Осел останется ослом,
Хотя осыпь его звездами…
И. В. Крылов
Сначала коротко, мазком, о языке. И не столько о казахском языке, который занимает центральное место в решении проблемы национальной идеи, сколько о русском языке. Коверкание русского языка, например, вместо “Алма-Ата” – “Алматы”, а следовательно, “алматынцы?”, и т. п., поощряемого на государственном уровне, не может нанести серьезного урона ни русскому языку, ни самим русским. Но эта политика языкового уродства, а вместе с ней и стоящая за ней, также культивируемая сверху, поверхностная и невежественная идеологическая методология (как национальная, так и социальная) способны нанести существенный вред не только казахскому этносу, но и в целом казахстанскому обществу, а также государству. Поясним сказанное.
Так, после развала Советского Союза всем бросилась в глаза идеологическая перекраска руководства всех постсоветских государств на противоположный цвет (с красного на белый), которая произошла практически одномоментно. Вот эта-та моментальность и указывает вернее верного на поверхностное освоение новой, буржуазной идеологией. Для сравнения скажем, что это похоже на массовое и моментальное принятие не только новой, но и противоположной религии, что, как показывает историческая практика, просто невозможно. Поэтому такая быстрая идеологическая перекраска по существу означает, с одной стороны, не что иное, как защитную цветовую реакцию (мимикрию, хамелеонство), как сказали бы военные, — “маскировка под рельеф местности”, молниеносное принятие из побуждений инстинкта самосохранения политической и экономической религии победителей. Это, во-первых.
Во-вторых, идейная поверхностность руководителей новоявленных суверенных государств определяется тем, что в Советском Союзе после Сталина уже не было никакой серьезной идеологии, а было только жалкое и глупое подобие этой идеологии. Которая, для сокрытия ее жалкой и глупой сущности, декларировалась с самым серьезным выражением на лицах политических руководителей. А в национальных республиках эта показная серьезность дополнялась еще большей поверхностью в идеологическом содержании, а что касается формы, то упор делался на так называемой национальной самобытности. Например, настоящий коммунист в казахском малахае на лошади или в узбекском халате на ишаке…
В государствах с тоталитарной идеологией высшим олицетворением этой идеологии, как правило, является высшее должностное лицо, за которое народ должен жертвовать всем, в том числе и жизнью. Хорошо это или плохо – это уже другой вопрос. Что же касается силы и глубины идеологии в послесталинский период, то смешно себе представить, чтобы советский народ был бы готов умирать, например, за Никиту Сергеевича или Леонида Ильича также, как когда-то за Сталина.
Когда же в начале 90-х годов руководство новых суверенных государств на постсоветском пространстве разом перешло на рельсы буржуазной идеологии, то оно при этом содержательно повело себя привычно поверхностно. И дело тут не столько в кажущейся идеологической невменяемости лидеров новых государств, — наоборот, они быстро смекнули, что за счет эксплуатации буржуазной идеи можно подзаработать в буквально-финансовом смысле этого слова, — сколько в том, что эти самые рельсы буржуазной идеологии морально изрядно пообносились. Поэтому, с одной стороны, с пеной у рта объявляя себя приверженцами рыночно-демократических ценностей, а с другой стороны, выслушивая громкие заверения своих вассалов о их личной преданности, эти старо-новые лидеры не питали и не питают никаких иллюзий относительно того, что не только народ, но и даже их самые преданные нукеры захотят погибать за них, точнее, за политическое и материальное процветание этих лидеров и членов их семей. Что касается путей коммунистической идеологии, то они пообносились еще больше, да к тому же настолько, что по ним уже и вовсе невозможно сегодня двигаться. Но это — уже другой вопрос.
Что же касается формы поведения руководства бывших советских республик, то упор на так называемую национальную самобытность возрос на несколько порядков, так как сама сущность национального государства — а иного, вроде, и не представлялось — требовала соответствующих национальных форм, например, национальной валюты, национальной формы для вооруженных сил, национального государственного языка и т. п. При этом люди старшего и среднего возраста являются живыми свидетелями как национального прогиба в советский период, так и национального перегиба в постсоветский период. Особенно в области исторической и языковой политики. И к тому же не только по отношению к собственному национальному языку. Так, в Казахстане одно время упрямо и невежественно издевались не только над “колонизаторским” русским языком, но и над ныне “священным” английским языком. Одно только официальное название “Kazakstan” вместо “Kazakhstan” чего стоит! Другое дело, что за это национально-идеологическое самодурство сегодня приходится расплачиваться. В буквальном смысле этого слова!
Рыночные отношения, как известно, основаны на купле-продаже. При этом главное искусство состоит в том, чтобы продавать. Купить, при наличии денег, и дурак сможет! Но издевательское отношение к русскому языку, кажется, с властью сыграло плохую шутку. Так, трудно отделаться от ощущения того, что власть, которую мы имеем, — точнее, которая нас “имеет”, — все время путает два термина “продавать” и “продаваться”. Последнее очевидно не только по финансово-экономическим деяниям власти, но и по ее политическим телодвижениям, что дает, например, беларусскому президенту основание требовать исключения Казахстана из только что созданной Организации Договора о коллективной безопасности. Но самое главное – власть продается прежде всего там, где она коррумпирована. А наша казахская коррупция – самая “передовая” в мире! И если новая национальная идея по своей сути должна быть буржуазной (с общедемократическим лицом!), то она должна строиться прежде всего на понятии “продавать”. Но когда вместо нормального и повсеместного процесса купли-продажи идет распродажа власти, то в этих условиях попытки разработать некую национальную идею выглядят так же глупо, как глупо требовать национальной идеи в публичном доме, да еще с соблюдением требований министерства культуры, информации и общественного согласия по отношению, например, к объему “вещания” на государственном языке и т. п. Боюсь, что если в Казахстане все-таки высадятся американские морские пехотинцы, то не столько они заговорят по-казахски, сколько наши девушки — на американском диалекте английского языка, да еще с афро-американским произношением. И ничего тут наше ретивое министерство поделать не сможет – ни лицензию на ношение коротких юбок отобрать, ни мощный “фидер” отстрелить…
Эмпиризм есть эмпиризм! Тем более плоский и подражательски-поверхностный. Даже если на него одеть два малахая эпохи вхождения в рыночные отношения и каждый из них осыпать звездами (главнокомандующего?)! Но если верхи эмпиричны, то низы эмпиричны тем более. И так как широкое население не стало частным собственником, — а какой для нас толк в том, что настоящими собственниками, в том числе и нас с вами, являются власть предержащие и примкнувшие к ним олигархи, — то поэтому сегодня и в обозримом будущем в широких кругах казахстанского общества не предвидится прорыва в практическом усвоении буржуазной идеологии. Которая должна не повторять зады капитализма, тем более, бандитского, а должна быть поднята на уровень общечеловеческих ценностей. А непрекращающиеся попытки подменить общедемократически-содержательную сторону требуемой национальной идеи только национальной формой априори обречены на провал. Правда, до определенного времени это не будет существенно влиять на политическую ситуацию в стране. Но только – до определенного времени!