Ситуация в Центральной Азии: К вопросу об “уйгурском экстремизме”

Регион наэлектризован острейшими проблемами. Для авторитарных режимов внешняя политика уже не является средством успокоения от “неприятностей” внутри своих стран. Центральноазиатские республики оказались в ситуации, когда порочный национально-изоляционистский курс обнаруживает свое банкротство во внешней и внутренней политике.

На рисунке 1.1.3 изображены рейтинги факторов риска, извне создающих угрозы стабильности региона.

К числу наиболее значимых внешних вызовов, способных серьезным образом подорвать и без того нестабильную ситуацию в регионе (учитывая нарастающую скорость распространения деструктивных процессов), эксперты относят:

— Геополитическое соперничество супердержав за сферы влияния

— Наркотрафик и контрабанда оружия из Афганистана

— Заинтересованность исламистских кругов в распространении своего влияния

“Уйгурский вопрос” аналогичен тем, которые сегодня беспокоят Россию. Поэтому союзником Китая в этом вопросе выступает Россия. Она рассматривает его “неприятности” с СУАР симметрично своим “неприятностям” с Чечней. В равной степени это относится к Центральноазиатским государствам, входящим в ШОС.

В этих странах имеется многочисленная уйгурская диаспора, которая кровно заинтересована в беспрепятственных контактах с СУАР. Учитывая данный факт, представляется весьма проблематичным расчет на способности государствообразующих наций “оказахить”, “окыргызить”, “обузбечить” уйгуров, проживающих на их территориях.

Между тем ситуация в СУАР — точное “знаковое зеркало” той геополитической направленности Китая на Центральную Азию, которая пока дипломатически дает о себе знать в претензиях на “спорные территории”. Китай уже выиграл в этом споре 500 тыс. га земли у Казахстана, 125 тыс. га у Кыргызстана и 40 тыс. га у Таджикистана (2).

СУАР — это единственный островок в Центральной Азии, который пытается придать амбициям Китая определенную статику, сдерживая его экспансию вглубь Центральной Азии (особенно в Казахстан и Кыргызстан).

Чтобы уйти из-под огня международной критики и оградить себя от иностранного вмешательства в “уйгурский вопрос”, Китай предпринимает активные попытки придать ему международное измерение в контексте борьбы с агрессивным исламом. Тем самым он стремится навязать миру великоханьский принцип “одного Китая” в качестве универсального господствующего видения. В этом кроется тонкий расчет и геополитическая прагматика. Назвать национально-освободительную борьбу уйгуров в СУАР “экстремизмом” — значит признать претензии Китая на часть территории Центральной Азии. Но это лишь часть интриги, связанной с “уйгурским вопросом”. Другая ее часть не менее закручена, но уже в повороте на Центральноазиатские республики. Последние испытывают комплекс слаборазвитости и деморализации перед своим “великим соседом”. Стоит ли удивляться тому, что выгоды от нормализации отношений с Китаем перевесили сделанные Казахстаном, Кыргызстаном и Таджикистаном уступки по вопросу о “спорных территориях”. Не исключено, что прокитайская позиция, занятая по “уйгурскому вопросу”, — это такой же удобный внешнеполитический ход, который используется странами ЦАР в их отношениях с КНР.

У этой части интриги есть свой внутриполитический подтекст. Нынешние кризисы в Центральноазиатских странах — это кризисы веры в ценность авторитарных режимов. Их лидеры, решив поменять строй, захотели сохраниться в качестве бессменных “рулевых”. Для того, чтобы оправдать свое затянувшееся пребывание у власти, они обещают экономический рост и социальные реформы. Невыполнение обещанного ведет к упадку легитимности всей системы власти. Издержки авторитарных режимов обессмысливают в глазах населения необходимость их поддержки. На потерю легитимности авторитарные режимы реагируют усилением силовых, репрессивных методов принуждения к послушанию. В ход пускаются пропахнувшие нафталином застойных времен идеологические “страшилки”: создание образов внешних и внутренних врагов. Роль одной из таких “страшилок” отведена “уйгурскому экстремизму”.

Само словосочетание “уйгурский экстремизм” вызывает настороженность. Ставить в один ряд слова “уйгурский” и “экстремизм” и тем более объединять их в одно понятие — значит изначально загонять себя в этический и правовой тупик.

Экспертам было предложено охарактеризовать степень адекватности рассматриваемого понятия. Важно было установить с помощью экспертизы, какую нагрузку несет на себе понятие “уйгурский экстремизм”. Является ли оно объективным или искажает реальную суть явления.

Две трети экспертных оценок распределились в пользу неадекватности рассматриваемого понятия вплоть до его семиотической мистификации. Согласно полученной экспертизе, данное понятие не столько отражает контуры явления, сколько извращает его. Это позволяет рассматривать понятие “уйгурский экстремизм” как “производную” от идеологии, которая мистифицирует явление с помощью мифотворчества.

Мистификация кроется в самой природе этого понятия, не допускающего строго научного определения. Оно содержит в себе политические и геополитические аспекты, которые выходят за рамки научно-методических споров и должны рассматриваться на другом уровне.

Мифологическая сердцевина “уйгурского экстремизма” — возрождение шариатского государства Восточный Туркестан на территории Центральной Азии. Уйгурская общественность в Казахстане одной из первых обратила критическое внимание на первоисточник указанного мифа — руководство Китая, подталкивающего государственно-политические круги стран “шанхайского форума” к мобилизации усилий на борьбу с “всемирным уйгурским экстремизмом”. И она не одинока в своем мнении. По крайней мере каждый 5-й опрошенный эксперт считает, что “уйгурский экстремизм” — это неологизм, утверждающийся в политическом дискурсе ШОС. Патрик Шампань отмечает: “В политике видимость признает правоту видимости, поскольку заставить поверить в существование чего-то означает, в сущности, заставить это что-то существовать”. Это утверждение полностью справедливо в отношении “уйгурского экстремизма”.

В центральноазиатский лингвистический обиход указанное понятие вошло и относительно быстро закрепилось благодаря средствам массовой информации.

На рисунке 1.1.4 изображена динамика распределения экспертных мнений относительно времени первого упоминания в СМИ ЦАР понятия “уйгурский экстремизм” (слева на рисунке) и его наиболее частого употребления (справа на рисунке).

Средняя тенденция в расчете на одного эксперта определена по формуле взвешенной средней арифметической.** Согласно средней тенденции, первое упоминание об “уйгурском экстремизме” встречается в СМИ ЦАР в 1996 г., наиболее часто употребимым это понятие становится в 1999-2000 г г.

Рисунок 1.1.4

Примерно с какого времени после развала СССР и образования СНГ в СМИ ЦАР встречается 1-ое упоминание об “уйгурском экстремизме” и когда это понятие становится часто употребимым? (% от числа опрошенных всего и в каждой экспертной группе)

Результаты экспертного опроса выявили одну любопытную закономерность. Эмпирически зафиксировано, что появление в центральноазиатских средствах массовой информации первого упоминания об “уйгурском экстремизме” совпадает по времени с созданием “шанхайской пятерки” (1996 г.), а наиболее частое употребление этого понятия — с проведением Бишкекского (1999 г.) и Душанбинского (2000 г.) саммитов глав “пятерки”. Что это — простое совпадение или продолжение политики медийными средствами ?

“Шанхайская пятерка” была основана в апреле 1996 г. в Шанхае (КНР). В нее вошли Россия, Китай, Казахстан, Кыргызстан и Таджикистан.

Бишкекский и особенно Душанбинский саммиты открыли коридор для проникновения неологизма “уйгурский экстремизм” в СМИ ЦАР. Шестой пункт Душанбинской декларации с очевидностью показывает, что на самом деле скрывается под этим понятием: “Стороны заявляют о поддержке стремления и усилий Китайской Народной Республики по сохранению единства страны в соответствии с принципом “одного Китая”(2). В этом же пункте декларации говорится, что стороны, подписавшие ее, выступают против вмешательства во внутренние дела других государств, в том числе под предлогом “гуманитарной интервенции” и “защиты прав человека”.

Итак, Китай, используя такой рычаг влияния как “шанхайский форум”, заметно продвинулся в достижении намеченной цели по “уйгурскому вопросу”. Главы “пятерки” по существу вынесли “смертный приговор” уйгурам СУАР, подписав “охранную грамоту” Китаю, защищающую его от нападок и обвинений в массовом геноциде уйгурского народа, а заодно и себе — от неменьших обвинений в нарушениях прав человека.

Актуализация внешнеполитического характера “уйгурского вопроса”, которую осуществили лидеры “пятерки”, стала прелюдией к широкому использованию в СМИ понятия “уйгурский экстремизм”.

Определим некоторые содержательные признаки термина “уйгурский экстремизм” в том виде, в каком он получил освещение в средствах массовой информации ЦАР. Для этого обратимся к данным экспертного опроса.

На рисунке 1.1.5 представлены показатели частотного распределения ответов в среднем по всему массиву.

Рисунок 1.1.5

Какое из ниже приведенных понятий, по Вашему мнению, используется в СМИ как релевантное (имеющее смысловое соответствие) понятию “уйгурский экстремизм”?

(% от числа опрошенных)

По оценкам экспертов, в центральноазиатских СМИ чаще всего встречается понятие “уйгурский сепаратизм” как релевантное понятию “уйгурский эстремизм”.

Оба понятия органически связаны, но не имеют смыслового сходства. В политической энциклопедии, изданной под научным руководством Г.Ю. Семигина, сепаратизм определяется как “движение за территориальное отделение той или иной части государства с целью создания нового государственного образования или придания определенной части государства автономии по национальному, языковому или религиозному признакам”(3). Экстремизм же — это “приверженность к крайним взглядам и мерам” (4). Сепаратизм может иметь экстремистский характер, а может и не иметь, быть мирным, как в случае с квебекским сепаратизмом в Канаде.

В нашем случае использование понятий сепаратизма и экстремизма как однопорядковых и взаимозаменямых призвано подчеркнуть наличие крайней формы сепаратизма, направленной на развал территориальной целостности государства.

Тот факт, что в качестве релевантных понятию “уйгурский экстремизм” реже используются такие понятия как “политический”, “этнический”, “религиозный” экстремизм, указывает на “уйгурскую” составляющую как на самостоятельную разновидность экстремизма.

Словосочетание “уйгурский экстремизм” означает, что целый народ характеризуется приверженностью к крайностям, что само по себе служит предупредительным сигналом о том, что в отношении указанного народа проводится политика расизма (или что то же самое — геноцида). Логика расизма, в каком бы обличии он не выступал, по существу есть логика “классифицирующего ярлыка”. От нее за версту несет политической ангажированностью.

Начиная с 1999 г. понятие “уйгурский экстремизм” прочно вошло в словарь политических обозревателей и закрепилось в лексике печатных изданий. Примерно с этого времени отмечается резкое обострение ситуации в Центральноазиатском регионе. События стремительно сменяли друг друга: серия взрывов в Ташкенте в феврале 1999 г., оккупация боевиками нескольких населенных пунктов в горных районах на юге Кыргызстана и теракты в Ошской области летом-осенью этого же года; прорыв вооруженных боевиков на территорию Кыргызстана и Узбекистана летом-осенью 2000 г., появление информации о связях уйгурских организаций с чеченскими боевиками, убийства лидеров уйгурской общественности, сотрудников правоохранительных структур, китайских дипломатов в Кыргызстане и Казахстане в 2000-2002 гг.

На страницах газет, освещавших эти события, появилось семантическое многообразие относительно прилагательного “уйгурский”. В связке с ним шли такие значения, как “сепаратизм”, “экстремизм”, “терроризм”, “бандитизм” и т.д.

Трудно сказать, чего больше было в газетных публикациях — оскорбительной нелояльности к уйгурам, непонимания истинных устремлений автохтонов СУАР или созвучности идеологической доктрине “одного Китая”, но вольно или невольно центральноазиатские масс-медиа начали выражать геополитические интересы имперской элиты КНР.

В среднем одним экспертом из числа опрошенных отмечено по меньшей мере два события, широко растиражированные СМИ как пример “уйгурского экстремизма”. У многих на слуху:

1) покушения и убийства лидеров уйгурской общественности;

2) убийство сотрудников правоохранительных органов в Алматы.

В головы читателей газет, телезрителей, радиослушателей внедрялась информация о том, что эти убийства — дела рук “уйгурских экстремистов”. Между тем факт причастности уйгуров СУАР к этим убийствам до сих пор не доказан, а убийцы не найдены. В газете “Республика-2000 в XXI веке” одной строкой прошла информация о том, что серия убийств лидеров уйгурской общественности — часть секретного плана китайских властей. Но вряд ли кто-то, кроме уйгуров, всерьез обратил внимание на эту строчку.

Не стоит думать, будто “уйгурский вопрос” — дело одного Китая. Необходимость в его спекулятивном использовании испытывают и центральноазиатские стратеги. Даже самые недальновидные из них сегодня уже понимают, какие скрытые опасности для режимов их личной власти несет разразившийся в регионе экономический и политический кризис. Соответственно ведутся поиски идеологической панацеи для продления периода личной власти.

Естественно было ожидать, что Китай не останется в стороне от этих поисков. Официальный Пекин уже начал так называемые “стендовые испытания” своей идеологической доктрины “одного Китая” в Центральноазиатском регионе. Ее первыми ласточками стали политические декларации и документы “Шанхайского форума”. После известных событий 1999-2002 гг. понятие “уйгурский экстремизм” становится своего рода “секретным кодом” Пекина, запланировавшего политический “дрейф” Центральноазиатских государств в сторону “прокитайской” солидарности. Как представляется, их превращение в часть геополитического пояса государств-сателлитов Китая “со статусом неоколоний” также вписывается в доктрину “одного Китая”, не расстающегося с идеей возвращения “утраченных” территорий в свое лоно.

Нет необходимости говорить о том, что не бывает порочных народов, как и о том, что социальная патология встречается у всех народов и в этом смысле не имеет национальности.

“Уйгурский экстремизм” — это миф, созданный теми, кто обладает монополией на власть, истину и право решать, кого казнить, а кого миловать. Именно сочетание “тоталитарности” и “экстремизма” в политике правящих режимов Китая и ЦАР точнее всего объясняет природу этого мифа.

Под лозунгами борьбы с “уйгурским экстремизмом” скрывается самая настоящая тирания.

Есть два способа тирании: физическое истребление народа и вытравливание исторической памяти о нем. И оба способа использует Китай против уйгуров, чтобы положить конец их надеждам на политическую независимость.

Сегодня трудно найти более убедительный пример тирании, чем дискриминация, геноцид, массовые жестокости и убийства уйгуров в СУАР КНР. Если добавить к использованию всеми осуждаемых методов убийств и этнических чисток фальсификацию истории и статистики уйгуров, уничтожение многочисленных памятников культуры на уйгурских этнических землях, то картина тирании будет полной.

За период с февраля 1997 г. по январь 2000 г. в СУАР КНР было казнено в общей сложности 1357 уйгуров. Это далеко не полная информация. В одном только Илийском вилаяте за указанный период было осуждено 310 человек, расстреляно 152 человека.

5-6 февраля, г. Кульджа — в ходе подавления мирной демонстрации уйгурской молодежи было ранено 184 человека, убито 103 человека, арестовано более 600 человек.

20 марта, г. Урумчи — казнены 6 человек.

24 апреля, г. Кульджа — казнены 3 человека.

29 мая, г. Урумчи — казнены 8 человек.

22 июля, г. Кульджа — казнены 7 человек.

30 декабря, г. Урумчи — казнены 15 человек.

10 января, г. Урумчи — расстреляны 16 человек.

20 января, г. Кульджа — публично казнены 11 человек.

19 апреля, г. Кульджа — расстреляны 2 человека.

22 июня, г. Яркент — расстреляны 3 человека.

27 августа, г. Урумчи — в тюрьме “Людаван” казнены 13 человек.

2 декабря, г. Урумчи — расстреляны 9 человек.

7 декабря — по приговору суда средней инстанции Илийского вилаята казнены 2 человека, осуждены на различные сроки тюремного заключения 9 человек.

На основании приговора Народного суда средней инстанции Илийского округа от 21 января 1999 г. были расстреляны:

25 января в г. Суйдуне Коргасского района — 6 человек. Из. них самому старшему — Абдушукуру Нурулле — было 34 года; самому младшему — Абдукериму Абдурехиму — 21 год.

27 января в г. Нилька Илийского вилаята — 1 человек.

28 января в г. Кульджа — 2 человека. Один из них — Ивраим Исмайил — был организатором двух молодежных демонстраций в Кульдже 14 августа 1995 г. и 5-6 февраля 1997 г.

Этим же судом были приговорены к смертной казни с отсрочкой исполнения приговора на 2 года два молодых человека 22 и 23 лет из г. Кульджа: Хамит Аблят — уйгур по национальности; Ахматжан Сейит — узбек.

По приговору Урумчинского городского суда от 12. 05. 99 были расстреляны 8 человек.

По приговору №14 Народного суда средней инстанции Илийского вилаята — 19. 07. 99. в г. Кульдже были осуждены 11 человек. Из них: приговорены к смертной казни с немедленным исполнением приговора — 2 человека в возрасте 23 и 26 лет; к пожизненному тюремному заключению — 3 человека; к различным срокам лишения свободы — 6 человек.

По приговору суда средней инстанции Илийского вилаята №19 от 19. 07. 99 г. расстреляны 2 человека. Приговорены к различным срокам тюрьмы 3 человека, из которых одному — Хелилу Туниязу — в момент ареста не было 18 лет.

По решению Высшего суда СУАР №373 от 7. 09. 99 г. приговорены к смертной казни с отсрочкой исполнения приговора на 2 года — 1 человек; к 15 годам тюремного заключения — 1 человек; к 3-м годам лишения свободы — 1 человек.

С 8 по 25 сентября в районах Каркаш, Лоп Хотанского вилаята, в г. Хотане в результате вооруженного подавления демонстраций протеста были расстреляны 71 человек.

По приговору Народного суда средней инстанции Илийского вилаята от 21 сентября 1999 г. были осуждены 30 человек. Из них: приговорены к смертной казни с немедленным исполнением приговора — 3 человека; к смертной казни с отсрочкой исполнения приговора на 2 года — 7 человек; к пожизненному заключению — 4 человека; к различным срокам тюремного заключения — 16 человек.

Среди осужденных и казненных абсолютное большинство — уйгуры. Но есть среди них и узбеки, кыргызы, казахи. Эта информация со списком имен репрессированных была распространена в пресс-релизе Казахстанской Ассоциации уйгуров от 5 апреля 2000 г. в связи с отмечавшимся уйгурской общественностью 3-летием со дня вооруженного подавления китайскими властями мирной демонстрации уйгурской молодежи 5-6 февраля 1997 г. в г. Кульджа. В пресс-релизе представлен далеко не полный список жертв репрессий китайских властей в СУАР.

Уйгуры в СУАР практически в безнадежных условиях ведут борьбу за самостоятельный Уйгурстан (Восточный Туркестан). Обязанность международного вмешательства перед лицом бесчеловечности и тирании — единственное средство спасти уйгуров в СУАР от физического и духовного уничтожения.

Положение местных уйгуров в ЦАР отлично от того, в котором находятся их соплеменники в СУАР, но это не может служить даже слабым утешением. Культурно-историческое наследие уйгурского народа оказалось предметом хищнической “этнической приватизации” (термин И. Ерофеевой) со стороны прозелитов нынешнего этнонационального Возрождения Центральноазиатских государств. Такова трагическая участь народа, лишенного государственной защиты.

Конечно, история не терпит сослагательного наклонения, но как знать, какой была бы карта мира и Центральной Азии, сохрани уйгуры свою государственность…

“Уйгурский вопрос” возник не сегодня. Но ответ на него не найден до сих пор. Несмотря на это, я искренне убеждена, что народ, подаривший миру великие имена Юсупа Баласагуни, Махмуда Кашгари, Абдураима Низари, Ахмеда Зияи, Ахмеда Югнаки, Садыра Палвана, Билала Назыма и др., сможет достойно посмеяться над злой иронией истории.

Усилия и жертвы, принесенные во имя свободы и независимости, не бывают напрасными. Именно поэтому тирания не бывает долговечной. Независимый Уйгурстан (Восточный Туркестан) — это вопрос времени и силы духа уйгурского народа. И это будет лучшим ответом тем историкам и политикам, которые страдают аберрациями зрения и не видят или не хотят видеть в лице нынешних уйгуров потомков древней уйгурской цивилизации.

** Формула расчета взвешенной средней арифметической: , где Хi — числовое значение i-й позиции признака;

1. — С. В. Жуков, О. Б. Резникова. Центральная Азия в социально-экономических структурах современного мира. — М.: Московский общественный научный фонд, 2001, С. — 398-400 (научные доклады, №134)

2. — Душанбинская декларация глав государств Республики Казахстан, Китайской Народной Республики, Кыргызской Республики, Российской Федерации и Республики Таджикистан – “Казахстанская правда”, 13 июля 2000г., №175-176 (23188-23189), С. 4

3. — Политическая энциклопедия. в 2 т. Т. 2/ Нац. обществ. — научный фонд; Руководитель проекта Г. Ю. Семигин; Науч. — ред. совет: председатель совета Г. Ю. Семигин — М.: Мысль 2000. — С. 398-399.

4. — Словарь иностранных слов — 13-е изд., стереотип. — М.: Рус. яз., 1986 — С.577.