Чоп стоял, привычно сутулясь и стараясь сохранять отрешенно-независимый вид. Но все внутри него напрягалось и стягивалось, словно ожидая рывка сзади. Он пытался разобраться — что же случилось? Почему именно сейчас он ощутил этот подъём и эту пустоту, которая в детстве была сигналом о неизбежности драки? Почему… ведь все уже позади…
Закон о государственном языке — прошел… Да и голос Чопа уже ничего не решал, даже при повторном голосовании. Все. Принято и внесено в протокол, стало историей независимого Казахстана…
Тогда… почему… все так… Чоп не понимал, что именно так… или… не так. Он просто стоял в курилке Парламента и пытался разобраться — и чего это на него накатило…
…Ах, да… Депутат-коммунист… он… в дверях… что-то продолжая кому-то доказывать… почти выкрикнул: \»Я ему про Фому, а он мне — про Ерему!\» Да-да… точно… будто бы знал… как это было,…было…
Это уже было, тогда, в семидесятых… Чоп также стоял, являя собой отрешенную задумчивость, хотя внутри все сжималось, словно ожидая рывка сзади. Фома кряхтел, со скрипом закрывая крюк борта кузова. Ерема со смехом \»цыганил\» у водителя грузовика спички, которые были дефицитом не только здесь, в казахской глубинке, но даже и в Алма-Ате. Командир уже сидел в кабине и с преувеличенным интересом изучал какие-то бумаги. Все, исключая шофера, изо всех сил пытались изображать собой живую картину: \»А ничего не произошло!\»
…А произошло то, что Чоп проигрывал в голове снова и снова, но…
Командир стройотряда спросил перед погрузкой, воодушевлено копаясь в бумагах:
— Ну, так…штрафбат…сколько вы, по-вашему, заработали?
\»Штрафбат\» пожал плечами: Фома с Еремой — почти одновременно, Чоп припоздал, но зато озвучил и свое, и общее мнение:
— Как все — по восемьсот.
— А вот и нет, — огорошил Командир, — я закрыл наряды так, что вы должны получить по тыще двести. Но на руки — по \»штуке\» на брата.
А всю сумму…\»одна тысяча двести рублей 00 копеек\»…вы только напишите прописью… и… число и подпись. На руки… как я уже сказал… по тыще. И не было никаких штрафников — в универе скажем, что оставались устранять недоделки. В общем, все довольны, все смеются…
Ладно, грузите кровати и кухню. Ночь как-нибудь перекантуйтесь, а утром…\»бабки\», попутка и вагон-ресторан…
Командир ушел копаться в бумагах в кабину ЗИЛа. \»Штрафбат\» грузил молча. Потом молча провожал глазами. Также молча уселся держать совет. Штрафники…
…\»Фома\» — Виктор Фомин — угодил в \»черный список\» за то, что, несмотря на строжайший запрет, купался лунной ночью в степном плёсе. Причем в костюме Адама — и это было признано руководством студенческого строительного отряда отягчающим вину обстоятельством.
…\»Ерема\» — Ермек Ералин — во время \»культпохода\» в ближайший сельский клуб подрядился помочь киномеханику и нализался с ним в будке, как второй \»сапожник\». В свое оправдание он заявил, что фильм был не индийский, и к тому же он его уже видел.
…Чоп…Чоп и сейчас не мог вспоминать тот случай, не заливаясь внутри краской стыда…
А всё… конь… Да какой там конь — доходяга мерин, с мутными от старости глазами. Принесло ж его на хоздвор, когда месили глину для саманов… И дернуло же на нем прокатиться! Мерин взбрыкнул, и Чоп свалился в раствор глины с соломой. Вылезал он оттуда, как линчуемый памятник драгуну. И все это под гомерический хохот отряда, состоящего в большинстве своем из потомков кочевников. И неприятности только начинались…
Вечером в столовой кто-то окликнул Чопа: \»Эй, ковбой!\»
Чоп зарделся и ответил не очень связным, но очень матерным набором то ли фраз, то ли заклинаний. И — повело: свалка, крик, перевернутые скамьи, скользкий от пролитого супа пол…
Наутро Командир молча ткнул Чопа пальцем в грудь, словно помечая \»галочкой\».
…\»Штрафбат\» все пахал на дальнем отгоне, пока остальной стройотряд уже тратил в столице заработанное нечеловеческим студенческим трудом: бухал, наряжался, отдавал долги. \»Штрафники\», скрепя сердце и скрипя зубами, штукатурили чабанский домик и шепотом заверяли самих себя, что свое еще возьмут… В свое время.
И вот…
Чоп и сейчас помнил, как они спорили тогда, словно нехотя вытягивая из себя слова, немного театрально подчеркивая своими ленивыми интонациями, что говорить об этом они просто вынуждены. Так сложились обстоятельства — приходится разгребать и чужое дерьмо. А им, конечно же, противно, но придется… Чоп не выдержал первым…
— Мужики, а вам не кажется, что нас сначала опустили, и теперь мы должны еще за это заплатить?
— Вообще-то он мог и не говорить…о \»лишке\». Сунул бы, как и всем по восемь сотен… и все дела. Ему бы еще больше досталось. А он — сказал.
— Теперь ждет ответного…джентльменства, — Фома говорил с опаской.
— Да, мог бы не сказать, а мы бы…откуда знали… А чего — по штуке… нормально. Мы ж дольше всех пахали, — Ерема соглашался как-то неуверенно.
Чопа прорвало. Да как они в толк не могут взять!? Командир рассказал, чтоб подстраховаться! Как же — джентльмен! Он всех в свою грязь тянет, подельниками… Мы ж штрафники, а он на этом сыграть хочет! Ну, мол, не расскажу в деканате про ваши художества… А за это — отстегнете. Это просто \»проверка на вшивость!\» Брать — не брать… не вопрос!
…Когда Чоп устал кричать и размахивать руками, решили перейти к тайному голосованию. Именно к тайному, это как-то разом порешили. Вместо урны была армейская панама Фомы, вместо бюллетеней — спички, а процедура… Берешь спичку в кулак, опускаешь руку в панаму: если \»за\» — оставляешь спичку целой, если \»против\» — ломаешь. Проголосовали.
Фома вытряхнул \»бюллетени\» на ладонь и хмыкнул. Ерема расхохотался. Чоп шумно вдохнул.
…Лишь одна спичка была сломана, остальные же три — целы. Да, спичек было… четыре! Фома еще раз иронично хмыкнул и объявил результаты: \»за\» — двое, при одном воздержавшемся. Брать…
Молча поужинали всухомятку и стали укладываться спать на голом полу. Чоп устроился с самого краю. С самого-самого… напольного…
Чоп лежал и думал о четвертой спичке, когда Фома спросил сонным голосом:
— Чоп, это твое полное имя?
Чоп недоуменно вгляделся в темноту…
— Нет, полное — Шолпанбек…
— По-русски будет — Венерабек, — компетентно зазвучал из темноты Ерема, — красивое имя, зачем сокращать…
— Да, зря ты это… Чоп…,
— подытожил Фома и тягуче зевнул.— Что именно — зря? — встревожено спросил Чоп, но Фома уже уютно сопел, проваливаясь в сон. Ерема от него не отстал.
…В комнате стало светлей: всходила луна. Чоп лежал, упираясь взглядом в потолок. \»Так, — говорил он себе снова и снова, — так…\»
…Да…так…Все были на виду, никто никуда не отходил, никто ни с кем не советовался… Фома держал панаму, Ерема раздал спички…Так. Но именно они подложили четвертую… Это так. Кто именно? А это — важно?
Чоп вдруг понял, что как раз это-то значения не имеет. Кто из них… не суть важно… Фома из дремучего Рубцовска… или Ерема из затерянного на Устюрте аула… для них… да-да, именно так… для них… обоих… он был — просто Чоп: казах, стесняющийся своего чересчур аборигенского имени. И они решили… за него решили… и персоналии отсутствуют: решение принято, приговор приведен в исполнение.
Ну уж нет, вахлаки! Чоп еще себя покажет! Чоп уже выстроил линию защиты! Это будет \»ход конем\» и \»проходная пешка\» — одновременно…
Чоп не получит поутру \»плату за подлянку\» — Чоп получит свою зарплату на факультете и пересчитает при ребятах. И если обнаружит пару лишних стольников, то несказанно удивится и потащит всю группу в кабак, отмечать день рождения жены Бойля Мариотта… И они — пойдут…
…В дверях Чоп постоял, в который раз оглаживая лямки рюкзака. Потом сказал кому-то в темноту: \»Прости!\», и вышел не оглянувшись.
…Будет что вспомнить, когда идешь по ночной лунно-осенней степи и знаешь, что впереди — эти будущие воспоминания…
Чоп двинулся прочь от курилки. Ничто не держало, ничто не заставляло сжиматься, словно ожидая рывка сзади. Так. Закон о государственном языке… и языке межнационального общения… Все. Решение принято…
…Теперь эмиграция… да в тот же самый Рубцовск… а на Устюрте заговорят по-китайски…
Чоп расправил плечи, идя коридором Парламента. В дверях, не оглянувшись, он сказал кому-то: \»Прости
\».…Будет, что вспомнить, когда идешь и знаешь, что впереди — только воспоминания. А будущее… Прости.