Этот день можно смело считать самым страшным в истории лучшего города Казахстана. В 18.15 пятнадцатого июля 1973 года по руслу Малой Алма-Атинки от ледника Туюк-Су прошел селевой поток, подобных которому здесь никогда не бывало. Компьютеры выдали позже, что ждало город, если бы не плотина в Медео и люди, рванувшиеся на подмогу со всей страны…
В те дни была невероятная жара. Листья скручивались в папироски, желтели и осыпались. Солнце жгло, как паяльная лампа, казалось, оно вообще перестало заходить. Город плавился, словно большая свеча. И горы были прекрасны в те дни как никогда, нависая над Алма-Атой.
Но нет ничего страшнее и коварнее, чем июльское солнышко над скорлупой ледников. Лучи полируют, час от часу точат и плавят льды. Шальная вода кружит в пухнущих горных моренных озерах. Наконец, проломив берега, она рушится в раструб ущелья. А там, уж не в силах вырваться из его каменистых ладоней, поднимается на дыбы, мчится вниз, сатанея от собственной мощи, волоча за собой все, что удается схватить на притихших, испуганных склонах.
Так сель – “дракон гор” — налетает на Алма-Ату из прохладных ближайших урочищ.
И полвека спустя хорошо различались на улицах Алма-Аты следы селя 1921 года. Лавина камней и грязи в минуты слизнула тогда пять сотен домов, умчав от Медео на 30 километров. О том селе доложено было и “самому человечному человеку”. Владимир Ильич, сам когда-то любовно поименованный “глыбой”, не врубился в событие. В партийном архиве Алма-Аты я прочел Ильичеву депешу: “Ревкому города Верный. Что такое сель? Разобраться и доложить о масштабах бедствия”.
Сель пронзал город в 1956-м. Еще через несколько лет под селем погибло одно из красивейших горных озер — Иссык. Но все это было лишь легкой разминкой “дракона” перед его самым страшным прыжком в 1973-м.
Уже были в Медео погибшие, и опасность над городом росла час от часу. А он спал и не знал ничего.
Было восемь утра. Мы летели по трассе вверх, вверх, туда, где асфальт упирался в солнце. И до самой плотины не встретили никого – ни людей, ни машин. Тишина была грозной, военной. Такой, когда полный обрыв и не понять, где — свои, где — чужие. На плотине командовал всеми начальник Алма-Атинской областной милиции Макан Есбулатов. Дал нам короткую вводную, выстроил цепью. Мы пошли по тропинке сквозь свежую грязь – к туристической базе “Горельник”.
Навстречу солдаты несли по грязи что-то очень тяжелое, завернутое в белую простыню. Пели птицы, журчала коричневая река, смолой пахли ели, солнышко припекало вовсю. А несли нам навстречу убитую девочку лет 15. И ножка в малюсеньком кеде, сломанная под коленом, свободно крутилась вокруг оси. Следом тоже солдаты несли крупную женщину с фиолетовым телом, с часами на перебитой руке. Я глянул. Часы эти встали уже навсегда в 18.15.
Турбаза “Горельник” лежала в руинах как после обстрела из пушек. Огромный валун, шутя выброшенный от воды метров на сто, ударил о стену спального корпуса. И дом из 15 комнат покорно подвинулся по площадке, съехав как санки по льду. Рядом с домиком, другим камнем и точно в голову, совсем далеко от воды наповал уложило женщину.
И навечно мне врезалось, вижу ясно сейчас, как тогда, и отчетливо слышу. Низкий, страшный тягучий вой на единственной ноте: плачет девушка много часов подряд, и никто ее не утешает. Мужичонка с трясущейся головой механически отбивает косу. Полусодранная у дверей стенгазета, строка из Высоцкого в заголовке “Лучше гор могут быть…” залеплена грязью. У воды, где был, помнится, склад “Горельника”, колыхается фиолетовый студень. Из него торчат руки и ноги. И шикарные светлые женские волосы над грязью приподняты и оставлены чистыми уже в смертном, в последнем рывке.
По этому студню ходили солдаты. Кого-то рвало. Репортер Юра Кельдин не мог фотографировать. Из его глаз текли крупные слезы.
…Это ж было давно. Мы ж еще не привыкли тогда к разным бедам и к войнам под самыми нашими окнами, к этим горам убитых “за так”, ни за что. В ненормальной стране все мы были тогда в чем-то выше и чище, нормальнее, чем, увы, есть мы нынче, сейчас.
Воет девушка. Рядом звенит коса. Солдаты несут и несут по грязи раздавленные тела. Ничего не записываю в блокнот, как-то сразу почувствовав, – не забуду увиденного никогда.
Потом, когда кончилось все на плотине и около, Кунаев для нас, пятерых газетчиков, от которых скрывать смысла не было, сказал на плотине тихонько, раздумчиво:
— Мы никогда не узнаем, сколько погибло: горы были полны людей, воскресенье… Могу только не для печати сказать, сколько поднято, вывезено погибших. Ровно семьдесят человек…
Не решились тогда мы спросить у Димаша Ахмедовича: как же так, ведь со станции “Мынжилки”, круглосуточно наблюдающей за ледниками, еще в полдень сигналили о прорыве моренных озер. Впереди было шесть часов! Можно было сирены врубить, наряды пустить, шугануть отдыхающих у воды… Не решились спросить тогда. Не повернулся язык. Кунаев ведь не уходил двое суток с плотины. Сам командовал – тихо, но слышали все. Не поехал в Москву на сессию Верховного Совета СССР. Дал приказ — под домашний арест убрать тех ученых, которые изначально противились самой идее этого сооружения, а теперь проникали сюда и шептали: “Плотина не выдержит все равно, надо срочно эвакуировать город!” Кунаев стоял в самой первой шеренге противодействия – факт. И придворный поэт, отразивший потом его роль вот в таких неуклюжих строках: “Окно Большого Дома распахнув, Руководитель всматривался в горы”, – “лизнул” неудачно, от истины был далек.
…Вал первыми увидели парни из Республиканской школы горного туризма. Начальник школы, известный казахстанский альпинист Владимир Зимин, составлял в это время обычный приказ на маршрут. Резанул его крик за рекой – страшный, громкий, ведь шесть парней голосили разом, показывая по ущелью вверх. И в ту же секунду Зимин, высунувшись по пояс из окна, услышал стремительно нарастающий рев и грохот. Седой альпинист, переживший в “Горельнике” сель 1956-го, понял все. Он хотел закричать девчонкам, которые, опершись о перильца площадки, смотрели на реку и удивлялись, как быстро с чего-то желтеет вода.
Но рев громче дюжины самолетов на взлете обрушился на “Горельник”. На подстанцию и на врезанную в дно реки наивную селеловушку (была после версия, что на этих стальных “ежах” сель только подпрыгнул, набрав высоту), на мостик с девчушками и на склад, где сдавали белье отъезжающие, а прибывшие простыни получали, — по подлейшим законам “дракон” навещает долину, когда у людей выходной…
Распадаясь и ахая, вал пронесся на выход. Туда, где за только что поднятыми над ледовым катком трибунами тянулись дымы недалекого города.
Но здесь сель встретила плотина.
Ее начали строить в 60-х годах, сразу после трагедии Иссыка. Но идея могучего противоселевого сооружения выдвигалась учеными еще в тридцатых годах. В расчетах, в определении оптимальных параметров такого небывалого щита над крупным городом принимали участие крупнейшие научные светила СССР. Среди них – академик Лаврентьев. Он и сказал мне, когда вертолет заглушил винты, а ученые после облета ущелья сели чуток отдохнуть на лужайке:
— Молодой человек, вы закройте блокнот… В общем, может быть так, что недавний китайский ядерный взрыв на Лоб-Норе нарушил ионосферу… Чтоб вам, юноша, было понятнее, — лучи стали жечь сильнее обычного. Может быть…
Старт всей стройке в Медео был дан замечательный, зафиксированный дружно сейсмостанциями планеты. Два направленных мощных взрыва разом стряхнули с гор на дно ущелья 2,2 миллиона кубических метров грунта. А после семь лет — без перерыва, без выходных самосвалы сновали здесь, поднимая, наращивая “гребешок”. Бог дал, что к июлю 1973-го практически было готово сие небывалое сооружение – толщина в основании 600 метров, объем насыпи 5 миллионов кубов, высота 116 метров. Подобных плотин еще не было в мире.
И когда тихим теплым воскресным вечером из занавешенного бурой стеной брызг ущелья выбросилась волна высотою с семиэтажный дом, на ее пути встала плотина. Она приняла на себя удар, мощь которого потом сравнивали с ударной волной “средней” ядерной бомбы. Она устояла сама и остановила сель.
Смешное и трагичное обычно путешествуют в обнимку. Тот вечер не стал исключением. Два юных милиционера дежурили на плотине в момент выхода селя, в секунду удара. И они же увидели, пережив первый собственный шок, — среди бревен, деревьев и Бог знает чего там еще, в буром водовороте барахтается человек. Позднее одна из газет написала всерьез, как несчастный плыл (!) в грязевом потоке сели аж три километра, как увертывался от камней и берег дыхание… У меня же остался в памяти милицейский рассказ без прикрас:
— Ну, спустились и вытащили его. Ну, чуть-чуть поцарапанный, а уж пьяный – в сосиску! Сидел, говорит, с портвейном у самой водички, тут что-то как схватит, очнулся – милицию вижу, и все…
Смешного, однако, в те дни было капельку. А страшного, – море.
Девчонку в грязи придавило камнями. Милиционеры (они, как всегда в те далекие времена, были всюду и первыми) в темноте при фонарных лучах заводили под камень важины, деревья – никак! На беду, оставалась девчонка в сознании, но не плакала, а подсказывала и просила: “Скорей!” Хотели уж прямо в грязи, влить наркоз и вмешаться путем хирургическим. Но те самые милиционеры (кто ж спрашивал их фамилии!) выдернули девушку. Ей в больнице немедленно отняли обе ноги. Но вот тут и скончалась она. И, увы, не единственная в те первые сутки…
Год спустя все звонили в редакцию разные люди, сообщали подробности продолжавшихся в ложе селя работ. Подробности всякие. И о трусости, и о геройстве. И о том, например, как дрались экскаваторщики из-за найденных чемоданов туристов…
Прошел год, я летал к ледникам, где задействовали гениальное в своей простоте решение: аккуратными взрывами прорубили канал, соединили между собой и с рекой три моренных озера под Туюк-Су. Теперь нечему было тут переполняться и прорываться. На обратном пути спросил тех, кто здесь черпал грунт, притащенный селем к плотине, и в ту же плотину укладывал: “Не встречаете больше селевых жертв?” “Нет! Нет!”, — закричали начальники экскаваторщиков, косясь на свое начальство. А когда сели в юрте и тостов немало сошло, я тихонечко повторил вопрос. И услышал в ответ так же тихо: “Да, чего там, то руку, то ногу находим, но никому о том не говорим, в отвал — и баста…”
Прав был мудрый Димаш Ахмедович: никогда не узнаем мы, сколько погибло тогда в Медео людей.
…Четыре с половиной миллиона кубометров жидкой грязи и камней составили желтое озеро перед плотиной. Лоток водосброса, где шла под плотиной река, сразу же оказался наглухо забит. А вода прибывала, насыпная плотина фильтровала все сильней…
И ужасное зрелище открывалось при подъезде к плотине: по ней, сквозь нее текли реки. И плотина казалась огромнейшей губкой, вот-вот она тронется, двинется вниз… Меня, сменяясь, возили в Медео два ленсменовских шофера. Молодой, матюгнувшись, рулил по воде прямо к “чайкам” на кромке плотины. Пожилой тормозил под плотиной вдали и отворачивал глаза. Я на него не обижался. Шел дальше пешком и смотрел. Как в белой рубашке, в очках с золотой оправой швыряет лопатой асфальт заместитель министра. Как падает с виража самосвал, и водитель, не веря что жив, выползает из смятой кабины. Как мечется, быстро и точно командуя, один из основных строителей плотины, заместитель начальника “Казглавселезащиты” Алексей Юрьевич Хегай. И как спит он потом (уж когда все закончилось), умостившмсь щекой прямо на остром камне.
Лоток водосброса расчистить не удалось. Асфальт на гребне плотины дал трещину – вода прибывала на глазах, подползала к асфальту на кромке щита. Было принято сразу единственно верное решение – перебросить две нитки трубопровода через плотину, поставить насосы в воду, как можно скорей откачать. На каменном пятачке между желтой водой и обрывом, где в обыкновенный день не разъехаться двум легковушкам, были собраны сотни людей, краны, трубы и самосвалы. За два дня было сделано столько, сколько вряд ли в “обычное” время способны успеть и за месяц. Не прошло и двух суток, как армейские насосы впервые набрали воды (в секунду почти по два куба), и под крики “Ура!” показалась влажная полосочка на изрезанных селем бортах ущелья.
Ошибки, потери считали потом. Важно было прикрыть и спасти родной город. А курсанты пограничного училища, за считанные часы обложившие чашу ледового стадиона мешками с песком, особо гордились, что на каток не попало ни капельки грязи…
— Территория самого центра города попадала под первый удар сразу вся, а последствия были бы катастрофическими…
Тихий голос Кунаева и сейчас у меня в ушах. Попадала, да все-таки не попала! Люди вырвали Алма-Ату из объятий “дракона гор”. Это были прекрасные люди.
Почему-то мне кажется нынче, что именно в них, в таких людях, сегодня у нас есть особенный дефицит…