Эшелону next

Кто не помнит прошлого, обречен пережить его вновь

Попробую сказать за всех жителей нашего города глазами моей семьи.

Этот город мы начали строить в 1928 году, когда сюда на голое практически место со всей России былf выслана масса т.н. “ раскулаченных людей”, в том числе и моего деда из Саранской губернии, за владение там мельницей и четырьмя верблюдами.

По приезде сюда вместе с тысячами таких же горемык, он застудился на “ковыльном перроне” и, откопав землянку для первой зимовки семье, – умер. Похоронили его “калачиком”, чтобы меньше рыть в мерзлоте. Эстафету строительства города, как и тысячи таких же сосланных и местных, перехватил мой отец. Ему тогда было 15 лет, но он вынужден был, чтобы выжить самому и сестре, катать тачки и строить железную дорогу, вокзал к приезду эшелонов с основной массой строителей будущего города. В аккурат к 1937 году. Это он так любил говаривать – “в аккурат”. Через много, много лет он иногда осторожно вспоминал, как его, подростка, вызывали тогда ночью в восьмой отдел на “сверочный допрос” после двух смен работы. И он тащился по “путям”, с которых при встречном паровозе и прыгнуть-то зимой было некуда из-за заносов.

Позже он очень заболел от этих тачек и шахтных санок (тем не менее, почему-то, к концу жизни помысливал предложить воздвигнуть из террикона “1-й Вертикальной” памятник людям, “перековавшимся в социализм”. Наверное, за то молоко, которое ему дал в голодном 51-м году один казах, чем спас его, тогда единственного, заболевшего сына, то есть меня), и поэтому основная нагрузка в семье легла на маму, которая, работая круглыми сутками, стала ведущим экономистом в угольной отрасли, получив орден Ленина, высокую награду по тем временам.

Так что фундамент этого города стоит на интернациональных костях людей самых разных национальностей. На первых порах, после того как бараки для зеков и спецпереселенцев были собраны и заселены, в городе и вокруг была нарыта масса шахт, вернее, неглубоких шахтенок, Уголь в них люди таскали ползком санками по 10-15 пудов в каждой, добывая до 50 тонн в месяц. После войны шахты стали глубже и обширнее, и туда для откатки угля стали опускать лошадей. Добывали в них уже до тысячи тонн в месяц. Лично мне эстафету развития города довелось перехватить в 1970 году. К тому времени шахты были уже на километровой глубине, с соответствующим горным давлением, скоплением газа, опасностью прорыва воды и прочих жутких неожиданностей природы, Таких шахт у нас стало 26. Лошадей в них уже не было, и потому запчасти, масло, ключи, самоспасатель, фляжку, газометр, тормозок, кайло, лом – всего килограммов 15-20 на каждого — мы таскали на себе километров за семь, да еще по уклону.

Мы были очень разные цветом и характером, но мы добывали уже миллионы тонн угля и звезды своим командирам.

Но и гибли сотнями. По осторожным подсчетам, в шахтах нашего города за всю его невеликую историю погибло более 3 тысяч человек. Только за прошлый год, если верить официальному признанию, — сто человек. Изуродовано же разными способами или заболело от такого труда –подсчитать просто невозможно. Думаю, не меньше миллиона человек за “отчетный период”.

Хотя добыча “настоящего хлеба промышленности” и было основной задумкой и задачей рождения, а затем и существования нашего города, в нем существовало и множество других производств, где трудилось множество наших сограждан, если и не так опасно, как в шахте, то не менее тяжело. На металлургическом комбинате, на знаменитой кондитерской фабрике, пивзаводе, гормолзаводе, Машзаводе, заводе им. Пархоменко, РГШО, ЖБИ, ДСК, Каргормаш и прочая, прочая, пусть не обидятся на меня земляки, предприятия которых я упустил.

В общем, мы строили добротный рабочий город, в котором архитектурных и других культурных изысков предусмотрено не было — не для того задумывался. Все в нем устраивалось просто и технологично – вот сюда груженый состав, отсюда выход порожняка.

Свежую рабочую силу — к парадному крыльцу шахты, после смены — через калитку с тыльной стороны, как шлак (это и сейчас осталось).

И улицы планировались так же. Тут живут рабочие, здесь их надзор, а там надзор надзора. Два раза в год – 7 ноября и 1 мая – нас выстраивали в колонны, украшали красным ситцем и другими символами нашего счастья и пропускали мимо главных начальников для осмотра и оценки нашего текущего физического и морального состояния.

Это сегодня дома обклеены пластиком и улицы подсвечены фонариками.

Боулинги, казино, аквапарки, фэнтази. А тогда мы ходили по городу с финкой при луне. Кинотеатр, танцплощадка и пивная — нехитрый паек нашей “культуры” того времени. Ну еще драмтеатр на Костенко, Дворец культуры горняков, театр Станиславского и японцами-зеками изготовленный летний театр. Так что мы овладевали культурой бытия сами, как могли.

Выйдем из шахты, помоемся с товарищами в бане, кивнем на бегу нашему надзору, что “добили” шестую раму, и в пивнарь, который прилажен к каждой шахте. Так вот и жили и вас рожали.

Светлое сегодня растет из темного вчера. “Как знали б вы, с какого сора растут цветы, не ведая стыда”. Не просто нам далось наше лагерно-барачное прошлое, и не просто мы с ним покончили. И то, чем сегодня располагает наш город, да и, надо особо отметить — весь Казахстан, начиная с его нынешнего политического брэнда, имеет место рождения, и оно находится именно в нашем городе. Мы пуповина свободного Казахстана. Именно у нас в 89-м году, в момент всеобщей горняцкой стачки, было положено “начало конца” могущественной идеологической империи — СССР. И хотя забастовали мы тогда не первыми, после Донецка, но встали дружно и круто. Результат налицо – нет СССР, нет ядерного полигона (первый пункт наших горняцких требований), в городе нет больше половины шахт. И город живет другой жизнью. Лучше или хуже – вопрос вкуса, но другой.

Снег стал чище. Город — ярче. Молодежь не рвется в шахты. Люди все меньше верят начальникам и все дальше уходят от них к самостоятельной жизни.

Многое изменилось — невозможно перечислить. Но главное — мы показали себе и многим, что свою жизнь можно менять в любом ее отрезке, если этого захочешь. То есть даже если уже и не молод. Хотя, конечно, лучше раньше. И теперь, когда мы состарились, мы вручаем вам – своей смене — это наше такое трудное, но единственное и потому очень любимое дите. Вы присмотритесь к нему – оно очень красиво и ухожено. И потом… оно еще сравнительно очень молодо — ему сегодня исполнилось всего 70 лет. Мы ему дали неповторимое и очень красивое имя — Караганда. Попробуйте полюбить его – нам бы очень этого хотелось. И не торопитесь его переименовывать, дети! По крайней мере, пока мы его окончательно не покинем.