Этносы и вопрос о государственном устройстве России в годы гражданской войны

Межэтнические отношения сыграли существенную роль в истории России ХХ в. Эта роль стала вполне очевидной уже в годы первой мировой войны и революции 1917 г. Межэтнические противоречия оказали влияние и на всё последующее развитие страны.

Межэтнические противоречия, несмотря на попытки Временного правительства сдержать напор центробежных сил, приобрели еще большую напряженность, чем при монархическом правлении. Прежде всего это было обусловлено кризисным переплетением политических, социальных, экономических факторов. События — во многом непредсказуемые — тем не менее имели определенную внутреннюю логику, которую, впрочем, далеко не всегда осознавали и учитывали участники борьбы за власть.

Программы национальных движений в разных регионах Российской империи, разумеется, не совпадали во многих частностях, но в целом имели общую направленность. В их основе лежали политические и экономические задачи, требования социальной справедливости. Упоминалось решение аграрного вопроса, проявлялось и стремление добиться удовлетворения конкретных претензий этноса (гарантии свободного развития своей культуры, языка, конфессионального равноправия и т.п.). Речь шла о поисках адекватного ответа российских этносов на модернизационный вызов эпохи.

Ядро национальных движений, организаций и партий составляли немногочисленные национальные элиты народов империи, главным образом интеллигенция. Они аккумулировали устремления и интересы масс, представляя их в структурах власти. Безусловно, жесткий имперский централизм и унитаризм в начале ХХ в. препятствовали эффективным преобразованиям и противоречили объективным интересам окраин, рассчитывавших на расширение своих прав.

Слом имперской системы был встречен на окраинах с воодушевлением. Но это совсем не означало, что все народы российского сообщества были настроены на сецессию. Находясь на разных уровнях развития, имея неодинаковый опыт политической культуры, организации и деятельности, этносы тем не менее добивались федерализации страны и обеспечения культурной или территориальной автономии — как правило, в рамках единой демократической России.

* * *

Октябрьскую революцию национальные организации в большинстве своем восприняли как покушение на демократию и угрозу своим автономистским планам. Начался бурный процесс провозглашения национально-государственных образований, противостоявших центральной власти советов.

Так, в обращении Белорусской рады революция называлась уничтожающей богатства страны анархией. Представитель Украинской рады в разговоре по прямому проводу с главкомом Крыленко заявил: “Претензии СНК на руководство украинской демократией тем менее могут иметь какое-либо оправдание, что навязываемые Украине формы политического правления дали на территории самих народных комиссаров результаты, отнюдь не вызывающие зависть. Пока в Великороссии развивается анархия, экономический, политический и хозяйственный развал, пока там царит грубый произвол и попрание всех свобод, завоеванных у царизма революцией, генеральный секретариат не находит нужным повторять этот печальный опыт на территории Украины”¹.

Центральная рада провозгласила себя верховным органом Украинской народной республики, но была разогнана в ходе германо-австрийской оккупации. В апреле 1918 г. была провозглашена Украинская держава во главе с гетманом П.Скоропадским, контролировавшаяся оккупационными властями. После их ухода, в декабре 1918 г., власть перешла к Директории, образованной лидерами Украинского национального союза под председательством В.К.Винниченко. В феврале 1919 г. Директорию возглавил С.Петлюра. Воссозданная Украинская народная республика объявила войну советской России, заключила союз с А.И.Деникиным, но эффективного взаимодействия не получилось. Попытка восстановления режима Петлюры в ходе советско-польской войны 1920 г. закончилась неудачей².

* * *

Национальные партии Закавказья уже 15 (28) ноября 1917 г. создали свое правительство — Закавказский комиссариат, по инициативе которого в феврале 1918 г. был cоздан орган государственной власти в регионе — Закавказский сейм. Он состоял из депутатов Всероссийского учредительного собрания, избранных от Закавказья, а также из представителей национальных партий — грузинских меньшевиков, дашнаков, мусаватистов и др. Председательствовал Н.С.Чхеидзе (избранный президентом Закавказской демократической федеративной республики).

В марте было санкционировано отделение Закавказья от России, в апреле провозглашена Закавказская демократическая федеративная республика. Вскоре, однако, вследствие разногласий во внешнеполитической ориентации и углубления центробежных тенденций она распалась. К лету 1918 г. образовались Грузинская демократическая республика, Республика Армения, Азербайджанская республика.

В ноябре 1917 г. созданный еще в мае Союз объединенных горцев Кавказа провозгласил Горскую республику. Часть членов ее правительства вошла в Терско-дагестанское правительство, которое распалось в марте 1918 г. — с провозглашением Терской советской республики. В Дагестане была провозглашена Республика горцев Северного Кавказа, выступившая против советской власти. Горское правительство было ликвидировано властями А.И.Деникина в мае 1919 г.

* * *

Враждебное отношение к коммунистической власти зачастую провоцировалось большевистскими советами на местах. Так, к 1 ноября 1917 г. после четырехдневных боев установилась власть советов в Ташкенте, а 19 ноября Съезд советов Туркестана по предложению фракций большевиков и максималистов принял показательное решение: “Включение в настоящее время мусульман в органы высшей краевой революционной власти является неприемлемым, как в виду полной неопределенности отношения туземного населения к власти С.С.Р. и К.Д., так и ввиду того, что среди туземного населения нет пролетарских классовых организаций, представительство которых в органы высшей краевой власти фракция приветствовала бы”³.

Ответным шагом стало решение IV краевого чрезвычайного мусульманского съезда в Коканде (26—29 ноября 1917 г.) об образовании Туркестанской автономии (с центром в этом же городе).

Один из участников событий, социалист И.Н.Шендриков так оценивал это событие: “В чем заключалась идея Туркестанской автономии, мало кто отдавал себе ясный отчет… Сами основатели автономии отдавали себе весьма слабый отчет относительно пределов власти, компетенции объявленной автономии. Мало останавливала их внимание материально-правовая сторона дела: вопросы финансов, военной силы и пр. Широкие слои туркестанского общества рассматривали объявление автономии прежде всего как организованный протест против разнузданности и анархии большевистской власти, которая начала уже проявлять себя вовсю в Ташкенте и пыталась тогда еще безуспешно распространить сферу своего влияния на остальные города и области Туркестана, где еще вся власть не принадлежала Совдепам”⁴.

Туркестанская автономия предполагала опираться на пропорциональное представительство национальностей края в органах власти и решения последующего автономистского Учредительного собрания. Но 9 января 1918 г. большевики начали наступление: были конфискованы банковские средства Кокандской автономии. А 29 января начался ее разгром. Из 150 тыс. жителей города в результате осталось не более 60 тыс. Только за 4—7 февраля 1918 г. было убито до 15 тыс. чел. Остальные бежали⁵.

Впрочем, лобовая атака совсем не означала, что большевистская власть на Востоке упрочилась, и советское руководство это понимало. В апреле 1918 г. Ленин писал по поводу событий в Средней Азии одному из лидеров туркестанских большевиков П.А.Кобозеву: “Ташкентские коммунисты под влиянием социалистов-революционеров наделали кучу глупостей. В частности, они провели кругом “социализацию”, а чего — сами не знают. Ввязались в войну с Бухарой и принуждены были заключить позорный Колесовский мир.

Заключили союз с андижанскими дашнаками, то есть со 2-м Интернационалом, и разгромили Коканд”.

Нарком по делам национальностей РСФСР И.В.Сталин добавил к этому — в связи со сложившейся военной ситуацией: “Опоздали объявить автономию советскую и нарушили автономию буржуазную. Не связались с бакинскими товарищами. В результате разрушили только что восстановленную через Оренбург нашу связь с Кавказом”⁶.

* * *

Весьма сложный национальный вопрос, вряд ли разрешимый одинаковым для всех народов способом, в условиях революции и гражданской войны и красными, и белыми, и самими национальными элитами сводился в конечном счете к выбору типа государственного устройства. В этом виделся главный путь включения масс в решение национальных и общероссийских модернизационных задач.

Все программы национальных движений, несмотря на объективно неизбежные различия, в качестве фундамента выдвигали определение государственного статуса своих этносов. Именно стремление к легитимации автономий — территориальных и культурно-национальных — составляло суть конфликта регионалистских организаций и партий с центральной властью и во многом определяло смысл и содержание межнациональных отношений. Впрочем, если говорить о конкретных мерах или требованиях, речь зачастую шла в основном о землепользовании и землевладении, о кадровой политике, о культурной или социальной сферах.

Необходимо также иметь в виду, что идеи самоопределения в массовом сознании народов России вряд ли получили ясное толкование. Особенно смутно представляли себе массы механизмы реализации этнически окрашенных требований. Во многом поэтому властные структуры региональных и национально-территориальных автономий, подчиняясь повсеместно растущим ожиданиям установления мира и наведения элементарного порядка, стремились к упрочению собственной власти на соответствующей территории и крайне неохотно принимали участие в борьбе “центральных” властей между собой. Такое участие обусловливалось, как правило, гарантией сохранения (или обещанием предоставления) автономии, обеспечения определенных прав и интересов этноса в какой-либо форме.

Сами же национальные движения не были едины и, несмотря на малочисленность, распадались на неустойчивые партийно-политические структуры. Они так и не стали самостоятельной политической силой — да и не имели для этого достаточных социальных и этнокультурных условий.

Проблема осложнялась к тому же неустойчивым, дисперсным состоянием самого центра, представленного в условиях гражданской войны, с одной стороны, большевиками и руководимыми ими советами, а с другой — противостоявшими им многочисленными партийно-государственными образованиями.

* * *

Как известно, в дооктябрьский период большевики призывали к созданию унитарного демократического централизованного государства с широкой областной автономией. Вплоть до середины 1917 г. приверженцы Ленина были противниками федерализации. Но именно прагматизм и гибкость политической тактики большевиков, продиктованные чрезвычайной быстротой развития событий и глубиной кризисных перемен в обществе, предопределили действия новой власти и ее успех в борьбе за массы, в том числе национальные.

В 1917—1918 гг. большевики признали целесообразность федеративного устройства Российской советской республики. “Декларация прав народов России” провозгласила право наций на самоопределение, что имело чрезвычайно важное значение для укрепления новой власти на окраинах страны. III Всероссийский съезд cоветов, работавший в январе 1918 г., принял “Декларацию прав трудящегося и эксплуатируемого народа”. В ней — впервые в законодательном акте — было дано определение формы правления в стране: “Советская Российская Республика учреждается на основе свободного союза свободных наций, как федерация советских национальных республик”.

В общих чертах структура государственной власти, взаимоотношения между ее центральными и местными органами были определены в принятом съездом постановлении “О федеральных учреждениях Российской Республики”⁷.

Конституция РСФСР, принятая 10 июля 1918 г. V Всероссийским съездом советов, закрепила федеративное устройство страны по национально-территориальному принципу. Предусматривалось также создание областных союзов, входящих на началах федерации в РСФСР и состоящих из нескольких национальных областей. Хотя специальной статьи о праве выхода из федерации не было, в пункте “д” статьи 49 говорилось, что к ведению Съезда советов и ВЦИК относится “признание выхода из Российской Федерации отдельных частей ее”.

Конституция РСФСР не определяла национально-государственный состав республики, ибо многие народы только приступили к созданию своей государственности. Не устанавливались и различия между автономной частью РСФСР и суверенной республикой, т.е. РСФСР на этом этапе сочетала в себе качества и союзного государства, и федерации на базе автономии. Программа РКП(б), принятая в 1919 г., закрепила признание федерации как типа советского государства. Непосредственными задачами национальной политики был призван заниматься специально созданный Наркомат по делам национальностей во главе с И.В.Сталиным⁸.

Декретирование нового типа государства не означало, что партия большевиков имела точные теоретические представления и политические рецепты воплощения в жизнь своих заявлений. Тем не менее, безусловно привлекательный лозунг права наций на самоопределение вплоть до образования самостоятельного государства обладал огромной мобилизующей силой и расширял политическую и социальную базу советской власти. В ходе войны, в крайне сложных условиях, шел поиск форм и методов советского национально-государственного строительства. С одной стороны, образовывались независимые и автономные советские республики, а также автономные области. С другой стороны, апробировались государственно-правовые формы их союза.

Конкретные формы советской федерации определялись противоречивой практикой взаимоотношений возникших на пространствах бывшей империи автономий и большевистского центра. Эти отношения имели авторитарную природу — впрочем, как и отношения националистов с белыми. Приоритет классовых интересов в ходе гражданской войны был налицо. Неудивительно потому, что принципиально важным для большевиков было признание национальными движениями и автономистскими правительствами советской власти и ее классового характера. Такое признание служило условием сохранения национальных структур и их представительства в советских органах управления в центре и на местах⁹.

* * *

Немало коллизий во взаимоотношениях советского центра и национальных движений вызывались неопределенностью, организационной пестротой и неясностью принципов соподчинения, многочисленностью рождавшихся по инициативе как сверху, так и снизу органов, участвовавших в решении национальных проблем. Существовала система советов, в том числе национальных, дополнявшаяся созданными в рамках Наркомата по делам национальностей и под его опекой отделами и комиссариатами по делам национальностей. Количество их постоянно множилось, к тому же аналогичные органы создавались и в других правительственных учреждениях и ведомствах. Все они переживали перманентные реорганизации, осложнявшиеся переменчивыми военными обстоятельствами.

Реализация автономистских и иных проектов национальной политики в результате становилась весьма проблематичной, даже если предложения центра принимались практически полностью.

Менявшаяся военная обстановка влияла и на развитие взглядов государственных и партийных руководителей, высказывавшихся за полное слияние или за федеративное объединение республик, пытаясь определить их полномочия и статус. Первые национальные автономии и республики создавались во многом в целях удержания территорий. Независимо от того, возникали они стихийно или по инициативе большевиков, последние надеялись реализовать классово-интернационалистскую доктрину. Однако на деле всё обстояло гораздо сложнее.

В процесс самоопределения вовлекались народы с очень разными социально-экономическими и культурными возможностями. Недовольство народов России реальным состоянием дел использовалось каждой политической силой в интересах борьбы за власть и ресурсы, но в кратковременные периоды своего существования практически все автономии пытались по собственному усмотрению провести революционные преобразования.

К примеру, в январе 1918 г. Всероссийский чувашский военный съезд, не сумев решить вопрос о Средне-Волжских и Южно-Уральских штатах как средстве национально-государственной консолидации чувашей, создал Центральный чувашский военный совет — вскоре распавшийся. Вслед за этим в феврале 1918 г. Чувашская национально-социалистическая партия попыталась организовать автономию в рамках федерации народов Поволжья. В Советах начался тем временем поиск средств обеспечения национального представительства. Возникли Центральный чувашский совет, Комиссариат по чувашским делам, Чувашский отдел при Наркомнаце, затем Чувашский левый социалистический комитет и Комиссариат по чувашским делам при Совнаркоме Казанской республики. Все они вряд ли имели реальную политическую власть.

А после включения чувашских территорий в состав проектировавшейся Татаро-Башкирской республики, инициированной Москвой, национальные социалисты укрепились в своем недоверии большевикам. Их организации, по преимуществу эсеровского толка, после недолгого сотрудничества с местными советами и комиссариатами по чувашским делам разного уровня прекратили существование, когда большевиками были разгромлены центральные органы левых эсеров. Более правые политические деятели нашли поддержку в Комуче и связали судьбу национального вопроса с противниками большевизма¹⁰.

* * *

Аналогично развивалась ситуация и в других национальных регионах России. Так, с осени 1917 до весны 1918 г. большевикам удалось усилить свое влияние в национальном движении мари. Особую роль в установлении контроля над территорией этого народа сыграло внесение сторонниками большевиков в феврале 1918 г. на Национальном съезде мари радикальной программы, предусматривавшей создание Комиссариата мари при Казанском губсовете и Отдела мари в Наркомнаце.

Именно стремлением центра упрочить свою власть, политической целесообразностью определялось принятие 4 ноября 1920 г. Декрета ВЦИК и СНК РСФСР об образовании Марийской автономной области в составе РСФСР, завершившее процесс огосударствления народа мари в советском варианте самоопределения наций¹¹.

* * *

Стихийно развернувшийся бум федерализации распавшейся империи — наряду с декларировавшимся большевиками курсом пролетарского интернационализма — рождал немало противоречий и вызывал у самих большевиков опасения за перспективы единства страны.

Член коллегии Наркомата внутренних дел М.Лацис писал в связи с этим еще в феврале 1918 г.: “При явно наметившейся тенденции использовать наш программный пункт о самоопределении национальностей в центробежном направлении, вплоть до отделения их от России, предоставление этого права неразвитым народностям, без сильного или при совершенном отсутствии пролетарского элемента, более чем опасно”¹².

В связи с этим важно обратить внимание на опыт образования советских автономий сверху, реализованный в ходе гражданской войны. В попытке создания первой советской национальной автономии в начале 1918 г. — Татаро-Башкирской — центр в целом и Сталин как нарком по делам национальностей видели прежде всего рычаг для укрепления власти, подчиняя этой задаче национальные проблемы¹³. Однако если для Сталина федерализм служил переходной ступенью к будущему социалистическому унитаризму¹⁴, а создание упомянутой автономии (а затем, в 1919 г., Башкирской) служило одним из оперативных приемов отражения натиска белых армий и лишения их социальной поддержки, то Ленин проявил больший политический такт и дальновидность, бульшую расположенность к компромиссу и некоторую способность учитывать реальные обстоятельства и специфику поведения субъектов политической жизни. Об этом свидетельствуют его встречи с различными национальными лидерами, выступления по национальным вопросам, в том числе на VIII съезде партии большевиков¹⁵.

Создание советских автономий рассматривались лидерами большевизма не только как тактический прием в борьбе за сохранение власти. Автономные органы и их представительства в центральных органах власти были и средством проведения политики сторонников Ленина на местах. В то же время националы пытались через свои представительства довести до центра свои идеи и проекты, акцентируя внимание московских властей на конкретной этнической специфике мест.

Подобное взаимовлияние осуществлялось достаточно сложно и противоречиво. Так, младобухарцы, видимо, остро чувствовали неестественность смычки с марксизмом; его упрощенный — в конкретном выражении — подход к социальным явлениям на Востоке вряд ли устраивал этих политических деятелей, но в сотрудничестве с Лениным и советской властью виделось средство достижения независимости. В попытках соединить ислам и марксизм можно усмотреть и стремление продемонстрировать неоригинальность последнего, его переходный характер и трансформировать коммунистическую модель в соответствии с собственными представлениями о путях этнической модернизации.

Сходные явления наблюдались и во взаимоотношениях горцев Северного Кавказа, исповедовавших ислам, с коммунистами, социалистами, представителями других партий. Господствовавшие в регионе национально-религиозные чувства и политические настроения отразились, в частности, в клятве аскера Народной армии Совета обороны, руководившего антиденикинским восстанием, в котором участвовали как большевики и прочие социалисты, так и религиозные организации. Дававшаяся на Коране, эта клятва говорила о защите “шариата, свободы и независимости народов Северного Кавказа”¹⁶.

Сотрудничая с большевиками, Социалистическая группа во главе с М.Дадахаевым и Д.Коркмасовым в ходе гражданской войны отстаивала необходимость учета специфики этнокультуры и дифференцированный подход к горским массам. Мусульманские социалисты считали незыблемой укорененность в сознании горцев ислама, его нравственных и правовых начал¹⁷.

Показательно, что современные авторы, анализирующие взаимоотношения властных структур и народов Северного Кавказа сразу после окончания гражданской войны, приходят к выводу, что идею советов, созданных на классовой основе, “внедрить в горское сознание” так и не удалось, а механизм “национального сдерживания” путем перманентных административно-территориальных преобразований не оправдался, как не реализовалась в регионе и новая экономическая политика¹⁸.

* * *

Что касается отношения национальных лидеров к большевистской политике на окраинах, то они стремились, считаясь с объективными условиями и примыкая к побеждающей стороне, вырвать у руководителей новой России уступки — с учетом собственных представлений об интересах этноса.

В то же время большевики не без труда добивались раскола в политическом руководстве национальных движений и выделения из них леворадикальных направлений. Вполне убедительным примером служит судьба Киргизской социалистической партии, получившей в Казахстане название Уш-жуз. Это искусственное политическое образование просуществовало недолго и, несмотря на заявления о защите советской власти, а также на усилия местных большевистских организаций придать ему строгий классовый облик, не смогло преодолеть идейно-организационнных слабостей, предопределенных отсутствием реальных условий для проведения “пролетарской революции” в слабо структурированном (с точки зрения классового подхода) обществе¹⁹.

Склонить на свою сторону несопоставимо более авторитетное и организованное движение казахских автономистов Алаш, поначалу не признавшее Октябрьский переворот и перешедшее от переговоров с СНК и Лениным об условиях автономии весной 1918 г. (во время активного обсуждения проекта Татаро-Башкирской республики) к конфронтации с советской властью, а затем к ее признанию под давлением военно-политических обстоятельств, большевикам удалось не сразу. Да и после образования Казахской советской автономии в 1920 г. взаимоотношения бывших “буржуазных” националистов с Коммунистической партией и властью были далеко не простыми²⁰.

* * *

Не только военная ситуация, но и состояние дел в регионах, где власть советов утвердилась силой, оставалось сложным. В докладе наркома внутренних дел Туркестанской советской республики, отправленном в Москву 31 мая 1918 г., констатировались хаос в административном устройстве края, отсутствие исполнительской дисциплины на всех уровнях власти, продолжающиеся конфликты между коренным и русским населением Сыр-Дарьинской области и Семиречья.

Известный лидер казахских большевиков, тогда председатель Аулие-Атинского совдепа Сыр-Дарьинской области Т.Р.Рыскулов писал в Наркомнац Туркестана: “Многотысячное население до сего времени мало понимает, что такое советская власть, и мало коснулась его агитация”²¹.

Члены специально направленной в конце 1918 г. в Туркестан комиссии ВЦИК и СНК (Турккомиссия) Ш.Элиава, В.Куйбышев, Я.Рудзутак в феврале 1919 г. докладывали в Москву, что становление советского федерализма происходит в весьма далеких от желаемых формах. Всюду, отмечали они, бросались в глаза полнейшая оторванность провинций от столицы автономии, Ташкента, и самостоятельность местных советских учреждений, “доведенный до абсурда автономизм”, полное господство местных русских элементов, прежде всего рабочих-железнодорожников, и подчинение остальных их интересам. Упоминались также ярко выраженное деление населения на мусульман и “европейцев”, самая отчаянная коррупция власти на местах, взяточничество, насилие, злоупотребления и поборы. Под именем РКП(б), считала комиссия, группируются самые различные элементы, имеющие очень отдаленное отношение к революционному движению вообще и к РКП(б) в частности.

Турккомиссия указывала, что в крае предстоит провести грандиозную работу по реорганизации всего советского и партийного аппарата в условиях необычайно сложных взаимоотношений разных национальностей и общественных деятелей. “Предыдущая дикая форма господства отдельных групповых интересов над туземным населением грозит смениться взрывом шовинизма — как реакцией против прежнего притеснения. Силы местных советских работников можно использовать только когда они станут перед фактом твердого решения центра сделать Туркестан одной из составных экономических частей Республики”, — писали члены Комиссии по поводу реалий объединения частей страны в новых условиях²².

Военно-коммунистические методы управления, пренебрежение большевиков (преимущественно русскоязычных) национальной спецификой (чаще всего она была им просто незнакома или казалась несущественной мелочью в пожаре мировой революции) — всё это вызывало сопротивление, выражавшееся в разных формах (от глухого раздражения и игнорирования новой власти до открытого сопротивления). “Если раньше кучка людей, под именем царских чиновников, безответственно угнетала и чинила над киргизами [казахами] всякого рода насилия, то такую же деятельность проявляла на окраинах кучка тех же и других людей, прикрываясь именем большевиков-коммунистов. Я и мои единомышленники, — объяснял один из лидеров казахских автономистов А.Байтурсынов свою позицию в 1918 г., — не мирившиеся с таким положением раньше при царской власти, не могли мириться и теперь, и, думая, что подобные дела творятся повсюду в советской России, были против признания советской власти”²³.

Правда, прежде чем примкнуть к белым, автономисты Казахстана, как уже говорилось, попробовали найти компромисс с советской властью и вступили в переговоры с СНК о принципах автономного устройства Казахстана в рамках советской федерации, но соглашение в конце концов было сорвано победами белых на территории края.

Во время переговоров тем не менее отчетливо обнаружился прагматизм обеих сторон, о котором писал один из местных деятелей. С одной стороны, проявились “хитрость и осторожность восточных политиков, готовых на всевозможные уступки, лишь бы получить право на официальное признание существующего”, т.е. созданной на основе пропорционального представительства национальностей автономии. А с другой стороны, имела место “грубость рабоче-крестьянского правительства, провозгласившего принцип самоопределения народностей и соглашающегося признать киргизскую автономию лишь при условии признания правительством советской власти”²⁴.

В телеграмме Наркомнаца в восточные окраины России, опубликованной в “Правде” под названием “Одна из очередных задач”, наряду с признанием, что на окраинах “советская власть еще не успела стать … народной”, содержался прямой призыв использовать как специальный способ вовлечения масс в революционный процесс предоставление им автономии, которую “необходимо взять” у автономно-буржуазных групп, “очистив ее [власть] от буржуазной скверны” и превратив в советскую. Наркомнац объяснял нежелание национальных групп признать местные советы — при признании центральной власти —стремлением сторонников автономии “закабалить массы”. Только на базе местных советов, на основе признания их власти возможно образование автономий киргизов (казахов), татар, башкир и других народов, — подчеркивалось в телеграмме. Наркомнац отверг предложение “некоторых буржуазно-националистических групп” о пропорциональном представительстве от национальных “меньшинств” и “большинств”. В качестве основы для выборов на учредительные съезды и фундамента автономии предлагался классовый принцип²⁵.

* * *

Очевидно, противоречия в отношениях большевиков с так называемыми буржуазными националистами во многом объяснялись тем, что первые исходили из классовой парадигмы в объяснении программ и тактики последних. Для национальных движений, между тем, решающую роль играли совсем иные критерии.

Признавая отсутствие классовой дифференциации на восточных окраинах России, большевики в то же время руководствовались в своей политике в этих регионах именно классовым подходом. В итоге с помощью чрезвычайных органов власти — ревкомов, а также советов национальному чувству, неоформленному в массовом сознании в четкие представления, навязывались новые условия жизни в большевизированном национально-государственном образовании.

Так, в тезисах краевого Оргбюро РКП(б) весной 1920 г. обосновывалась необходимость сохранения в Казахстане ревкомов как органов пролетарской диктатуры. В этом документе утверждалось, что националисты, стремившиеся создать несоветское государство, потерпели поражение:

“а) вследствие полной социальной неподготовленности киргизского народа для независимой и совершенно самостоятельной государственной жизни в силу хозяйственной и культурной отсталости [это-то как раз автономисты понимали очень хорошо и никогда не стремились к суверенитету];

б) вследствие общей политической и международной обстановки, когда русская буржуазия при помощи международных империалистов вела ожесточенную борьбу с советской властью за восстановление старой буржуазно-помещичьей, единой и неделимой России … киргизам грозила явная опасность превращения в колонию России или одного из капиталистических государств, [что] создало полную невозможность самостоятельного государственного развития и нарождения и усиления своей национальной буржуазии”²⁶.

Между тем самым горячим желанием масс было прекращение кровавой бойни. Никто не хотел отдавать жизнь за интересы любой из воюющих сторон — отсюда и перманентное дезертирство из воинских частей красных и белых, и переменчивость политических настроений на местах.

По мнению одного из советских работников, “киргизские массы были так забиты вековым гнетом самодержавия, были так отсталы в культурном и политическом отношении, что они были по большей части безучастными зрителями происходящей на их территории гражданской войны”²⁷. Скорее, это было положение жертвы, оказавшейся между молотом и наковальней, характерное и для многих других этносов страны.

Такой вывод подтверждается данными и красных, и белых. Так, агентурная разведка 1-й армии, оттеснявшей белых, сообщала в 1919 г. о положении в лагере противника: “При наступлении сплошь и рядом посылается первая цепь с оружием, а вторая с нагайками, а затем с оружием третья. Мусульманам доверия нет, их всегда посылают в передних цепях, сзади ставят пулеметы; среди мусульман за последнее время наблюдается сильное дезертирство”²⁸.

Осведомительный отдел штаба колчаковских войск указывал, что “киргизы, обманным путем привлеченные на службу в красноармейские части, теперь не хотят драться против правительственных войск и массами дезертируют. На этой почве постоянные столкновения Красной армии с киргизами”²⁹.

В целом же и ход военных действий, характеризовавшийся победами Красной армии, и политика белых заставляли как массы, так и национальных лидеров склоняться к признанию советской власти.

* * *

Своеобразное преломление большевистская политика получила в крупных регионах с достаточно развитым национальным движением.

В борьбе украинских националистов за самостоятельность проявилась их слабость, обернувшаяся уступками иностранному давлению и потерей настоящей свободы. При отсутствии национального рабочего движения в этой стране сторонники независимости или широкой автономии не смогли завоевать и доверия украинского крестьянства, которое добивалось самоуправления и решения земельного вопроса — и потому в конечном счете поддержало советы.

Национально-освободительное движение украинского крестьянства в годы гражданской войны, как и повсеместно, было социально ориентировано, а оккупационные режимы и общая атмосфера деградации и насилия вызывали резкое обострение межэтнических конфликтов — настоящие взрывы национал-социализма, как считает специально занимавшийся этим вопросом А.Грациози³⁰.

На таком фоне становятся особенно очевидными сложности, с которыми столкнулось советское правительство, к февралю 1920 г. после неоднократных попыток добившееся установления своей власти в главных центрах Украины. С одной стороны, требовалось осуществить политику самоопределения наций на деле. С другой стороны, идее контроля над выборными органами противоречило включение в них националистов. К тому же национальными массами большевистская власть воспринималась как “городская” и этнически чуждая.

Решающую роль сыграл фактор военного превосходства и способность социально-экономическими реформами добиться поддержки населения.

В борьбе за власть на местах большевики шли на создание национальных республик, особенно в районах боевых действий. Так было с уже упоминавшимся проектом Татаро-Башкирской автономии, с созданием Горской республики. На искусственность, нежизнеспособность таких объединений пытались не обращать внимания, добиваясь подавления национализма, опасного для централизованной власти.

Легализация и советизация ранее образованных, а также провозглашение новых национальных автономий, признание самостоятельности договорных, а затем союзных республик под воздействием реальной обстановки проводились и с расчетом на мировую революцию. В докладной записке Центрального бюро коммунистических организаций народов Востока в Президиум ВЦИК 1 октября 1919 г. говорилось в связи с этим: “Туркестан при настоящих условиях международного политического положения является преддверием социальной революции на Востоке. Через него и только через него мы можем установить связь с Ближним Востоком — Афганистаном, Индией, Персией и т.д. и революционизировать их, подготавливая в них восстание против международного империализма”³¹.

Сходным было и отношение большевиков к созданию советских республик в Белоруссии и Литве. В противовес буржуазным автономиям создавались прокоммунистические правительства и провозглашались советские независимые республики. При этом говорить о развитом национальном движении в Белоруссии не представлялось возможным.

Не упускался из виду и международный аспект проблемы. Уполномоченный ЦК РКП(б) А.А.Иоффе заявил 22 января 1919 г. на заседании Центрального бюро Коммунистической партии (большевиков) Белоруссии, что создание Белорусской и Литовской республик обусловлено “желанием … избежать непосредственного воздействия империализма на Россию … создать между им и нами ряд республик буферов”³².

В конечном счете в ходе военных действий 1919—1920 гг. в Белоруссии восторжествовала советская власть, а в декабре 1920 г. определились формы государственности новой республики, дорабатывавшиеся после принятия Конституции в феврале 1919 г.

Однако на пути к советскому федерализму сама партия большевиков должна была преодолеть разногласия в понимании его сущности и механизмов утверждения национальной государственности. Хорошо известно, что во вторую программу партии на VIII съезде РКП(б) вошла формулировка Бухарина (поддержанная и Сталиным) о самоопределении “трудящихся классов” каждой нации.

Только в решениях VIII Всероссийской конференции РКП(б) в декабре 1919 г. было сказано о праве наций на самоопределение. Ленин доказывал своим товарищам, что образование национальных государств не противоречит принципу федерализации страны и способствует решению задачи организации местного самоуправления. Правда, все в партии единодушно признавали приоритет классовых интересов над национальными — как и идею мировой революции.

Своеобразным федеративным договором между суверенными республиками стал декрет ВЦИК от 1 июня 1919 г., обеспечивший сотрудничество в области экономики и культуры, координацию внешнеполитической деятельности. На федеративной основе строились союзнические отношения РСФСР и УССР в 1918—1922 гг.

* * *

К концу гражданской войны, к 1920 г., в составе РСФСР были образованы Башкирская, Татарская, Киргизская (с 1925 г. Казахская) советские автономные республики, а также Чувашская и Калмыцкая автономные области, Дагестанская и Горская республики. Решения о предоставлении автономии в рамках Конституции РСФСР сопровождались проработкой вопросов о конкретных формах решения социально-экономических, политических, культурных и иных задач развития народов страны, о становлении местных органов власти и самоуправления.

В 1920 г. был установлен советский строй в Хорезме и Бухаре, с которыми РСФСР заключила договоры. Процесс установления советской власти военно-политическими средствами в этих регионах, а также в Закавказье и других местах рассматривается в недавно появившихся публикациях³³.

Продемонстрированная в то время готовность использовать любые средства в борьбе за успех революции оставалась базовым принципом большевистской политики, но не находила поддержки у национальных деятелей, не оставлявших надежды найти взаимопонимание с центром, изменить его политику. Так, в письме Ф.Махарадзе Ленину 6 декабря 1921 г. говорилось, что “вступление в пределы Грузии красных войск и провозглашение советской власти приняло характер внешнего завоевания, ибо внутри страны в этот момент никто и не думал о поднятии восстания”, а за организацию власти советов взялись из-за отсутствия коммунистов сомнительные и преступные элементы.

Не учитывался и “тот факт, что за последние 3—4 года массы в Грузии как-то свыклись с идеей независимости и самостоятельности Грузинского государства, хотя она была эфемерна и фиктивна”. Но не считаться с этим было нельзя. Махарадзе призывал осторожно подходить к массам, не давать повода для разжигания национализма, считаться с местными условиями и делать уступки национальной интеллигенции.

В целом можно утверждать, что, несмотря на все драматические противоречия и сложности в национальной политике большевиков в годы гражданской войны, предложенный ими вариант реализации насущных требований национальных масс России, прежде всего принцип самоопределения и образования автономий, в сложившихся конкретно-исторических условиях соответствовал объективным задачам всесторонней модернизации многочисленных этносов бывшей империи. Это сыграло исключительно важную роль в расширении социальной опоры советской власти и в победе красных в гражданской войне, в утверждении нового социального строя в России.

* * *

Деятельность противников большевизма в сфере межэтнических отношений имела свои объективные особенности. Антибольшевистские правительства и вооруженные силы создавались и действовали преимущественно на окраинах, населенных инородцами, и национальная политика для белых изначально была важной во всех отношениях — для обеспечения социальной поддержки, материального, финансового и людского подкрепления армий и власти и т.д.

Особые сложности создавала пестрота организаций и партий, боровшихся против большевиков, а также неоднородность состава населения на контролируемых белыми территориях.

К августу 1918 г. здесь насчитывалось до 20 “центральных” и областных антибольшевистских правительств: Комуч в Самаре, Временное Сибирское правительство в Омске, Уральское областное в Екатеринбурге, Амурское в Благовещенске, Деловой кабинет Дальнего Востока в Харбине, казачьи правительства (Кубанская краевая Рада, Уральское, Оренбургское правительства); существовали национальные республики и автономии украинцев, закавказских народов, башкир, казахов, туркестанцев и др.

Объединяли все эти разнородные силы антибольшевизм, стремление вывести страну из кризиса и на новых началах построить будущее. Однако представления о форме государственного устройства России, о принципах взаимоотношений центра и провинций, о степени самостоятельности национальных, территориальных и культурных автономий, об их отношениях между собой были весьма различны — даже у сторонников федерализма.

Сложное взаимодействие сепаратизма, автономизма, регионализма и великодержавия в лагере противников большевистской власти составило одну из важнейших характеристик событий 1918—1920 гг. Разнообразные концепции федерализма и унитаризма испытывались на практике в чрезвычайных обстоятельствах.

Важно иметь в виду и то, что, придерживаясь в большинстве своем представлений о “единой и неделимой России”, основные силы белых в значительной степени зависели от поддерживавших их иностранных держав, что не могло не вызывать отторжения со стороны народов России.

В целом опыт национальной политики белых, всё еще недостаточно изученный, представляет существенный интерес.

* * *

Пожалуй, наиболее последовательно демократических принципов национальной политики придерживался самарский Комуч, в котором заправляли эсеры (лишь ведомство труда возглавил меньшевик И.М.Майский).

В Агиткультпросветотделе Комуча был создан специальный Инородческий отдел. Он должен был регулировать отношения между национальностями, привлекать нерусское население в ряды Народной армии, содействовать укреплению власти Комуча “в нерусской части населения”, рассматривать ходатайства представителей последней, собирать материалы с мест и предоставлять их в правительство для законотворческой и подготовительной работы.

В отношениях с национальными движениями и организациями Комуч стремился к союзу на основе признания идеи демократического федерализма, хотя это не мешало обеим сторонам претендовать на расширение полномочий и самостоятельности. Настаивая на том, что право окончательно решать вопрос о будущем государственном устройстве России принадлежит только Всероссийскому учредительному собранию, Комуч заявлял своей целью “возрождение государственного единства России”. Поэтому он отказывался признавать суверенные права за любым правительством, “откалывающимся от государственного тела России и провозглашающим свою независимость самостийно”³⁴.

Тем не менее, проводя переговоры с автономистами через собственное ведомство иностранных дел, Комуч признал все организовавшиеся к августу 1918 г. правительства — до решения вопроса об автономии в Учредительном собрании. Это касалось Казахской и Башкирской автономий, правительств Оренбургского и Уральского казачьих войск. Не отрицалось их право на формирование собственных вооруженных сил³⁵.

Во многом подобная лояльность объяснялась стремлением привлечь на свою сторону союзников в условиях всё обострявшегося соперничества в борьбе за право представлять всероссийскую власть (на это претендовали не только наследники Всероссийского учредительного собрания, но и другие антибольшевистские правительства, прежде всего Временное Сибирское).

Не случайно уже в сентябре 1918 г., когда вопрос об объединении белых на востоке страны был в центре внимания на совещании в Уфе, Комуч в своей декларации по поводу образования казахского автономного правительства Алаш-Орда заявил, что “для воссоздания единой, сильной свободной России и укрепления в ней федеративно-демократического строя необходимо участие в предстоящей созидательной работе всех населяющих ее народностей”, а потому “осуществление отдельными территориями и национальностями своих автономных прав является лучшим залогом успеха предстоящей героической работы по воссозданию единой великой России”³⁶.

Были определены сферы влияния и прерогативы субъектов федерации: за центром предлагалось оставить военные и иностранные дела, пути сообщения, почту и телеграф, “мероприятия общегосударственного характера по вопросам снабжения и продовольствия”, утверждение временного положения об управлении автономией, согласование вопросов создания автономных вооруженных сил.

Постановления, законы и распоряжения автономной власти не должны были противоречить законодательству центра, который имел своего уполномоченного, наделенного правом приостанавливать действия автономистского правительства. Спорные территориальные вопросы предлагалось решать совместно с органами власти прилегающих областей “и в соответствии с волеизъявлением местного населения, выраженным путем всенародного голосования или через местное самоуправление”³⁷.

Стремясь “последовать примеру большевиков и развить агитацию до максимальной возможности”, Комуч наладил выпуск газет, листовок и брошюр на языках народов Поволжья, создавал на местах отделения Инородческого отдела, пытался организовать местное самоуправление с учетом национальной специфики на подвластных территориях, проводил агитационные курсы, лекции, митинги, тематические “дни” и т.п.³⁸

Не отказывались сторонники Учредительного собрания и от планов предоставления отдельным народностям страны национально-культурной автономии. Гибкость в решении национального вопроса демонстрировал, например, родившийся в Самаре проект, согласно которому дисперсно расселенные мусульмане-тюрки внутренней России и Сибири “образуют добровольный личный союз-нацию, обладающий в отношении своих членов принудительной властью” и выступающий как национальная единица, юридически равноправная “со всеми нациями, образующими в своей совокупности государство Российское”³⁹.

Однако председатель Башкирского правительства З.Валидов, представители самого Комуча и Сибирское правительство усмотрели в этом опасность для целостности России и тенденцию к мусульманскому сепаратизму. Полной ясности и определенности в отношениях с разнообразными национальными структурами Комуч в своей политике не достиг. Так, казахская автономия Алаш признавала единство российских границ; в отдельных обращениях Комуча она выступала в качестве субъекта федерации. Был в то же время заключен военно-политический союз; более того, всеми вопросами взаимоотношений с ней занимались не органы внутренней власти, а ведомство иностранных дел⁴⁰. Однако дни самого Комуча к этому времени были сочтены.

* * *

Существовавшее параллельно Временное Сибирское правительство проводило иную национальную политику. Само оно выступало как орган областной автономии и, откладывая окончательное решение вопроса о самоуправлении территорий до Всероссийского учредительного собрания, отказывалось признавать национальные автономные правительства. Высказывалась, правда, готовность идти на предоставление культурно-национальной автономии народам Сибири. С этой целью в июле 1918 г. были опубликованы “Основные положения о границах культурной автономии национальностей Сибири”⁴¹.

В соответствии с основной политической установкой специально созданное Министерство туземных дел во главе с автономистом-областником М.Б.Шатиловым определило “схему компетенции и ближайшей деятельности” ведомства. В ней указывалось:

“1. Все, обитаемые преимущественно туземцами части Сибири, которые:

а) имеют редкое и малокультурное население;

б) экономически лишены возможности организовать самоуправление;

выделяются из состава существующих губерний и передаются в ведение Министерства туземных дел.

2. Безусловно и немедленно переходит в ведение Министерства туземных дел та территория Сибири, которая лежит на севере за 60 градусом северной широты.

3. Условно переходят в ведение Министерства туземных дел районы, обитаемые преимущественно туземцами, лежащие южнее [указанного градуса] северной широты, причем Министерство принимает все меры к немедленному определению границ этих районов для представления на утверждение Сибирской областной Думы.

4. Все мероприятия, осуществление которых входит в компетенцию специальных министерств, передаются Министерством туземных дел для исполнения в соответствующие министерства”⁴².

Надо сказать, что выработанный специалистами Министерства проект отличался прагматизмом и хорошим знанием этнокультурного своеобразия, уровня развития народов Сибири, в большинстве своем объективно неготовых к самостоятельному государственному развитию.

В отличие от Временного Сибирского правительства, Комуч действовал на территории, где к 1917 г. уже существовали довольно развитые национальные движения и организованные элиты. Расхождения в позициях двух правительств были продиктованы, таким образом, не только партийными программами, но и трезвым учетом этнополитической ситуации на подвластных территориях.

* * *

Сами национальные автономии, испытавшие уже горечь разочарований от неудачных попыток реализовать свои проекты в рамках советской модели и страдавшие от разрухи, социально-политической и межнациональной напряженности, уже не удовлетворялись достигнутым.

Объективное развитие событий в стране подстегивало амбиции национальных лидеров. Переменчивость военно-политической обстановки и временное отсутствие сильного центра использовались для укрепления собственной власти. С этой целью национальные правительства пытались установить официальные отношения с антибольшевистскими центрами и оговорить гарантии национального самоуправления, принципы взаимодействия и взаимоотношений в условиях совместной борьбы против коммунистов.

Возникали самые разнообразные варианты федеративного устройства отдельных крупных регионов России, например, проекты Федерации автономной Сибири, казахской автономии Алаш, Башкирии и Туркестана⁴³.

В самум Временном Сибирском правительстве (в нем преобладали кадеты) многие всё больше склонялись к ограничению амбиций национальных элит. Рассматривая их инициативы, правительственные чиновники высказывали опасения, что и юридически, и политически неверно и нецелесообразно помогать реальному образованию “новых государственных единиц”.

В печати эта мысль высказывалась более резко: “Только государство, решившееся на самоуничтожение, могло бы добровольно согласиться на … инородческий сепаратизм”⁴⁴.

В результате взаимоотношения Временного Сибирского правительства с достаточно крупными национальными организациями носили весьма напряженный характер, выражавшийся в многочисленных конфликтах по поводу полномочий и обязанностей органов власти, формирования национальных и сибирских вооруженных сил, организации сбора налогов с населения, взаимного представительства и т.д.

Однако это не означало, что националисты стремились к полной самостоятельности. Не случайно в самый разгар гражданской войны, когда в сентябре 1918 г. в Уфе антибольшевистские силы предприняли попытку консолидации, объективно остро необходимую, делегаты совещания представителей национальных и областных автономий единодушно отрицательно отнеслись к сепаратизму, в то же время признавая закономерный характер возникновения многочисленных региональных “государств” как естественную реакцию на распад общероссийского целого.

Представитель временного правительства Урала А.А.Кощеев, например, констатировал, что возрождение России начинается по областям, но невероятная пестрота в решении самых важных вопросов недопустима с точки зрения интересов единства страны⁴⁵. Член Временного Сибирского правительства В.В.Сапожников говорил, что его правительство отвергает обвинение в сепаратизме, “но в то же время видит в областничестве, при громадности и разнохарактерности территории и разноплеменности состава населения, наиболее естественный и легкий путь к пробуждению здорового патриотизма и государственности в интересах целой России”⁴⁶.

В выступлении лидера казахских автономистов А.Н.Букейханова от имени инородцев 12 сентября 1918 г. прозвучала мысль о приверженности национальной группы участников совещания идеалам демократической части России и Учредительного собрания — “но наши мечты оказались разбитыми, как и мечты всех демократов России”, большевиками. В условиях полной анархии, развала, отсутствия всякой власти областные правительства совершенно необходимы и не являются признаком сепаратизма, утверждал оратор.

“Те организации, от имени которых я выступаю, — сказал Букейханов, — не являются представителями сепаратизма, а они мыслят, что они составляют часть единой России, что автономные области в концерте мировых держав не могут играть никакой роли, если бы они захотели создать какое-нибудь маленькое сепаратное государство… Мы мыслим себя только частью единой России”.

Букейханов призывал отказаться “от прежнего представления о том, что инородцы — рабы, а представители Великороссии — это рабовладельцы, потому что Россия — федеративная, демократическая, единая, и мы пойдем с русским народом, чтобы создать великую и счастливую Россию”.

Националисты (представители Башкирской, Казахской, Туркестанской автономий) выступали в поддержку Комуча по вопросу формирования будущей власти “без давления большинства”, с участием одного представителя от автономных правительств Туркестана, Башкирии и Алаш⁴⁷.

В исполнительный орган власти до решения Учредительного собрания они предлагали включить членов собрания и всех автономий, представленных на совещании (в частности, казачьих)⁴⁸.

Примечательно заявление главы Туркестанской автономии М.Чокаева: “Мы имели в виду остроту национального вопроса… Защиту своих интересов можем доверить и лицу русского происхождения. Желательно, чтобы национальные вопросы решались со всесторонней полнотою, а это может быть сделано только лицом, сведущим в этом вопросе, независимо от национальности”⁴⁹.

За национальными автономиями при этом предлагалось оставить определенные функции управления — при равном положении их с областными

Башкирский лидер З.Валидов подчеркивал: “Старое время ушло, Россию можно собрать только на основе федеративности. Правительству, действующему иным путем, мы доверять не сможем и не станем. То, что уже имеется, не должно быть отнято”. На последующих заседаниях он особенно настаивал на сохранении национальных войск (известно, что 5 башкирских полков автономного правительства отличались хорошей выучкой и боеспособностью); Букейханов дополнял — при общем командовании.

Впрочем, вопрос о положении и самой целесообразности создания национальных воинских частей в красных и белых армиях требует отдельного рассмотрения⁵⁰. На самум же совещании в Уфе националы, которые “держались гораздо крепче и лучше, чем эсеры”, под давлением большинства были вынуждены отказаться от представительства в коалиционной власти и выдвижения самостоятельного списка в нее, что отражало укрепление в антибольшевистском лагере тенденции к централизации власти и к отказу от демократических способов решения политических проблем⁵¹.

* * *

Образование единого центра антибольшевизма на востоке страны — Директории (Всероссийского временного правительства) — в сентябре 1918 г., казалось, дало основу для проведения согласованной национальной политики на обширной территории. Национальные и областные автономии в октябре 1918 г. получили самостоятельность в вопросах внутренних дел, снабжения и продовольствия, торговли и промышленности, земледелия и народного просвещения. Главноуполномоченные Директории должны были контролировать соблюдение в автономиях законов и распоряжений Всероссийского правительства⁵².

Но вскоре все областные правительства были упразднены. Это был закономерный шаг, продиктованный требованиями централизации власти, управления, ресурсов и сил в широкомасштабной вооруженной борьбе.

Некоторое время автономии сохраняли прежние права, но общая тенденция обозначилась вполне отчетливо. Решение национального вопроса, прежде всего предоставление государственного статуса тем или иным образованиям, откладывалось до окончания войны, а пока создавались комиссии по подготовке положений о национальных представительных органах и выборах в них⁵³.

Легитимность процессу ликвидации “самочинных” правительств (не только национальных) Директория, очевидно, надеялась придать на основе обещанной перспективы созыва Учредительного собрания — весьма отдаленной, исходя из конкретной ситуации. При этом трудно сказать, насколько трезво новая “центральная” власть оценивала объективные возможности для реализации заявленных намерений.

* * *

18 ноября 1918 г. установление военной диктатуры во главе с адмиралом А.В.Колчаком в Сибири открыло новый этап национальной политики белых в регионе.

В обращении к населению верховный правитель России утверждал: “Я не пойду ни по пути реакции, ни по гибельному пути партийности. Главной своей целью ставлю создание боеспособной армии, победу над большевизмом и установление законности и порядка”. Декларировалось стремление к созданию демократического государства, равенство всех сословий и классов перед законом. Правительство обещало, что “все они, без различия религий и национальностей, получат защиту государства и закона”⁵⁴.

В то же время усиление позиций промонархических и правых кругов выразилось в сдержанном отношении к Учредительному собранию, говорить о котором Колчак намеревался только после окончательного разгрома большевиков, в отрицательном отношении к идее представительства национальностей в исполнительных и законодательных органах власти вообще⁵⁵.

Доктрина “целокупной России” носила великодержавный характер; в этом контексте нельзя говорить о шовинизме и русском национализме, но идея единства и неделимости страны в ее прежних границах национальными движениями и организациями воспринималась именно как возвращение к дореволюционной национальной политике.

В приказе Колчака от 28 июля 1919 г. о целях и задачах правительства говорилось, например: “Мы ведем борьбу за русское национальное дело восстановления России как свободного, единого и независимого государства”⁵⁶.

Под давлением Антанты в мае 1919 г. Колчак дал обещание после войны созвать Учредительное собрание, признать правительство Финляндии, откладывая решение вопроса о признании независимости Польши, автономии Прибалтийских, Закавказских и Закаспийских стран. Вопрос о статусе народов Сибири и других регионов России не стоял, хотя с учетом реальной сферы влияния правительства вопрос о его роли в судьбе Польши, Прибалтики, Кавказа и Средней Азии имел скорее теоретический характер⁵⁷.

* * *

“Непредрешенчество” — одна из главных черт Белого движения — пронизывало и национальную политику антисоветских режимов. Так, 14 мая 1919 г. в ответ на приветствие еврейской делегации на одном из приемов верховный правитель заявил: “Я против национальной фракции, не имею оснований менять свое отношение к этому вопросу. Объясняю шероховатости, наблюдающиеся в национальных отношениях, нервным состоянием страны, особенно в прифронтовой полосе”. Он выразил уверенность, что “с общим успокоением страны исчезнет и острота национального вопроса”⁵⁸.

Патриотизм и русское национальное чувство были опорой, стержнем идеологии белого дела, хотя это не привело к какому-либо улучшению положения самогу русского народа. Денационализация средств производства, налоговый гнет, принудительная мобилизация в армию, насилие и террор не могли обеспечить белым армиям поддержку широких масс русского крестьянства и рабочих, и это признавали сами военачальники: “Кроме врага на фронте, создавали себе врага в тылу”⁵⁹.

Существование на территории страны разных в цивилизационном отношении, отличающихся по происхождению, культуре, опыту государственности народов, не могло быть проигнорировано никем из участников гражданской войны. Наиболее дальновидные деятели понимали непривлекательность для широких национальных масс и их организаций проводившегося белыми курса на унификацию управления, на подчинение национального вопроса военным и политическим задачам.

К тому же цели и средства национальной политики России получали международный резонанс и влияли на внешнеполитическое положение страны. В частности, представитель Русского политического совещания в Париже В.А.Маклаков писал в Министерство внутренних дел правительства Колчака о необходимости сделать заявление об уважении России к правам национальностей, ее населяющих⁶⁰.

Тот же Маклаков в письме в Дипломатическую канцелярию в Екатеринодар и в Министерство иностранных дел в Омске от 11 марта 1919 г. указывал: “Мы не представляем себе будущее России иначе как свободным сожительством народов на принципах не только автономизма и федерализма, но даже в некоторых случаях и на условиях, установленных обоюдным соглашением и на началах независимости”⁶¹.

Однако реальная политика белых была подчас весьма далека от деклараций, планов и заявлений. Антидемократическая сущность внутреннего курса в целом — вкупе с восстановлением прежней системы управления на местах, с утверждением единообразного порядка, основанного на дореволюционной практике судопроизводства у коренных народов, в том числе жителей Степного края, Сибири, Туркестана (с небольшими изменениями, главным образом формального порядка), — обусловили исключение этнических меньшинств из активной политической жизни. Недоверие к власти сохранялось, не снималась межнациональная напряженность…

Как писал один из участников событий, “вопрос о создании центральной государственной власти, которая, будучи действительной властью, вместе с тем сумела бы учесть все местные особенности и наладить свои отношения с группами, отличающимися центробежными тенденциями, — такой вопрос являлся тогда кардинальнейшим… Правительство Колчака не сумело разрешить его и погибло”⁶².

Не справились с этой задачей и другие правительства белых. В своих действиях по отношению к национальным организациям и движениям они мало дифференцировали различия между ними, связанные с социальным развитием, политико-правовым статусом, степенью самоидентификации народов и т.д.

* * *

Организационная, военная, экономическая слабость многих национальных структур заставляла их идти на уступки белым, лавировать в сложной военно-политической обстановке, поступаться своими программными установками.

К примеру, уже в 1917 г. в бурятских районах Иркутской губернии и Забайкальской области были созданы аналогичные земствам органы национального самоуправления во главе с Бурятским национальным комитетом. Но в ноябре 1918 г. он был объединен с Бурятским отделом правительства Забайкальской области атамана Семенова.

Созданные при этом аймачные отряды Улан-Цагда были призваны охранять и защищать национальные земства, на деле же стали карательными. К тому же бурятские лидеры были вынуждены согласиться на сотрудничество со сторонниками не имевшей реальной основы идеи панмонголизма, которую поддерживали атаман Семенов и японские военные круги⁶³.

О месте национального вопроса в Белом движении на востоке страны можно судить по деятельности и судьбе органа исполнительной власти, призванного решать национальные проблемы.

Министерство туземных дел, орган Временного Сибирского правительства, руководствуясь идеями сибирского областничества, как уже отмечалось, проводило определенную работу. Она была продолжена колчаковскими чиновниками. В частности, были подготовлены “Основные положения о границах культурной автономии национальностей Сибири”. Этот документ в качестве проекта рассматривался впоследствии правительством Колчака.

В проекте говорилось, что предоставление отдельным национальностям Сибири территориально-политической автономии затрагивает сущность политического устройства Сибири и может быть решено только Всероссийским учредительным собранием. Поэтому самопровозглашенные национальные автономии не признавались.

В то же время до созыва регионального Учредительного собрания народам Сибири предоставлялась культурная автономия, “гарантирующая свободное развитие каждой отдельной национальности”. Она включала в себя организацию всех звеньев учебных заведений с преподаванием на местном языке и с изучением русского языка, причем предусматривалось субсидирование из средств государственного бюджета, если не доставало “местных национальных средств”.

Кроме того, создавались местные суды, в которых разрешалось применять местные обычаи, если они не противоречили “основным правовым принципам цивилизованных народов” (например, не допускались пытки и т.п.).

В органах земского и городского управления районов, где не менее 50 % населения говорило на местном языке, пследний использовался наравне с русским, в том числе в делопроизводстве. Переписка с государственными учреждениями велась на русском языке.

Вопросы государственного управления, в том числе железные дороги, почта, телеграф, телефон, военное дело, регулирование внешней торговли, таможенное дело, налоговое обложение и денежное обращение, создание государственных монополий и эксплуатация природных богатств оставались в руках “центрального” Сибирского правительства⁶⁴.

Предусматривалось также назначение части должностных лиц и служащих государственных учреждений из лиц, владеющих национальными языками, в местностях, где коренные народы составляли не менее 50 % населения. Все национальные организации, “если они пользуются признанием своего народа”, рассматривались “как правомерные представительные органы соответствующих национальностей по вопросам культурной автономии и местного самоуправления” — при одновременном назначении правительственных комиссаров по делам национальностей.

Оговаривались условия защиты прав национальных меньшинств в рамках “национально-культурного самоуправления”. Все меньшинства, составляющие не менее 10 % местного населения, могли “организоваться для защиты своих национально-культурных интересов и обращаться за поддержкой к Сибирскому Временному правительству”⁶⁵.

Однако статус самогу Министерства туземных дел постоянно понижался, а предложенные им проекты оставались по большей части на бумаге. Вскоре Министерство было реорганизовано в Туземный отдел Министерства внутренних дел, который почти сразу превратился в практически бесправный подотдел Отдела сельского управления того же ведомства. Его работа ограничивалась изучением положения дел на местах и составлением докладов по вопросам положения национальностей, деятельности их структур в губерниях и областях и т.д.⁶⁶

По инициативе Туземного отдела 25 августа 1919 г. межведомственное совещание, созванное правительством, обсудило проект учреждения при МВД особого Департамента туземных дел и Совещания по этим же вопросам. В них должны были войти представители основных ведомств и — с правом решающего голоса — присутствовать представители народностей страны (члены совещания).

Совещание могло предварительно обсуждать все наиболее важные вопросы, касающиеся национальных прав, экономических и культурных потребностей инородцев. Департаменту поручались составление законопроектов по туземным делам, подготовка материалов для Совещания, исполнение его решений и ведение текущей переписки.

Но затея Министерства не нашла поддержки. Межведомственное совещание признало, что накопленных за год 200 дел по инородческим вопросам недостаточно для создания целого Департамента. К тому же военные обстоятельства и дефицит средств подтверждали, что “настоящий момент совершенно не подходящ для спокойной творческой работы”⁶⁷.

* * *

Попытки организации национального самоуправления на местах в ряде случаев достигали определенных результатов, хотя и вызывали серьезные дискуссии в правительственных учреждениях белой Сибири. Так, управляющий Иркутской губернии эсер П.Д.Яковлев участвовал в создании бурятских аймаков и последовательно поддерживал их. Представитель МВД П.Башилов, однако, считал, что вопрос об аймаках “имеет серьезное государственное значение, ибо … есть разлагающий антигосударственный элемент этнографически-политического сепаратизма бурят с монгольской ориентацией”⁶⁸.

В рапорте министру внутренних дел А.М.Гаттенбергеру в сентябре 1919 г. он доказывал, что аймаки выросли из большевистского лозунга самоопределения и создали чересполосицу русских и бурятских территорий. С государственной точки зрения, считал Башилов, необходимо создать численное преобладание русских.

“Если сохранить обособляющие бурят от русских аймаки и хошуны путем правительственного указания — тогда для культивировки бациллы сепаратизма и создастся благоприятная среда”. Бороться с параллелизмом органов управления системой соглашений бессмысленно, а сохранение такого параллелизма невозможно, указывал Башилов. Он также считал незаконным само существование Бурятского национального комитета как политической партии без устава и регистрации — и предлагал его распустить⁶⁹.

Такого рода деятели признавали искусственным создание политически самоопределяющихся этнографических единиц руками губернского или иного органа управления, учитывая — между прочим — и интересы обеспечения налоговых поступлений. Главное же обстоятельство заключалось в отстаивании “государственно-объединительной тенденции”.

Министерство внутренних дел в соответствии с этим все административно-территориальные изменения намечало на основе естественных географических границ, без учета самоопределенческих притязаний бурятских и иных национальных организаций. Сами же национальные земства сохранялись до решения вопроса в законодательном порядке.

Заметим также, что и между самими бурятскими деятелями (как и в национальных движениях других народов) не было единства взглядов по поводу целесообразности такой формы национального самоуправления⁷⁰.

Впрочем, именно земства, избранные на основе пропорционального национального представительства, большинство националов рассматривали как наиболее приемлемый путь решения национальных проблем на местах. В рамках единого государства, без предоставления автономии, через земства инородцы вовлекались в непосредственное участие в социально-политической жизни, в решение хозяйственных задач. В этих органах власти концентрировались средства на нужды образования и просвещения, здравоохранения, на развитие путей сообщения и т.д.

Однако самодеятельность земств была, конечно, ограничена. Несмотря на сохранение аймачных земств буряты, например, не смогли добиться от правительства Колчака разрешения на самостоятельное утверждение кандидатур на ключевые должности — управляющих, судей, чиновников воинских присутствий, земских советов и управлений милиции. В Забайкальской области в национальных районах допускалось лишь назначение помощников управляющих из бурят, подобранных и утвержденных самим управляющим и работающих под контролем управляющих уездами из числа русских.

Сам управляющий областью утверждал, что недопустимо “образование государственных учреждений с каким-либо национальным, кроме русского, характером”⁷¹.

* * *

Не менее проблематичными были отношения с властью и у других национальных организаций. Например, съезды, собрания и иные мероприятия горных алтайцев разрешалось проводить только с санкции гражданских и военных властей. Лидеры движения были репрессированы.

Вместе с тем исследователи отмечают, что определяющую роль в отношениях национальных масс и с красными, и с белыми в Горном Алтае играли межэтнические противоречия. Конфликты между русским крестьянством и алтайцами, писал Л.П.Мамет, составляли существо политического процесса.

Партизанское движение русских крестьян, объективно выступавших для алтайцев в роли колонизаторов и враждебно воспринимавших притязания инородцев, “всей тяжестью обрушилось на алтайское население. Были разорены целые аилы, и там, где проходили партизанские отряды, остались одно разорение и запустение. Партизанщина, вызванная колчаковской реакцией, отталкивала алтайцев своим насилием, беззаконием, дискредитацией самой идеи советской власти”. В итоге “в основном алтайские массы были в белых отрядах”, а разгул партизанской вольницы был приостановлен лишь в конце 1919 г. с приходом регулярных частей Красной армии⁷².

В докладной записке члена ВЦИК Строева на имя Сталина говорилось, что месть партизан алтайцам была “чудовищная, первобытная, жестокая и зверская — со сплошными убийствами, грабежами, насилием, осквернением очага и верований туземцев”. Но еще тревожнее казалось, что вслед за ними “ячейки и воинские части не ликвидировали бандитизм, а создавали его”⁷³.

* * *

Итак, решение национальных проблем белые подчинили общей цели свержения большевиков. Политическое самоопределение народов не предусматривалось, а реализация идеи культурно-национальной автономии была объективно крайне затруднена.

Это подтверждает история созданной 3 ноября 1918 г. Комиссии по выработке положения о выборах во Всесибирский представительный орган. В Комиссии (уже после переворота Колчака она была преобразована в орган по подготовке Всероссийского представительного собрания учредительного характера и областных представительных учреждений) рассматривались предложения общественных и национальных организаций, законотворческие инициативы⁷⁴.

Сибирские областники еще до роспуска своей Думы подготовили схему организации сибирского автономного областного управления, которую пытались в трансформированном виде втиснуть в рамки новых проектов власти. Вернемся к их предложениям 1918 г., касавшимся “управления туземными племенами”.

Занятые последними территории выделялись по возможности в самостоятельные земские единицы, имеющие все полномочия в сфере управления и хозяйства — аналогично общероссийским земствам. Соответственно избирательные округа и участки формировались в компактно заселенных туземцами местностях.

Кроме того, создавался Совет туземных дел из представителей разных этносов и членов Сибирского областного совета, избранных от национальностей, а также из специалистов по делам народов региона. Ни один из этносов, проживающих в Сибирской автономии, не должен был оставаться без представительства в Совете туземных дел.

Крайне важным был земельный вопрос. Для его решения областники предлагали “организованным туземным племенам” разрешить распоряжение всем земельным фондом, находящимся в их фактическом пользовании. Любые изъятия могли проводиться только на основе областного законодательства — с учетом особенностей каждого отдельного случая. То же самое относилось и к произвольному увеличению земельного фонда⁷⁵.

Таким образом, в рамках региональной автономии были достаточно четко разработаны вопросы национальной политики с учетом специфических интересов и задач этнокультурного развития народов Сибири. Реализация подобного проекта могла бы существенно ускорить процесс модернизации всех основ социальной, экономической, культурной жизни огромного региона.

* * *

Пожалуй, не только для белых в Сибири, но и в целом для всех антибольшевистских сил было характерно поразительное сочетание явной неспособности поддерживать порядок и обеспечить безопасность тыла, гарантировать декларируемые гражданские и политические свободы, провести необходимые экономические и социальные реформы с бурной законотворческой деятельностью огромного числа органов, ведомств, чиновничье-бюрократических структур на всех уровнях администрации.

К примеру, упомянутые Комиссия и орган по подготовке Всероссийского представительного собрания учредительного характера тонули в согласованиях и реорганизациях, стремясь включить в свой состав всевозможные общественные организации и государственные органы — потанинский кружок областников, Совет сибирских съездов представителей промышленности и торговли, высший судебный орган, фракции быстро скончавшейся Областной думы, Сибирского объединения профсоюзов, всесибирских кооперативных съездов, земств, городов, казачьих и национальных организаций. Между тем животрепещущие вопросы повседневной жизни никак не решались.

В специальной записке на имя А.В.Колчака областники — члены указанного органа — отмечали закономерность центробежных тенденций и общегосударственный характер областничества, вызванного удаленностью от Европейской России и большой территорией края, экономическими и хозяйственными особенностями, многонациональностью населения. Предлагалось принять неотложные меры по созданию инфраструктуры, организации дорожного и гидростроительства, изучению геологических и лесных ресурсов, распространению образования и агрокультуры и т.д.⁷⁶

При этом отстаивался внепартийный характер движения, объединяющего всех сторонников децентрализации, — “как непременного условия нормального развития единой и неделимой России”. Единственный путь к спасению самобытности и независимости России, подчеркивалось в записке, заключается в безотлагательном устройстве освобожденных областей, и особенно Сибири⁷⁷.

Признавая “суверенные права государства” за центральной властью, авторы относили к этим правам внешнеполитическую деятельность, руководство вооруженными силами и утверждение областных законов. Местное законодательство должно было приниматься сибирским представительным органом, структура и полномочия которого определялись Всероссийским национальным собранием. Сибирское областничество выступало для его последователей в 1919 г. как выражение принципа культурно-областной автономии⁷⁸.

В условиях войны авторы записки считали диктатуру правомерной переходной формой власти — “до окончательной победы над большевиками и до созыва Национального собрания”. Вместе с тем они предлагали организовать законосовещательное учреждение из назначенных верховной властью представителей “государственно настроенных общественных организаций”⁷⁹. Основным мотивом для этого выступала недостаточно эффективная работа Совета министров как исполнительного и законодательного органа.

Основное предложение инициативной группы, логически связанное с предыдущим, сводилось к организации — в помощь центральному правительству — сибирского областного управления с законосовещательным органом по местным вопросам на тех же основах, что и общероссийское, но состоявшего из тесно связанных с краем лиц, пользующихся доверием населения и “могущих провести мероприятия правительства соответственно запросам местной жизни”⁸⁰.

Таким образом, областники предлагали учредить высший административный орган и законосовещательное учреждение по делам Сибири, реализовав в новых условиях свою программу хотя бы частично.

Областные учреждения должны были решать назревшие задачи местной жизни. К ним относилось прежде всего землеустройство — “без нарушения прав и хозяйственного уклада старожильческого, казачьего и инородческого населения Сибири”. Другим, не менее важным вопросом, областники считали “культурно-хозяйственное устройство и административную организацию сибирских инородческих племен в соответствии с их национальными и бытовыми особенностями”, оказание туземцам помощи в переходе к прогрессивным формам хозяйствования.

Особую программу составляли меры, касавшиеся культурно-правовой области, развития транспорта, торговли и промышленности края как неотъемлемой части России — “при неизбежной поддержке иностранной техники и капитала”. Восстановление единой России возможно лишь “путем организованной самодеятельности местных сил”. Инициатором этого стала “поднявшая бело-зеленый флаг автономии Сибирь”, — подчеркивалось в записке⁸¹.

* * *

9 августа 1918 г. Комиссия заслушала представителя Дальнего Востока А.Н.Алексеевского и казахских автономистов и зафиксировала наличие как сибирского областнического течения, так и других автономистских движений.

23 августа был заслушан доклад заместителя председателя Н.Н.Козьмина о сибирском автономном областном управлении. Докладчик — один из активных областников — указал: территория будущей автономии должна охватить Сибирь от Урала до Охотского моря. Это противоречило позиции представителя Дальнего Востока. По мнению Козьмина, Дальний Восток не мог претендовать на самостоятельность в силу малочисленности населения; казахи же по объективным причинам вынуждены будут присоединиться к Сибири — на особых условиях, с соглашением о спорной 10-верстной полосе у Иртыша.

Полномочия органов власти в автономии определятся на практике, постепенно, “как это было в английских колониях”, — считал Козьмин. Это диктует “эластичность рамок” будущей автономии, возможность ее расширения и “свободу развития местных учреждений”. Поэтому при разработке положения нужно наметить лишь некоторые общие нормы.

Докладчик охарактеризовал дореволюционный порядок управления как неудовлетворительный. Тогда представитель центральной власти — генерал-губернатор — проводил политику центра, не учитывая местных условий. В местном же управлении царили хаос, волокита, межведомственные распри и отсутствие сильной власти.

“Чтобы сделать власть на местах сильной и независимой, надо, — заявил Козьмин, — стремиться, во-первых, к децентрализации власти, и, во-вторых, к созданию стройной системы связанных между собой местных учреждений”. По его мнению, это должны были быть представитель верховной власти — генерал-губернатор и исполнительный орган Сибирского областного представительства.

Однако проект встретил возражения. Председатель Комиссии А.С.Белевский увидел в нем предпосылки к отделению от метрополии, а не к децентрализации управления, в чем состояла задача докладчика. М.С.Венецианов отметил чрезмерность полномочий местного самоуправления в предложении создать министерства по отдельным направлениям.

Обсуждение было продолжено 6 сентября 1919 г. Венецианов настаивал на том, что проект Козьмина ведет к почти полному отделению от Европейской России, так как предусматривает создание Высшего суда Сибири, “двух правосознаний для Сибири и всей остальной России, т.е. двух государств”.

В то же время право генерал-губернатора накладывать вето на любые законодательные решения областных органов “делает автономию Сибири в достаточной мере призрачной”; с этим согласился и М.В.Казимиров. Д.М.Эбулдин считал, что автономные права Сибири будут урезаны, если утвердить предполагаемое право верховной власти отменять областные законы в течение 6 месяцев со дня их опубликования.

Член комиссии П.А.Кронеберг вообще предложил рассмотреть лишь вопрос о провинциальной автономии Сибири в виде областного земства с расширенным кругом полномочий в хозяйственной сфере, в обеспечении общественного порядка, так как национальный состав, язык, религиозная принадлежность, бытовые особенности не дают “никаких оснований для политического обособления Сибири”.

По мнению большинства Комиссии, военное дело, суд, финансы, внешняя политика относились к ведению общегосударственных органов власти, а вопрос о Сибирской автономии окончательно могло решить лишь Всероссийское учредительное собрание, поскольку полномочия областной власти определяются центральными законодательными органами. Обсуждение было решено продолжить, но итоги работы комиссии не обнаружены⁸².

* * *

Впрочем, все законотворческие инициативы и проекты государственного устройства России, установления оптимального баланса интересов центра и мест оказались несвоевременными. Военное поражение белого лагеря, общественная невостребованность идеологических доктрин и политической программы его участников в конкретно-исторических обстоятельствах 1918—1920 гг. сделали бессмысленной деятельность многочисленных бюрократических структур и обесценили немало интересных предложений работавших в них знатоков права, этнографии, экономики, истории и культуры России и ее регионов.

Однако кратковременный и почти нереализованный опыт сибирского областничества как одной из демократических моделей системы управления и государственного устройства России — модели, несвоевременной в условиях общественного противостояния, но ориентированной на столь актуальный сегодня консенсус политических, региональных и национальных сил, — приобрел ныне новое звучание в формирующемся гражданском обществе.

На примере национальной политики антибольшевистских сил на востоке страны можно проследить эволюцию курса белых в отношении национальностей страны — по мере развития гражданской войны.

Поначалу в большинстве антисоветских правительств, прежде всего в Комуче и Временном Сибирском правительстве, проявлялись демократические тенденции, склонность к расширению прав национальностей — от культурно-национальной до территориальной автономии в рамках демократической федеративной России, к правовому урегулированию отношений с национальными организациями. Это отчасти определялось преобладанием или наличием в составе названных правительств областников, эсеров, представителей других умеренных социалистических партий. Немаловажную роль играла сила политической инерции 1917 г., когда децентрализация приобрела широкие масштабы, когда была весьма популярна идея Учредительного собрания и демократической федеративной республики.

Однако эскалация вооруженных действий, создание фронтов и регулярных армий требовали сосредоточения не только всевозможных ресурсов и средств, но и централизации управления. В этих условиях белые режимы всё больше опирались на военных, на правые политические силы и закономерно сужали рамки самостоятельности входивших в сферу их влияния многочисленных организаций, в том числе национальных.

Главным во внутренней политике белых были военно-политический прагматизм и идеология возрождения былого единства и могущества великой державы. Не имея подробно разработанной программы действий в национальной сфере, белые руководствовались выше названными стратегическими целями.

Демократический потенциал политики антибольшевистских сил постоянно сокращался. Усиление великодержавных амбиций, возрождение имперских традиций, недостаточная тактичность в отношениях с национальными движениями, невнимание к разумным предложениям собственной бюрократии и политических деятелей приводили к сужению социальной опоры антибольшевистского лагеря.

В ожесточенной борьбе за власть и за народные массы большевики выиграли, потому что решительно и своевременно принимали меры, отвечавшие злобе дня, требованиям демократизации взаимоотношений центра и окраин, более чутко реагировали на динамику политических настроений и симпатий масс, сумели склонить к сотрудничеству и к признанию советской власти многих лидеров национальных движений и партий.

И.В.Сталин в связи с этим говорил: “Не забывайте, что если бы в тылу у Колчака, Деникина, Врангеля и Юденича не имели так называемых инородцев, не имели ранее угнетенных народов, которые подрывали тыл этих генералов своим молчаливым сочувствием русским пролетариям, — товарищи, это особый фактор в нашем развитии: молчаливое сочувствие, его никто не видит и не слышит, но оно решает всё, — и если бы не это сочувствие, мы бы не сковырнули ни одного из этих генералов.

В то время, когда мы шли на них, в тылу у них начался развал. Почему? Потому, что эти генералы опирались на колонизаторский элемент из казаков, они рисовали перед угнетенными народами перспективу их дальнейшего угнетения, и угнетенные народы вынуждены были идти к нам в объятия, между тем как мы развертывали знамя освобождения этих угнетенных народов”⁸³.

Разумеется, реальная картина выглядела намного сложнее, однако одна из ведущих тенденций отмечена верно.

* * *

Убедительным подтверждением провала национальной политики белых как одной из важнейших причин их поражения в целом служит история взаимоотношений Добровольческой армии и ее руководства с национальностями и их организациями на Юге России.

Уже в период формирования белых частей генералом Л.Г.Корниловым было заявлено, что его армия будет отстаивать право на широкую автономию за отдельными народностями, входящими в состав России, но при условии сохранения государственного единства. Правда, в отношении отделившихся к тому времени Польши, Финляндии и Украины признавалось их право на “государственное возрождение”⁸⁴.

Позднее, в официальном сообщении председателя Особого совещания при Главнокомандующем вооруженными силами Юга России “О целях вооруженной борьбы с советской властью” от 10 апреля 1919 г., наряду с провозглашением прежней задачи возрождения единой, великой и неделимой России говорилось и о проведении децентрализации власти путем установления областной автономии и широкого местного самоуправления⁸⁵.

Однако на деле эти декларации не были реализованы. Сам лозунг единства и неделимости воспринимался на окраинах как противоречащий любым проявлениям национальной самодеятельности; к тому же добровольческое командование настаивало на своем активном участии в решении вопросов о предоставлении независимости таким странам, как Польша, Финляндия, Бессарабия, что совсем не означало безоговорочного признания их права на суверенитет.

На процессе сказывались и синдром неизжитой имперской психологии, и сложности взаимоотношений с союзниками, и амбиции самих национальных элит и правительств, и остро конфликтный характер межэтнических отношений.

К примеру, социал-демократическое правительство Грузии в лице министра иностранных дел Е.Гегечкори, так же, как и Алаш-Орда в отношениях с Комучем, отказывалось признать за командованием Добровольческой армии право выступать от имени России, в том числе и тогда, когда рассматривался вопрос о судьбе занятого Грузией Сочи⁸⁶. В результате соглашение не было достигнуто, и бои за Сочи вспыхивали неоднократно.

В начале декабря 1918 г. Сочинский окружной съезд заявил о временном присоединении к Грузии, поскольку именно так в сложившейся ситуации население округа могло осуществить свои чаяния в сфере национально-культурной жизни и земского самоуправления. В то же время подтверждалось стремление к единству России, как только в стране будет создана единая демократическая власть, основанная на народоправстве и федеративных началах.

Репрессии добровольческих частей против населения округа, мотивировавшиеся его симпатиями к большевикам, еще больше усилили тягу присоединения к Грузии. Однако войска А.И.Деникина вскоре заняли Сочинский округ, прервав подготовку демократических выборов. Были отменены выборы в земства; развернулись репрессии против неугодных. В итоге настроение крестьянства стало склоняться в пользу большевиков⁸⁷.

* * *

Непродуктивной оказалась политика белых и в отношении Армении и Азербайджана. Вряд ли можно объяснять ее провал тем, что связи с новыми государствами находились не в ведении внешнеполитического ведомства, а определялись исключительно главным командованием, как считают отдельные авторы⁸⁸. Проблема состояла не в ведомственной подчиненности, а в самой сути национальной политики. Только под угрозой силы или в результате ее применения, как подчеркивают многие историки, белым удавалось склонять на свою сторону горские народы Северного Кавказа, причем их замирение было кратковременным, а власть белых — крайне неустойчивой.

Специально национальной политикой в руководстве ВСЮР не занимались. Только в начале 1919 г. была создана Подготовительная по национальным делам комиссия, ставившая целью сбор материалов и подготовку аналитических материалов для командования.

Формально общественная, возникшая по инициативе одного из идеологов белого дела, известного монархиста В.В.Шульгина, она вскоре стала финансироваться деникинскими властями и должна была организовать отделы — малорусский, кавказский, белорусский, крымско-татарский и др. На деле был подготовлен лишь проект областного деления Украины — с введением там культурно-национальной автономии, что никак не отвечало далеко идущим планам украинских националистов⁸⁹.

Диктат в отношениях с национальностями приносил отрицательные плоды. Особенно ярко провал в этой сфере демонстрировался откровенно антисемитским курсом добровольческого командования на подвластных ему территориях⁹⁰.

Требование воссоздания единой и неделимой России выступало главным образом как лозунг и, хотя не выражалось в конкретной программе, тем не менее подтверждалось всей повседневной политикой белых. Это приводило к разъединению и ослаблению материальных и моральных сил тех, кто сражался против большевиков. Только П.Н.Врангель выдвинул идею “тактического федерализма” и признал суверенитет Украины, но сделано это было слишком поздно — когда исход войны был предрешен в пользу красных⁹¹.

Силы антисоветского лагеря — Белое движение, цементировавшееся военными и общероссийскими политическими партиями, и национальные отряды — дополняли друг друга в войне. Первое подпитывалось за счет ресурсов, территории, политической поддержки местных элит. Вторые в компромиссе с более сильным партнером надеялись реализовать проекты местного самоуправления и автономизации. Однако перспективы государственного устройства России все входившие в антибольшевистский лагерь видели по-разному.

Малорезультативные попытки национальных организаций в условиях гражданской войны опереться на демократический потенциал своих союзников по обе стороны баррикад лишь подтверждали как несамостоятельность этих организаций, так и доминирование в общественном сознании классовых приоритетов. Важное значение имела и несформированность гражданского общества в России. Этот фактор оказал значительное влияние на весь процесс глобальной модернизации страны в ХХ в.

Примечания

1 Национальная политика России: история и современность. М., 1997. С. 226.

2 См.: Гражданская война и военная интервенция в СССР: Энциклопедия. М., 1987. С. 149, 359—360, 579, 616—617, 647.

3 Наша газета (Ташкент). 1917. 23 ноября.

4 Подробнее см.: Алексеенков П. Кокандская автономия // Революция в Средней Азии. Сб. 1. Ташкент, 1928. С. 23—40; Сб. 2. Ташкент, 1929. С. 43—81; Сазонов. Кокандская автономия // Красная летопись Туркестана. Ташкент, 1923. № 1—2. С. 88—93; Хасанов М. Альтернатива. Из истории Кокандской автономии // Звезда Востока. 1990. № 7. С. 105—120.

5 См.: Сибирская речь (Омск). 1918. 23 июля.

6 См.: Аманжолова Д.А. Казахский автономизм и Россия. М., 1994. С. 40—41.

7 См.: Городецкий Е.Н. Рождение советского государства. 1917—1918. 2-е изд. М., 1987. С. 308.

8 См.: Великая Октябрьская социалистическая революция: Энциклопедия. М., 1987. С. 240—241; Коржихина Т.П. Советское государство и его учреждения: ноябрь 1917 г. — декабрь 1991 г. М., 1994. С. 33, 41—43; Исаев И.А. История государства и права России. М., 1994. С. 291—295; КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. Т. 2. 9-е изд. М., 1983. С. 79.

9 См. подробнее, например: Кульшарипов М.М. З.Валидов и образование Башкирской автономной советской республики (1917—1920 гг.). Уфа, 1992; Аманжолова Д.А. Указ. соч.

10 См.: Макаревский В.В. Возникновение и деятельность организаций партии эсеров в Чувашском крае (1904—1918 гг.). Автореф. дисс. … канд. ист. наук. М., 1996. С. 21—23.

11 См.: Образование Марийской автономной области: Сб. документов. Йошкар-Ола, 1966.

12 Цит. по: Ненароков А.П. Регионализм — федерализм — сепаратизм // Межнациональные отношения в России и СНГ. Семинар Московского центра Карнеги. Вып. 2. М., 1995. С. 139.

13 Подробнее см.: Раимов К. К истории образования Башкирской автономной социалистической советской республики // Вопросы истории. 1948. № 4; Кульшарипов М.М. Указ. соч.; Аманжолова Д.А. Указ. соч.

14 См.: Сталин И.В. Соч. Т. 4. С. 32, 66, 73, 86—88.

15 См.: Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 40. С. 98.

16 Цит. по: Гасанов Б.К. Политические движения и партии на Северном Кавказе в 1917—1920 гг.: идеология, практика, исторические судьбы и уроки. Автореф. дисс. … докт. ист. наук. М., 1997. С. 21.

17 См. там же. С. 34—35.

18 См.: Бугай Н.Ф., Мекулов Д.Х. Народы и власть: социалистический эксперимент (20-е годы). Майкоп, 1994. С. 382, 384, 386.

19 Подробнее см.: Пахмурный П., Григорьев В. Октябрь в Казахстане. Алма-Ата, 1978; Григорьев В.К. Тактика большевиков Казахстана по отношению к непролетарским партиям и политическим организациям. 1917—1922 гг. Автореф. дисс. … докт. ист. наук. М., 1987.

20 См.: Аманжолова Д.А. Указ. соч.

21 ЦГА Республики Узбекистан. Ф. 36. Оп. 1. Д. 1. Л. 17; Д. 74. Л. 85.

22 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 65. Д. 11. Л. 130, 201.

23 Цит. по: Аманжолова Д.А. Указ. соч. С. 40.

24 Там же. С. 36.

25 См. там же. С. 34.

26 ЦГА Республики Казахстан. Ф. 59. Оп. 1. Д. 33. Л. 29—31.

27 П.С.С. Киргизы и советская власть // Жизнь национальностей. 1920. 27 апреля.

28 РГВА. Ф. 184. Оп. 3. Д. 53. Л. 77 об.

29 Вперед. 1919. 28 июня.

30 См.: Грациози А. Большевики и крестьяне на Украине, 1918—1919 годы. М., 1997. С. 163.

31 Аманжолова Д.А. Указ. соч. С. 36.

32 Цит. по: Ненароков А.П. Указ. соч. С. 139.

33 См.: Национальная политика России: история и современность. М., 1997. С. 261—265.

34 ГА РФ. Ф. 667. Оп. 1. Д. 1. Л. 71.

35 См.: Аманжолова Д.А. Указ. соч. С. 35.

36 Там же. С. 104.

37 Алаш-Орда: Сб. документов. Кзыл-Орда, 1929. С. 123—124.

38 ГА РФ. Ф. 670. Оп. 1. Д. 12. Л. 48, 53, 63, 64, 78, 123.

39 Там же. Ф. 67. Оп. 1. Д. 22. Л. 2.

40 Там же. Ф. 668. Оп. 1. Д. 16. Л. 71—72.

41 Там же. Ф. 193. Оп. 1. Д. 5. Л. 1.

42 Гинс Г.К. Сибирь, союзники и Колчак. Ч. 1. Пекин, 1921. С. 116.

43 ГА РФ. Ф. 193. Оп. 1. Д. 5. Л. 26.

44 Сибирская речь. 1918. 5 авг.

45 ГА РФ. Ф. 144. Оп. 1. Д. 1. Л. 64.

46 Там же. Л. 80.

47 Там же. Л. 66. и 66 об.

48 Там же. Л. 66.

49 Там же. Л. 31—32, 22 об. — 23, 51—52, 70.

50 См., например: Подпрятов Н.В. Роль национальных воинских формирований в годы гражданской войны на Восточном театре военных действий. Автореф. дисс. … канд. ист. наук. Пермь, 1994; Воронов В.Н. Вооруженные формирования на территории Сибири в период гражданской войны и военной интервенции в 1917—1922 гг. Автореф. дисс. … докт. ист. наук. М., 1999.

51 См.: Гинс Г.К. Указ. соч. С. 208; Болдырев В.Г. Директория, Колчак, интервенты. Новониколаевск, 1925. С. 35, 37, 43; Майский И. Демократическая контрреволюция. М.; Пг., 1923. С. 227.

52 См.: Рабочее утро. 1918. 10 окт.

53 ГА РФ. Ф. 192. Оп. 1. Д. 2. Л. 4, 10; см. также: Вестник Временного Всероссийского правительства. 1918. 16 ноября.

54 Правительственный вестник. 1918. 20 ноября.

55 См. там же. 1 дек.; Заря. 1918. 31 дек.; см. также: Русская речь. 1919. 3 июня.

56 Колчаковщина на Урале и в Сибири. 1919—1920: Архивные материалы библиотеки ИНИОН. М., 1992. Док. № 80.

57 См.: Правительственный вестник. 1918. 24 ноября; Сибирская речь. 1918. 19 декабря.

58 ГА РФ. Ф. 1700. Оп. 2. Д. 7. Л. 107.

59 Филатьев Д.В. Катастрофа Белого движения в Сибири. 1918—1919. Париж, 1985. С. 64.

60 См.: Вейль В. История украинского вопроса. Таллин, 1937. С. 31.

61 Цит. по: Думова Н.Г. Кадетская контрреволюция и ее разгром. М., 1982. С. 215.

62 Колосов Е.Е. Сибирь при Колчаке. Пг., 1923. С. 50.

63 См.: Правда Бурятии. 1922. 5 авг.; Ринчино Э.Д. Документы. Статьи. Письма. Улан-Удэ, 1994. С. 12.

64 См.: Единство. 1918. 24 (11) июля.

65 Там же.

66 ГА РФ. Ф. 1700. Оп. 1. Д. 64. Л. 70.

67 Аманжолова Д.А. Указ. соч. С. 124.

68 ГА РФ. Ф. 1700. Оп. 7. Д. 1. Л. 59.

69 Там же. Л. 60—61.

70 Там же. Л.67, 66 об.

71 Там же. Ф. 1701. Оп. 1. Д. 6. Л. 37—38, 48.

72 Мамет Л.П. Ойротия. Очерк национально-освободительного движения и гражданской войны на Горном Алтае. М., 1930. С. 91.

73 Цит. по: Красовицкая Т.Ю. Власть и культура. Исторический опыт организации государственного руководства национально-культурным строительством в РСФСР. 1917—1925 гг. М., 1992. С. 111—112.

74 ГА РФ. Ф. 4707. Оп. 1. Д. 5. Л. 14, 12. О национальной политике белых в Сибири см. подробнее: Аманжолова Д.А., Тормозов В.Т. Белое движение и национальный вопрос в Сибири (1918—1919 гг.). М., 1996.

75 См.: Сибирские записки. 1919. № 6. С. 93—94.

76 См.: Национальная политика России: история и современность. С. 240.

77 См. там же.

78 См. там же.

79 Там же.

80 Там же. С. 240—241.

81 Там же.

82 См. там же. С. 243—245.

83 Сталин И.В. Соч. Т. 5. С. 246.

84 Белый архив. Т. 2—3. Париж, 1928. С. 130—131.

85 См.: Юг России (прокламации, листовки, воззвания): Архивные материалы библиотеки ИНИОН. М., 1992. Док. № 32.

86 См.: Белый архив. Т. 2—3. С. 176.

87 См.: Национальная политика России: история и современность. М., 1997. С. 250—251.

88 См.: Ушаков А.И., Федюк В.П. Белое движение и право наций на самоопределение // Проблемы политической и экономической истории России. М., 1998. С. 104—118.

89 См. там же.

90 См.: Соколов К.Н. Правление генерала Деникина. София, 1921; Краткая записка истории взаимоотношений Добровольческой армии с Украиной. Ростов н/Д, 1919; Хонигсман Я.М., Найман А.Я. Евреи Украины: краткий очерк истории. Киев, 1922.