Живущие за гранью

Когда-то дядьки в пиджаках, которых мы очень часто видим по телеку, решили поиграть в демократию. Народу, как водится, было плевать на изменение идеалов, изменение курса их жизни. Сделав крутой поворот, страна оборотилась задом к светлому коммунистическому будущему и повернулась лицом к рыночной экономике. Жизнь подорожала, как уличная девка, ставшая внезапно куртизанкой, длинноногой девушкой по вызову. Хотя под ворохом одежды скрывается та же самая грязная суть, которой жаждут мужики. Внезапно стало можно то, чего нельзя было тогда, в те времена, о которых с грустью вспоминают дедушки и бабушки. Стало можно стоять на улице, продавая свое тело, можно стало употреблять наркотики, откупаясь от продажных ментов, если вдруг зацапают с чеком героина или пакетиком анаши. Появились клубы для голубых, где мужики играют в дам, а в туалетах занимаются анальным сексом. Сладкое слово “свобода”, с которым все олицетворяли демократию, опьянило, вскружило голову, а еще больше голову вскружили зеленые бумажки, заветные баксы, дающие право делать то, чего душа пожелает. Охотясь за этими бумажками, или за другими, отечественными, которые можно обменять на те, заветные, вышли на улицу проститутки, пацаны с кастетами стали подкарауливать пьяных дядек в вонючих подворотнях, менты стали хапать нариков на улицах не для того, чтобы выжечь с корнем наркомафию, а для того, чтобы карманы их наполнились хрустящими зелеными бумажками. Во всеобщем безумии свободы никто и не заметил, что слово это отдает горечью, никто не подумал, что когда-нибудь хмель пройдет и наступит затяжное похмелье. Пока же жизнь, отдаваясь во всей полноте тем, у кого есть деньги, била наотмашь тех, у кого их не было. Била иногда насмерть, очищая мир от тех, кто неугоден был демократии. Кто появился вследствие прихода демократии. Кто жил за гранью…



Фанера


Сырой подвал, подобие печки, сложенной из шлакоблоков, в печурке бьется огонек, в кастрюльке булькает какое-то варево. Характерный запах ханки распространяется по всему помещению, он намертво вьелся в вечно сырые деревянные балки потолка, в порванный матрац, валяющийся прямо на полу, в замусоленную одежду человечка, который помешивает черпачком варево в кастрюльке. Фанера был бомжом, он уже давно жил под землей, в подвале дома, где когда-то наверху, на третьем этаже была его квартира, которую он продал, чтобы покупать ханку, а если повезет, героин. У него когда-то была жена, работа, семья, сейчас же у него не было ничего. Даже настоящее свое имя он забыл. Пацаны прозвали его Фанерой – он действительно походил на высушенный кусок дерева. Бледная сухая кожа лица, покрытая, как мхом, щетиной, исколотые грязным шприцем руки – пацаны удивлялись, как это он до сих пор не загнулся, введя себе в кровь какую-нибудь заразу, Фанера постоянно глупо ухмылялся и бормотал что-то невнятное.


Фанера достал из-под матраца грязный сверток, развернул его, взял шприц, приладил гнутую иглу, прямо из кастрюльки набрал в шприц пять кубов ханки, перетянул левую руку дряхлым жгутом, чтобы появилась вена и, наконец, нетерпеливо ввел иглу в вену, впустив в кровь наркотик. Потом хрипло задышал, лоб покрылся испариной. Фанера поплыл…



Гулька-Щека


Ресторан гудел. Разгоряченные дармовой водкой шлюхи делали минет пузатым мужикам прямо в зале, забравшись под стол. Гулька, которую прозвали Щекой за особую виртуозность в оральном сексе, вылезла из-под стола и уселась рядышком с закатившим маленькие поросячьи глазки дядечкой, у которого она только что отсосала. Дядечка тяжело дышал, нездоровый румянец проступил на его щеках. Гулька украдкой посмотрела на него, потом быстрым движением вынула из-под дешевенького позолоченного браслетика капсулу клофелина, раздавила ее, капнув снотворным в стакан с водкой. Дядечка ничего не заметил, дядечка был на седьмом небе и только-только начал приходить в себя.


  • Ну, мужик, давай деньги, мне пора, работать надо, – короткими отрывистыми фразами бросила Гулька, оскаливаясь.

  • Погоди, давай еще, — дядечка грузно заворочался, опрокинул в себя стакан с симбиозом водки и клофелина.

  • Эй! Мы на один отсос договаривались, — возмутилась Гулька. Возмущение было показным – ей надо было поторчать еще с дядечкой, покуда тот не отрубится.

  • Я заплачу, заплачу, — дядечка быстро полез в карман за бумажником, выудил из него две хрустящих пятисотки, протянул Гульке.

  • Хорошо, дядя, — Гулька сноровисто сунула бумажки в бюстгальтер и нырнула под стол. Дядечка застонал. Минут через пять стон его превратился в храп. Гулька вынырнула из-под стола, быстренько вытащила из кармана бумажник и бросилась к выходу.


На Сейфуллина работа шла полным ходом. Останавливались тачки, девчонки забирались внутрь. Гулька, сидя на корточках, курила. Улов был богатым, по идее ей и не надо было работать сегодня – но нельзя, Папик будет очень ругаться. Папик – это сутенер Була, его так прозвали девчонки, – был заботливым, оберегал девочек, иногда сам подбирал им клиентов, не боялся махать кулаками, когда кто-то обижал его подопечных. Була закончил физкультурный, но в спорт не пошел. Проституция приносила больше дохода.


Гулька докурила сигарету, бросила бычок в арык.


  • Эй, Щека, смотри, твой кавалер заявился, — крикнула Нинка. Гулька обернулась и увидела Фанеру, местного бомжа-наркомана. Фанера уже неделю подряд приходил к Гульке, однако постоянно молчал, тупо уставившись на родинку на шее Гульки. Сначала Гульку это раздражало, потом она привыкла. Фанера был безобидным, не приставал, не лапал, так что пусть ходит, смотрит. Фанера, постояв с Гулькой полчаса, ушел. Гулька посмотрела ему вслед, тяжело вздохнула, опять села на корточки и закурила…


Ночь


Темная ночь окутала город. В подвале на матраце валялся Фанера, забывшись недолгим наркотическим сном. В грязной комнатушке на продавленном диване лежала под мужиком Гулька-Щека, изредка подергивая тазом в такт движениям сопящего мужика. В подворотне пьяные подростки насиловали проститутку Нинку, которая решила сократить путь до дома и свернула с освещенной улицы. Потом один проткнул Нинке горло “бабочкой”. Мишка-барыга подсчитывал доход от продажи наркоты, вспоминая Фанеру и удивляясь, где этот наркоша берет бабки на кайф. Мишка рассчитывал к концу года купить подержанный “Жигуль” у соседа и совершенно не знал о том, что Гулька-Щека, которую он трахал на прошлой неделе, подарила ему СПИД, от которого Мишка загнется года через полтора. Гулька подцепила вирус от своего сожителя, гомика Макса, а тот от какого-то мужика в сортире гей-клуба. Гулька впервые за долгие годы сожительства переспала с Максом – она сама не знала, почему ей вдруг захотелось совратить “этого пидора”, как называла Макса Щека в разговоре с подругами. Макс ломался недолго, согласился почти сразу. Гулька тоже не могла понять почему – раньше Макс сторонился ее, спали они в разных комнатах. Макс же был в курсе, что он болен, и хотел заразить “эту шлюху”, отравившую ему жизнь, – так Макс называл Гульку.


Гулька же, лежа рядом с уставшим и закончившим свое дело мужиком, думала о том, что хочет переспать с Фанерой – ради интереса. Но желание ее не сбылось, потому что Ее величество Судьба уже решила поставить точку в жизни этих “бесполезных людей”. Вскоре должна была наступить развязка…



Финал


С утра у Гульки было предчувствие чего-то нехорошего, к вечеру настроение было испорчено окончательно. Она не понимала в чем причина, да и не привыкла раздумывать о своих ощущениях. Она жила сегодняшним днем, никогда не задумывалась о будущем, наверное, потому легко “клофелинила” и опускала богатеньких лохов. Гулька, плюнув на всякие предчувствия, отправилась на работу.


Гулька жила в Узбекистане. Когда полунищая жизнь с престарелыми родителями окончательно достала ее, она рванула в Казахстан. Здесь работу соответственно своим способностям – а их было мало – она не нашла, потому и занялась проституцией. Это занятие было ей по душе, правда, платили мало, да еще и менты периодически заставляли “отрабатывать” на халяву. Но что делать – се ля ви, как сказала бы Гулька, знай она французский. Французского да и других иностранных языков она не знала, что мешало ей стать дорогой шлюхой для иностранцев.


  • Иди-ка сюда, шлюха! – прервал течение ее мыслей окрик Папика. – Ты что, шкурка рваная, оборзела! – Була двинул ей в челюсть, Гулька упала. – Ты кого, сука, опустила вчера. Ты знаешь, кого ты вчера опустила?

  • Н-нет, — пробормотала Гулька, поднимаясь.

  • Ты, сука, моего соседа вчера “наклофелинила”, — и Папик, держа Гульку одной рукой, чтобы не падала, другой начал бить ее по лицу. Р-раз, два, нос хрустнул, красная пелена застлала ей глаза. И вдруг Була ойкнул, схватился за сердце, обернулся. Перед ним стоял Фанера, держа в руке шило. Этим шилом он только что ткнул Булу в сердечную мышцу. Була, разгоряченный разборкой с Гулькой, не заметил подкравшегося к нему наркомана. Фанера размахнулся и еще раз ткнул шилом, теперь уже в горло Буле. Папик рассвирепел и изо всех сил ударил Фанеру по шее. Фанера упал и больше не поднялся. А Була, теряя силы, остервенело стал лупить ногами тела Гульки и Фанеры. А потом упал на них сверху и затих.


Страна продолжает играть в демократию, упиваться свободой, тратить и зарабатывать деньги. Продолжают умирать люди, живущие за гранью. Однако болезнь эта прогрессирует. Общество заражено, и зараза эта неизлечима. Уколы и примочки не помогают. Люди, живущие за гранью, гибнут, будто какая-то невидимая рука с тщательностью работящего садовника выдергивает их из жизни, словно сорняки. И машина демократии пережевывает их жизни, чтобы работать дальше, чтобы искать себе новый корм.