Автор:
Дмитрий ЕВСТАФЬЕВ, комментарий — Андрей Вахин, лаборатория социальной и экономической психологии Института психологии РАН, к.ф.н медиа-статистика — Группа 808
|
Стало почти банальностью говорить о том, что террористические акты в Нью-Йорке и Вашингтоне кардинально изменили картину сегодняшнего мира и что система международных отношений уже никогда более не будет такой, как прежде. «Прежде» означает: в период полной американской геополитической гегемонии, которой сменилась биполярная система международных отношений. И когда даже самые здравомыслящие американские специалисты ничтоже сумняшеся писали о том, что Америка ощущает себя одиноко, находясь на гребне своего могущества. Так что радикальные исламисты, возможно, просто хотели избавить американцев от гнетущего чувства одиночества. Ирония, которая в данном случае кажется неуместной, в действительности отражает общее настроение по отношению к новой ситуации в Соединенных Штатах, которое господствует не только в России, но и в Европе, и тем более — в развивающихся странах. Ибо уже в конце 1990-х годов, которые оказались менее спокойными, нежели это предполагали авторы концепции «нового мирового порядка», возникла определенная усталость от США и их стремления монопольно и исключительно на основе своих текущих интересов определять, что правильно, а что — нет. При этом прикрываясь откровенным геополитическим лицемерием о «правах человека», «цивилизованном мире» и «общечеловеческих ценностях».
Но другим, еще более знаковым тезисом, который употребляется в контексте обсуждения того, что же все-таки произошло в США, является то, что террористические акты в США подвели черту под периодом, когда было принято говорить о «конце истории», т.е. о завершении идеологической эволюции человечества. Однако надо иметь в виду, что для США и в целом для западного мира «конец истории» был куда более значимым идеологическим фактором, нежели просто лозунг, которым стремились закрепить безусловную и убедительную победу Запада в «холодной войне». Это была основа политического, да и геополитического поведения США и их основных союзников. Конечно, с тезисом, выдвинутым на исходе 1980-х годов, когда западный мир охватило пьянящее чувство победы, пытались спорить, говорить о том, что идеология либерализма не решает всех проблем человечества, однако де-факто, споря с концепцией американского политолога японского происхождения Фрэнсиса Фукуямы (который, напомним, был очень близок к команде президента Джорджа Буша-старшего), и европейские, и американские ее критики принимали основные ее тезисы. И что интересно, даже выдвинутая как бы в противовес Фукуяме концепция «столкновения цивилизаций» Самуэля Хантингтона (который в т.ч. выражал мнение военных кругов, которые не хотели остаться без работы в грядущем «американском веке») основывалась на тех же постулатах. А именно — на том, что западный либерализм априори является более привлекательной цивилизационной основой, нежели все остальные идеологические системы. И по этой глубокой уверенности в безусловном превосходстве либеральной цивилизации и был, в конечном счете, нанесен удар 11 сентября 2001 г.
Нельзя не заметить, что период американской геополитической монополярности оказался гораздо короче, чем предполагалось. Если принять за дату, когда установление американской геополитической монополярности в качестве принципиальной структурной основы, на которой будет базироваться система международных отношений, стало неизбежным, 1988 год, то выходит, что безусловная американская гегемония продолжалась всего 13 лет (т.е. практически столько же, сколько существовал Третий рейх — какая ирония судьбы), что в историческом плане является довольно коротким промежутком времени. Для примера, система относительной биполярности, известная более как «холодная война», продолжалась 48 лет (с 1949 по 1988-й), межвоенная несиловая стабильность в Европе — 20 лет (с 1919 по 1939 год), период Священного союза (при всей условности эпох, его составлявших) — не менее 30 лет (с 1818 по 1848 гг.). Таким образом, даже если сделать скидку на ускорение процессов развития, связанное с развитием техники связи и передачи информации, можно сделать знаменательный, как нам кажется, вывод: система геополитической монополярности уже при своем зарождении содержала внутри себя имманентные изъяны, которые ее должны были скорее рано, чем поздно погубить. Факт гибели системы геополитической монополярности именно под грузом внутренних противоречий подтверждается еще и тем, что за прошедшие годы так и не появилось серьезной геополитической силы, которая могла бы бросить вызов Соединенным Штатам. Европа, на появление которой в качестве серьезного геополитического и геоэкономического игрока рассчитывали многие в России, оказалась неспособна играть какую-либо действительно самостоятельную роль. Это касается и экономики (к концу 1990-х гг. оказались сорванными большинство проектов концентрации капитала в Европе), и политики (европейцы в ходе конфликта на Балканах продемонстрировали одновременно и отсутствие геополитической дальновидности, выразившееся в ставке на албанскую наркомафию, и неспособность к решению проблем в сфере безопасности). И очень показательно, что даже сейчас максимум, на что оказались способны европейцы, — паразитировать на неудачах американцев, за что неминуемо последует жестокая расплата — ведь президент Джордж Буш-младший уже указал на «европейский след» в истории с терактами. Япония окончательно погрузилась в пучину экономического кризиса — такова оказалась цена финансового мыльного пузыря конца 1970-х — первой половины 1980-х гг. Россия в геополитическом и геоэкономическом плане оказалась оттеснена к Полярному кругу и даже теперь, когда российская власть всерьез взялась за искоренение признаков политического регионализма, у Москвы остается крайне узкий ресурс для маневра. Китай, который еще не так давно рассматривался в качестве потенциальной «второй сверхдержавы», втянулся в длительную и почти самоубийственную для государства с такими внутренними противоречиями торговлю относительно условий подключения к американоцентричной системе экономических отношений, которую ошибочно именуют ВТО. А главное — Пекин так и не смог решить ни одной внешнеполитической проблемы, которая стояла перед ним к концу 1980-х годов, а потенциал внешнеполитической изоляции Поднебесной даже увеличился. Таким образом, никаких внешних вызовов для американской гегемонии не возникло. Тот факт, что финал «конца истории» определило не появление конкурирующей с США военной или экономической силы, а появление нового идеологического императива, который оказался как минимум (мы ведь еще не знаем, каковы будут долгосрочные последствия террористических актов для американской политической психологии) сравним с привлекательностью американского, да и западноевропейского варианта либерализма, говорит очень о многом. Он говорит о том, что при всей объективно заметной экономизации международных отношений полной экономизации общественной жизни не произошло. Ведь посланцы Усамы бен Ладена, попав в Европу, а затем и в США, могли бы спокойно — как и бывшие советские и российские граждане, выехавшие на ПМЖ, — включиться в американскую экономику, занимаясь торговлей, мелким воровством, на худой конец — распространяя наркотики или просто получая пособие по безработице. Однако они предпочли смерть, причем смерть за идеалы, социальное выражение которых оказывается заведомо менее привлекательным, нежели экономический, да и социальный образ современных Соединенных Штатов. Ведь никому не придет в голову сравнивать уровень жизни в США и Афганистане.
Пока эта сторона сентябрьских событий в США остается не вполне оцененной, будучи отодвинутой в тень недавно начатой военной операцией США в Афганистане и ожиданием изменений на мировой экономической арене, однако именно она является, думается, главной. Ведь нанесенный радикальными исламистами удар по либеральным ценностям оказался столь ощутим именно потому, что либерализм был главной мотивационной опорой принципа геополитической монополярности, который не только проповедовали, но и осуществляли на практике США в 1990-е годы. И теперь понятно, что после того как США смогут выместить свою злость на талибах и лично на саудовском миллионере и получить некую моральную компенсацию за общенациональный шок, начнется куда более жесткий процесс идеологического противоборства. Кстати, об этом почти открыто сказал и президент Буш-младший, сформулировавший вполне идеологический по своему характеру тезис: «Кто не с нами, тот против нас». Ведь потерять идеологическую базу своего господства для США будет означать потерять все или почти все. В конечном счете, американская экономика еще до террористических актов приближалась к периоду упадка, и события в Нью-Йорке и Вашингтоне только подтолкнули этот процесс. А военные возможности США также не беспредельны: уже сейчас с учетом необходимости наращивания группировки против талибов США стоят практически на пределе своих возможностей проецирования силы. А за этим пределом — необходимость ослабления обороноспособности главных американских союзников: Тайваня, Южной Кореи и Саудовской Аравии, не говоря уже об откровенной неспособности выполнять формальные и неформальные обязательства, взятые США перед новыми независимыми государствами постсоветского пространства, и в особенности — перед прибалтийскими лимитрофами. Которые, кажется, в очередной раз станут лишними на празднике жизни западной цивилизации. Однако крах так называемого «нового мирового порядка» наступил не вдруг. И все эти «внезапные прозрения», характерные для сегодняшних западных политиков, являются не более чем попыткой снять с себя ответственность за недальновидность середины 1990-х годов. Ведь именно тогда появились первые убедительные признаки серьезного изменения системы международных отношений. Именно тогда начали активно развивать тезис о грядущей мировой многополярности. Проблема заключалась в том, что многополярность понималась большинством адептов этой концепции — и прежде всего в постсоветской России — также в терминах и идеологических рамках «конца истории». Когда США добровольно делятся геополитическим влиянием с другими государствами, которые или уже идут по западно-либеральному пути развития (как, например, Россия),
или якобы собираются по нему пойти (Китай). Однако реальность оказалась несколько иной. Дело в том, что в США в целом вполне адекватно понимали особенности развития системы международных отношений в 1990-е годы. И они прекрасно понимали, что концепция «конца истории» не то чтобы нежизнеспособна, но находится в глубоком кризисе, поскольку ее «зона устойчивого влияния» так и не была расширена после распада СССР. Понимали в США и социальную узость концепции «конца истории», которая, собственно, и поделила мир на «богатый» (причем не обязательно в это понятие интегрировался весь Север) и «бедный» (к которому почти гарантированно причислялся почти весь Юг). И именно поэтому, сохраняя ее в качестве идеологической базы своей стратегии, на уровне декларативной политики ее стремились заменить на более нейтральную концепцию «золотого миллиарда», которой при всей своей радикально-западнической сущности расширял количество допущенных к ресурсам и социальным благам современной цивилизации. А затем — продвинуть еще более социально-нейтральную концепцию «глобализации».
Однако допустить развитие тенденций силовой многополярности, о которых много говорилось и в Европе, и в России, и в Китае, американцы просто не могли, поскольку не обладали достаточными ресурсами для того, чтобы сдерживать возможные враждебные по отношению к себе проявления этих тенденций. Ведь одним из непременных следствий развития многополярности на государственном уровне стал бы территориальный передел в ряде регионов мира, в ходе которого могли бы пострадать многие американские союзники. Так что главные усилия и ресурсы США были брошены на то, чтобы сдержать появление новых огосударствленных центров, и тем более — полюсов силы. И надо сказать, что, как и было отмечено выше, США добились в этом заметных успехов.
Однако многополярность пробила себе дорогу в другой форме. Уже с середины 1990-х годов важнейшую роль в развитии системы международных отношений стали играть субгосударственные участники международных отношений. К ним относили и международный криминал, и международную наркомафию, и антиглобалистов. Но наиболее сильным субгосударственным участником системы международных отношений стал обозначившийся в нескольких «горячих точках» неоваххабизм, который заменил собой неошиизм, вышедший на мировой арену с исламской революцией в Иране. Сила неоваххабизма заключалась в том, что он имел твердую силовую опору в лице «афганского интернационала», но главное — в том, что он представлял собой идеологическую систему с высоким уровнем мобилизационного потенциала. И именно появление в качестве глобальной силы неоваххабизма можно считать тем явлением, которое и ознаменовало крах концепции «конец истории». Причем США понимали опасность этого нового явления уже давно. Показательно, что уже в середине 1990-х годов в США с подачи известного и влиятельного политолога Збигнева Бжезинского появилась концепция «круговорота насилия». В которой и предусматривалась, что основные активисты субгосударственных участников международных отношений будут перемалываться в многочисленных «горячих точках» вдалеке от территории США. В Чечне, в Афганистане, на Ближнем Востоке, на Балканах. А США будут только управлять процессом и периодически оказывать гуманитарную помощь. Но, как выяснилось, «управлять процессом» у американцев не получилось. То есть получилось частично, и большинство мировых «горячих точек» действительно функционируют при деятельном участии американских спецслужб и силовых структур. Но это не уберегло американцев от ударов по их национальной территории. Нельзя не отметить и того забавного факта, что Россия может оказаться в числе наиболее проигравших в результате нынешнего кризиса государств. Во всяком случае, в краткосрочной перспективе. Если мы соглашаемся — хотя бы в целом — с тем фактом, что грядущее противоборство основных сил на мировой арене, которое и будет олицетворять глобальную многополярность, будет носить существенный идеологический оттенок, то тогда встает вопрос о том, в каком качестве Россия будет встраиваться в эти не всегда безболезненные многополярные процессы. Ведь на примере колебаний и неоднозначных заявлений различных представителей российского руководства, закончившихся полной поддержкой американских действий, становится очевидным, что пока не удалось сформулировать собственного идеологического подхода к новым мировым тенденциям. То есть геополитический выбор стоял между проталибским поведением (А.Митрофанов, некоторые радикал-патриоты) и проамериканским (президент В.Путин, радикал-либеральная часть элиты). Но показательно, что оба эти варианта совершенно не вписываются в настроения общественного мнения, которые отмечены даже в официозных социологических опросах. И выбор Владимира Путина еще раз подтвердил, что российское руководство с теми или иными оговорками действует в идеологическом контексте «конца истории». Помимо того, что «цена вопроса» — с учетом того, что в условиях явно намечающихся досрочных выборов президента Владимир Путин впервые столь очевидно пошел против господствующей тенденции в общественном мнении, — во внутриполитическом смысле может оказаться чрезвычайно высока, существует и еще одно, куда более важное обстоятельство. Попытка российского руководство встроиться в идеологическую канву «конца истории», т.е. выступить на стороне идеологии западного либерализма в ее противостоянии с, как оказалось, куда более мобилизующей идеологией неоваххабизма, практически полностью девальвирует внешнеполитические усилия России, которые были направлены на формирование многополярного понимания новой системы мировых отношений. Ведь, в конечном счете, «полюсом» в многополярной системе международных отношений, особенно с учетом нынешней ситуации, может быть только государство, которое обладает признаками идеологической идентичности. А государство, которое согласилось на то, чтобы стать вспомогательным звеном (которое президент Джордж Буш-младший даже не счел нужным упомянуть в качестве члена коалиции «западного либерализма») не может претендовать на то, чтобы быть полюсом. Таким образом, вопрос о том, насколько Россия смогла развернуть в свою пользу возникшую новую политически острую ситуацию, зависит сейчас прежде всего от готовности западных государств учитывать экономические и политические интересы России. Результаты попыток интеграции в западное сообщество на протяжении последних десяти лет не дают, однако, оснований для оптимизма, тем более что ни США, ни тем более государства Западной Европы пока не внесли каких-то существенных корректив в концепцию «конца истории» в том виде, в каком она служила основой их политики в эти последние десять лет. К тому же даже успех российского руководства будет иметь функциональное значение только в одном случае — если коалиция западных государств победит. Но не в войне против талибов и Усамы бен Ладена, исход которой примерно понятен, а в противостоянии радикальному неоисламизму как основе глобальной многополярности. Комментарий: «Конец истории» с точки зрения социальной психологии Зададимся вопросом: а что такое конец истории? Как это выглядит? Светопреставление в духе средневекового апокалипсиса? Чистилище?.. Что это такое в эпоху тотального электронного и медийного пространства, охватившего паутиной практически все точки современной цивилизации (в широком смысле)? Дать ответы на эти, казалось бы, простые вопросы так же сложно, как ответить на вопросы о причинах разницы жизни в Китае и Европе. Попробуем сделать это с позиции психологии, опираясь на само медийное пространство, в котором, как в зеркале, отражены страхи, побуждения, мифы, предрассудки, тенденции, противоречия и надежды нашей земной цивилизации… Слом традиционно воспринимавшегося двухполюсного мира не мог не породить в образовавшейся ценностной пустоте нового стереотипа, обозначавшего движения к новым-старым целям. Борьба открытая трансформировалась в одностороннюю эволюцию — развитие одного типа социальных индивидов, их прогресс, их рай. Так появилась идея «золотого миллиарда». Существовать только как экономически-потребительская идеология она не могла: слишком прямые намеки. Надо было дополнить ее общей идеологией. Так возникла идея «однополюсного мира». Не секрет, что обе идеи по всем признакам имеют вполне определяемый круг генераторов, «закоперщиков». Но сейчас речь не о них. Анализ представленности этих двух тем в СМИ наводит на интересные размышления. Во-первых, появление этих двух тем и рост происходили практически одновременно, и на протяжении 1997 — 1999 годов обе темы практически одинаково «вели» себя в СМИ. Легкое затухание на протяжении 97-98 годов и активация в 98-99. Как известно, кризис в одном месте часто означает рост в другом. Таковы законы эволюции. Формально усиливающиеся (какой ценой?!) позиции России ставили эти две идеи под сомнение. Но 1998 год дал им надежду на рост. Но вот что странно. С 1999 года они расходятся по тенденциям. Растет «золотой миллиард», ослабевает «однополюсный мир». И так до сентября 2001 года. Почему? Мне кажется, что причин тут несколько: 1. Общественное сознание явно обрабатывали (или готовили к этому) в сторону экономического развития земной цивилизации. Субъективная стоимость денег в мире возрастала. Мир превращался в одну большую потребительскую корзину, пусть и с различными ячейками. 2. Вполне рациональные и легко принимаемые идеи экономической (и, конечно, успешной, благополучной, богатой) жизни стали доминировать по сравнению с иррациональными «жизненными смыслами», поиск которых не может быть ни формализован, ни задан экономической ситуацией. Поэтому не было необходимости развивать идею однополюсного мира, иррациональную по своему содержанию. В этом противоречии двух жизненных вопросов — «зачем жить?» и «как жить?» — происходила, происходит и, вероятно, будет происходить человеческая жизнь. И ответить на них раз и навсегда не представляется возможным. Хотя попытки таких однозначных ответов всегда существовали и, видимо, будут существовать. Во-вторых, в целом обе темы «накрывали» полностью идеологическое пространство. С сентября 2001 года ситуация изменилась. Спад идеи «золотого миллиарда» сопровождается усилением «однополюсного мира». На смену рациональности приходит иррациональность… Вопросов по этому поводу появляется еще больше. В чем причины этого процесса? К каким последствиям этого приведет? Как долго это будет происходить? Кто главные заинтересованные лица или максимально выигрывающие от этого? Вопросы эти требуют не столько глубоко размышления в удобном кресле мыслителя, сколько тщательного и интенсивного системного анализа происходящего. А это уже другая история… Продолжаем наш беглый анализ. Из графика можно видеть обострение интереса (?) или усиление навязывания (?) темы Фукуямы, приобретшее к сентябрю 2001 года пиковый характер. Страх. Неуверенность. Будущее без будущего — такие психологические интерпретации просятся сами собой. Но это манипулирование сознанием очень похоже на подготовку. К войне. К затратам, к потерям, к дискомфорту. Мир лишился привычного уюта, вышел из наезженной колеи. Теперь уже не так просто будет отдыхать в шикарных гостиницах на тропических берегах, играть в игры больших взрослых детей и наслаждаться жизнью. Пора делать взносы, господа… Интересные выводы может дать анализ представленности тем «глобализация» и «антиглобалисты». Что такое глобализация? Это тот же однополюсный мир, но под другим психологическим соусом. Хотя за этим стоят и не идеологические процессы. Объединение различных подсистем в единую метасистему возможно только на определенных правилах, принципах. И кто же их будет выдвигать? Конечно тот, кто обладает большим системным ресурсом. И у кого будет больше прав в сети-системе? Конечно у «системного администратора», а не у «рядового пользователя». Это метафоры. Но они помогают сделать картинку максимально ясной и понятной. Или глобализация — это масштабное перераспределение ресурсов между участниками метасистемы? В это очень слабо верится, хотя и очень хочется, чтобы это было так. Поэтому, хоть и с запозданием, активизируется идея антиглобализма — уникальности, неповторимости, своего исторического пути… И, одновременно, — закрытости, непроницаемости. Похоже, что конфронтация процессов интеграции — дезинтеграции будет нарастать, т.к. в них не учитываются интересы всех игроков. И чем сильнее будет разрыв в интересах участников, тем меньше шансов достичь взаимоприемлемого варианта. Но, конечно, можно несговорчивого оппонента «того»… А кто эти оппоненты? И хотим ли мы с ними договариваться и жить под одной крышей? Хотим ли мы жить рядом с маньяком, у которого прав будет столько же, сколько и у его потенциальных жертв? А иррациональные деструктивные процессы очень хорошо расцветают в поле всеобщей свободы… Интересно сравнить темы «сверхдержава», «великая держава», «новый мировой порядок» и «международный терроризм». За вторую половину 90-х годов произошла смена тенденций в этих темах. Медленное падение (не рост) до середины 2000 года первых трех тем говорит о том, что идеи выпячивания каких бы то ни было подобных тем не пользовались большой популярностью, а новый мировой порядок вообще не рассматривался как актуальность. Интерес к идеям нового порядка и сверхдержавы начал расти с 2000 года очень активно, нарастающими темпами. Вероятно, наметившиеся процессы не могли не затронуть главных идеологов планеты, рассматривающих земной шар как арену глобальной игры. И в этой игре теперь потребовался фаворит. Это и будет сверхдержава, принесшая новый мировой порядок. Не исключено, что такая тенденция вызвала не только радость и оптимизм, но и что-то еще. Страх, тревога, беспокойство — вот те возможные эмоции, вступившие в силу с момента усиления этих двух тенденций. А страх — плохой советчик, и еще худший конструктор, порождающий на свет только орудия смерти. И, конечно, все это подстегнуло те силы, которые находились в официальной и неофициальной конфронтации к насаждаемым мировым правилам. С терроризмом особая история. Как гласит поговорка, не рой яму другому, сам в нее попадешь. Представляется очевидным, чем закончилось «рытье» ямы под Россией, вступившей в длительный и безнадежный клинч на Кавказе. Игры на локальных интересах, противоречиях, самомнении привели к длительной дестабилизации, не говоря уже о прямых и косвенных потерях, которые несла, несет и будет нести Россия. Полигон и проба меча оказались удачными для решительных, деятельных борцов с «империями». И тут оказывается, что эта война носит не столько религиозный, сколько межэтнический характер. Конфликты трансформировались из традиционных этических и религиозных конфронтаций в ясную и понятную борьбу этносов за выживание. Причем не только экономическое, но и физическое. Сказка про «золотой миллиард» оказалась настолько привлекательной, что в погоню за ним в той или иной степени включились все народы мира. Цель одна, желающих много. И «золотого ресурса» не хватит на всех. И если нельзя получить его самим (это первый мотиватор любого конфликта), то можно не дать получить его другим (это второй мотиватор конфликта). И чем ближе «кто-то» будет подходить к заветной черте, тем сильнее и безумнее будет выглядеть сопротивление, объяснения которому будет искать все сложнее… Так конец ли истории?..
|
