душу, как считал Сократ, а исключительно душу человеческую. Только она, человеческая Душа, обладает инструментарием, способным на гармоничных началах преобразовать вселенский мир: вспомните опыт Минца — ведь именно гармония заставила двигаться лазерный луч со скоростью, в пять раз превышающей скорость света. А из чего состояла эта гармония? Она состояла из Разума, Творчества, Нравственности и Духа Святого, того самого вдохновения или — нашей внутренней радости, которая, во-первых, делает нас всесильными, а во-вторых, способными именно к гармоничному творчеству. Эта радость, этот Дух Святой и оставил свой постоянно действующий отпечаток в музыкальной фразе, которую использовал в своем опыте Минц.
Однако мы знаем, что пользоваться гармонией, или, как я ее называю, ирреальным знанием, то есть ощущать дыхание Духа Святого, способны далеко не все люди, так как не все люди руководствуются в жизни Божественной Любовью, помещенной в нашу Душу. Эта любовь у многих людей расквартирована по разным отсекам организма, как по разным отсекам расквартирована и ненависть. Разве это редкость, что, любя и жалея своих близких, мы совершенно равнодушны к соседям по дому и уж тем более — к соседям по этносу. И разделяют нас чаще всего, как я уже писал, разные нравственные представления об одних и тех же вещах. Мы то и дело сталкиваемся не с чем иным, как с тем самым — этническим, или плановым, правом, то есть с верованиями, традициями, бытовыми и даже вкусовыми установлениями, родившимися в незапамятные времена, когда человек был полностью зависим от тех природных условий, в которых он вынужден был находиться, от того бандитского, по существу, общака, на какие делились рода и племена, беспощадно воевавшие между собой за теплую пещеру, за выгодное охотничье угодье, за тучное злаковое поле. В условиях всеобщей вражды родоплеменной общак требовал не только внутреннего объединения с помощью власти (силы), но и с помощью внушения такой идеологии, которая заставляла бы членов общака точно так же, как воинской доблестью, гордиться именно своими традициями, своим пониманием Добра и Зла. Пусть это была предельно примитивная идеология, но это вовсе не значит, что она была нежизнеспособной — как-никак, а 20 тысячелетий пережила.
Ha протяжении веков племена объединялись между собой и разъединялись, а это значит, рождались либо новые, усложненные, идеологии, либо слабое племя усваивало идеологию племени сильного, меняя при этом свои вкусы и свои взгляды, а при разъединении уносило с собой часть усвоенного. Для примера возьмем племя «канглы». Оно с течением времени рассосалось по всей территории Средней Азии и даже Западной Сибири. Его представителей можно обнаружить сегодня среди казахов, среди узбеков, среди каракалпаков, среди башкир. А потому естественно, что канглы давно растеряли свою объединительную племенную идеологию и восприняли родовую или этническую идеологию тех народов, с которыми они породнились, хотя рецидивы старых верований, традиций и вкусов проявляют себя наверняка и поныне. Но немало и обратных примеров. Несмотря на то, что в течение почти 30 лет чеченцы проживали среди других многочисленных этносов, они остались верны своим древним родовым правилам. Надо сказать, что живучесть этих родовых правил была бы не столь могущественной, если бы она не подкармливалась проповедями и ритуальными действами чеченских священнослужителей, крайне заинтересованных в своем местничестве, так как именно местничество их кормит. В таком же местничестве заинтересована и православная церковь, пугающая свою паству Божьим наказанием, дабы выкачать себе побольше средств «на пропитание» — дошло до того, что за крещение младенца, то есть за приобщение человека к лону Божьему, которое попам никогда не принадлежало и не могло принадлежать, они стали драть неимоверные суммы. Мало чем отличаются и другие концессии, исключая, может быть, лишь армянскую церковь, которая, во-первых, презирает драгоценности на груди своих служителей, да и все одеяния армянских священников отличаются скромностью, а во-вторых, пожертвования своей паствы она чаще всего тратит не на себя, а на поддержание в пастве духовных начал: строит памятники заслужившим поклона соотечественникам, ставит часовни в их честь, раздает пожертвования страждущим. Хотел бы я видеть такую же заботу о верующих со стороны православных попов! Как же, держи карман шире! Таким образом, подобно власти политической, власть церковная также озабочена исключительно этническим правом, которое бесцеремонно вторгается в право юридическое и даже этическое, являясь основным разрушителем планетарной гармонии.
Насильственно втянутый в эти противоречия, человек, возможно, и рад бы услышать голос своей Души, где есть лишь Божья Любовь и напрочь отсутствует какое бы то ни было наказание — его для своего обогащения попы придумали; но человеку недосуг уделять внимание Душе — бытовая неустроенность, создаваемая услужливыми в таких делах чиновниками, гонит совсем в другую сторону, а потому всю жизнь он ищет не Истину, а всего-то выход из тягомотных ситуаций, управленцами ему подсунутых. Поиском Истины вынуждены заниматься писатели и философы. Однако большинство из них тоже сковано бытом, и значит, все той же зависимостью от управленцев. Лишь вырвавшиеся из этой зависимости единицы имеют возможность доходить мыслью до глубин бытия, то есть до понимания не материальной, а духовной сущности человека, учить его состраданию и стойкости в борьбе со злом.
Не следует думать, однако, что существует лишь прямая зависимость — насилие с чьей-то стороны. Зависимость может быть и добровольной, опосредованной подчинением гнусной светской или такой же церковной идеологии, уровнем образованности, степенью ума и таланта. Мало того, истинным мыслитель становится лишь тогда, когда он пройдет сквозь чистилище собственной Души, дабы упала пелена с глаз, а из сердца ушел страх, что, по чести говоря, немногие умеют делать. Но сегодня мы дошли до такого безвыходного состояния, что проходить чистилище своей Души придется всем, чтобы понять, наконец — не в войнах и революциях дело, а в перекройке самих себя. Хватит уже ждать, когда жареный петух клюнет. Когда он клюнет, мы можем впопыхах черт знает чего наворотить.
(Продолжение следует)