Продолжение. Начало см. здесь.
***
Еврейская диаспора. Она появилась в результате многократных и разновременных “откочевок” из России, Украины, Прибалтики, Таджикистана через Израиль. Как мне сказал Д., “Просторы не те в Израиле. Проехал всего час и в другую страну машинным носом уперся. То ли дело — южная часть африканского континента — от Йоханнесбурга до Кейптауна через пустыню 15 часов езды”. Опять же бриллианты Дебирса манят своим загадочным светом, полулегальная торговля которыми — одна из статей дохода бывших советских.
Чего невозможно отнять у диаспоры, так это безмерного чувства юмора, вынянченного Шоломом-Алейхемом, подпитанного Райкиным, поперченного Жванецким и расцветшего на бурской стороне. Еще бы. Каким здоровым чувством юмора нужно обладать, если ежедневно на русскоязычный слух воспринимать “доброе утро” по-бурски — \»хуе моро\», а “спокойной ночи” — \»хуе таг\». Родная, родная страна по звукам. Но дети “великого и могучего” русского языка уже не знают, а иврит учат в специализированных детских садах.
Еврейская диаспора пестрит всякими байками и побасенками о еврейском счастье, за которое борются отдельными семьями. Высоцкий числится в классиках. Про лапы Тель Авива упоминается при каждом удобном случае. Диаспорные отношения не так сильны. Но если беда, то помощь с земли обетованной придет, будьте уверены. Во время президентских выборов Манделы в аэропорту Йоханнесбурга стояло около десятка самолетов израильской авиалинии и не дай бог, если “ожидается погром”, все желающие могли улететь абсолютно бесплатно на землю, на которую переселился Авраам из Ура. Советский Союз вспоминается не рассказами об антисемитских притеснениях (это тема деликатно, по-еврейски, обходится), а с душевным пастернаковским вздохом.
Пианист Г. родом из Таджикистана, играющий в южноафриканском Лас-Вегасе – Сан Сити, руку которого за прекрасную игру пожал сам великий слепец Уандер, откровенно скучает по чайхане в Душанбе, где душа расцветала от душевных разговоров. Б. из Литвы, выйдя на пенсию, пишет сказки на русском языке для внуков, которые никогда не смогут прочитать на этом языке его творения.
При этом политика бывшего СССР не жалуется добрым словом. Мой случайный знакомый Д. ругал ее “на чем свет стоит”, мешая в одно целое — и ностальгию по местам своей юности в городе Черновцах, и откровенную ненависть к социалистическому строю. Свои первые деньги в ЮАР он выиграл в казино. С них все и пошло. Удача много значит для эмигранта. Сына выучил. Сам — хороший специалист по спутниковым тарелкам. И одна примечательная деталь – на склоне лет эмигранты в Африке желают смотреть российское телевидение, которое “ловится” только в виде первой программы. Она для них — как окно в далекое забытое советское прошлое, хотя многие сюжеты остаются непонятными. Уезжали же из СССР, а теперь…
“А умирать надо среди своих” — мудро заключал Д. в конце любого разговора, касающегося эмиграции. Можно в поисках алмазов исходить земли, прожить в других краях, а умирать, когда придет срок и “прилетит ветер, чтобы смести следы ног” (бушменский образ смерти), надо там, где ты сделал свои первые шаги, где прошла твоя юность. Почему так печально?! Может быть, в этом есть проявления культовости смерти — умирать там, где отрезана твоя пуповина. Но опять же, для кого-то это совсем не имеет значения. Для моего собеседника кажется важным думать о том, кем и где будет принят его последний вздох.
В эмигрантской котомке, прежде всего, живут воспоминания о юности, которая бессмертна, о стране детства, в которую уже никогда не купить билета. Отрицая, можно сказать, все советское, “совдеповское”, оказывается невозможным отрицать две эти главные ипостаси круга жизни, если не сказать, самые прекрасные по своему ощущению. Они, волею судьбы облеченные в социалистические рамки существования, обладают собственной независимой энергетикой. Родину ведь не выбирают.
Отказ от реальности прожитого в СССР принимает сущность ирреальности в эмиграции по стереотипам поведения, выраженным, прежде всего, в желании побеседовать по душам, в праздновании социалистических праздников и Нового года. 8 марта и 23 февраля – это святое, не забываются 1 и 9 мая. И если 31 декабря, где-нибудь в районе Бэдфорда, в Йоханнесбурге гремят салюты, кричат во всю глотку “С Новым годом!” и поют “в лесу родилась елочка” среди пальм, то это наши, бывшие. И до боли откровенное — “Гаик, ты опять нажрался” — заметьте, по-русски (на армянском, я думаю, нельзя выразить это состояние души) – несется в темноту неба, где расправил свои звездные перекладины Южный Крест.
Еврейская история. Она потрясающая по нелепости сюжета. Военный конструктор, на пенсии, выехавший еще в 70-е годы, после Израиля обосновался в ЮАР и стал военным консультантом при режиме апартеида. Платили ему за мозги хорошо. Сказывалась советская военная школа. Деньги водились, и алмазы тоже. Но в своей памяти он продолжал жить в Киеве, неподалеку от Крещатика. Поскольку его умом преимущественно владели чертежи конструкций, то он мало обращал внимания на растущие счета в банке. Продолжал жить как советский человек – в аскезе, но с гениальными идеями. После смерти его “алмазы” достались не детям, а, как водится, домосмотрительнице – предприимчивой женщине, из бывших советских, ловко подделавшей завещание. Ох, эти уж бывшие, милые соотечественницы, готовые на любую авантюру в борьбе за свое женское счастье. Впрочем, это сюжет для другого рассказа.
Славянская тема. Не про русских, которые в большинстве своем состоят в смешанных браках или относятся к категории “новых русских”, и надо сказать, не особо дружны между собой, но индивидуально сильны в преодолении житейских трудностей в условиях эмигрантской изолированности. А про мятежную славянскую душу, которой трудно обрести покой.
Пан Габриэль Лисовски – поляк, председатель общества ветеранов-поляков II Мировой войны в ЮАР. Говорит по-польски, по-русски, и, естественно, по-английски. Судьба его пощадила. Он не был расстрелян, как многие польские офицеры, попал в советский плен по этапу Архангельск — Ташкент. После окончания войны через Сирию эмигрировал в ЮАР. Работал, владел небольшой фабрикой по пошиву кожаных аксессуаров. Но потом разорился. Не беден, но и не богат. Жена умерла. Единственный сын трагически погиб. На старости лет (на 76-м году) он женился на англоафриканке, “молода была не молода” — ей 74.
Я познакомилась с ним в первый год их совместного проживания. Не верьте словам, что старость не ведает страстей. Ох, как ведает! Ген славянской памяти живуч и могуч. Пан Габриэль мечтал уехать умирать в Варшаву, пел польские и русские песни, читал стихи Мицкевича и Пушкина. Любил выпить “горькую”, исключительно водку. А выпив её, он садился за руль автомобиля и разъезжал по улицам своего приокеанского городка в поисках “Смирновской”. Какой славянин не любит быстрой езды?! Он очень просил меня объяснить его дорогой Корри, что такое “славянская душа”. Увы, это оказалось невозможным. Параметры такой “вселенной”, как “славянская душа”, недоступны прагматичному английскому уму. И доводы, что она должна обязательно развернуться в нужный момент, а потом свернуться – остались непереводимой игрой слов.
Nota Bene. Наши степные кочевники не остались в стороне от процесса освоения буша. Внутренние районы ЮАР напоминают родные пейзажи Прибалхашья и Бетпак Далы. Только не хватает курганов на линии горизонта, вечных маркеров Сарыарки и войлочных куполов юрт. Но едут сюда не за знакомым пейзажем.
М. попал в ЮАР из Мозамбика. Первые годы эмиграции не то что тяжелые, а тяжелейшие. Затем роман с местной стюардессой. Не устояла чернокожая красавица перед джигитом. Потом удача – совместное дело с другом — “новым русским”. Первый капитал. Прощание с местной красавицей и партнером, который перестал быть другом. Первоначальный этап накопления капитала, как известно, дружбы не приемлет. Воссоединение с семьей. Дети забыли казахский, плохо говорят по-русски. Старая апа огорчается, что с внуками и на родном, и на неродном языке уже не поговорить. Но бесбармак на столе обеденном блюдо постоянное. Благо, южноафриканская баранина почти так же хороша, как казахстанская. Связи с родом сохранены. Но не более.
Эпилог. Вот так “наши” осваивают краешек земли, где ревут вечные сороковые в надежде найти свой и только свой “алмаз”. И летят перелетные птицы зимовать в Африку. В Кейптауне, на горе Table-Mountain, ласточки ждут прихода весны, чтобы вернуться на родину, в Сибирь. По законам природы они всегда возвращаются. А человек не знает предела в своих желаниях найти счастье. Как впрочем и не бывает предела тоске, которая может возникнуть после исполнения всех желаний.
Три каравеллы Варфоломея Диаса вышли в 1486 году из Лиссабона. После долгих скитаний и пережитых бурь в поисках морского пути в Индию они достигли южной конечности африканского материка, обогнули его, доплыв до реки Бушменов. Однако из-за лишений пришлось повернуть обратно. Диас и его спутники повторно прошли мимо самой южной конечности Африки и дали этому пункту название мыс Бурь. По прибытию в Лиссабон Диас доложил о своем открытии королю Иоанну, который сказал: “Нет, назовем его лучше мысом Доброй Надежды, так как теперь есть основание надеяться, что португальцы нашли искомый морской путь в Индию”. Так появился на карте мыс Доброй Надежды, открытый Диасом, названый королем и утвержденный Васко да Гамой.
Ревущие сороковые рвут свои волны об его острые камни. Бури, мешающие дожить и долюбить. Мешающие доплыть, долететь, добежать до желаемой цели. Мешающие восторгаться придуманным. Мешающие насладиться мгновениями. Вопреки штормящим сороковым переименовать мыс Бурь в мыс Доброй Надежды.
У самого его кончика встречаются два океана — Атлантический и Индийский. Свидание отмечено тонкой кромкой. Встречаются и не могут слиться воедино. У каждого своя вода, свой характер и своя судьба, собственная, океанская. Омывая разные земли, они обнимаются и обмениваются впечатлениями об увиденном у мыса Доброй Надежды. Встреча двух субстанций, двух характеров.
Каждый день встречаются океаны у мыса Бурь, превращая его в мыс Доброй Надежды. Надежда всегда Добрая. Ну и что же, что ревут сороковые. Надежда обозначена на карте судеб.
Вернуть бы ушедших, найти бы пропавших, поцеловать бы забытых. Успеть бы. Найдется утраченное, исполнится заветное. В последнем своем походе, отплывая от берегов Бразилии, опальный и всеми забытый Диас захотел вновь достичь мыса Доброй Надежды, и не смог. Погиб в 1500 году. Шторм разорвал его корабль по пути к заветному мысу. Надежда не умирает последней. Она не умирает вообще.
(Продолжение следует)