Твои сорок дней

Мы встретились с тобой впервые в коридорах истфака КазГУ в 1992 году и проучились вместе только первый курс. Потом ты перевелся на заочный, а я через год “потерял связь с факультетом”. Тогда мы общались постольку поскольку – пару раз пили пиво на “БэБэ”, о чем-то говорили – одним словом, были просто однокурсниками. Но судьба через несколько лет свела нас снова.

Мы встретились в другом Институте: на этот раз научно-исследовательском. На дворе стояли лихие 90-ые прошлого столетия, и любая работа считалась спасением. Так ты стал археологом. Помнится, тогда я был инженером, а ты – старшим лаборантом, и получали мы тогда по 30-40 долларов по тогдашнему курсу. Именно в это время мы стали ДРУЗЬЯМИ. За рюмкой чая мы говорили о многом, знакомились с друзьями и братьями друг друга, обсуждали проблемы мира и общества.

Помнишь, как в конце августа 1995 года мы стали приставать к прохожим с глупыми вопросами? Тогда мы представлялись журналистами: я, мол, иностранный корреспондент, а ты – мой переводчик. Мы спрашивали у алматинцев и гостей тогдашней столицы мнение о предстоящем референдуме по изменению Конституции РК, и практически все наши респонденты предпочли уйти от прямого ответа, говоря, что далеки от политики. Это было шутливое интервьюирование населения, подбодренное прекрасным настроением, но, видимо, именно тогда были заложены основы нашей будущей профессии – одной на двоих.

Газетчиком ты стал в 1999 году – пришел во “Время ПО” – и практически сразу же стал подниматься по карьерной лестнице. У тебя был (в принципе, и остается) прекрасный, отличный от других, классическо-журфаковских, слог. Так в казахстанской журналистике появился “Султан Бейбарсов” (“Бей барсов – символа власти”, – объяснял ты мне тогда), твой псевдоним, вскоре преобразовавшийся в Алима Бейбарсова. Помню, я в то время гордился знакомству с тобой. Гордился твоими успехами и твой отец – Батырхан-ага, хотя открытым текстом он этого никогда тебе не говорил. А признание им твоей состоятельности для тебя самого было высшей наградой, выше, чем признание руководства или высоких гонораров. Ну, а я тихо пописывал в небольшую частную “районку”, иногда обмениваясь с тобой какими-то материалами.

В те годы нелегко пришлось независимой журналистике, и многие испытания выпали на твою долю и на редакции, в которых ты трудился, в том числе и первой “Республике”. Собачьи головы, похоронные венки, поджоги и нескончаемые проверки фискалов – все это уже (надеемся) история, о которой ты вспоминал смеясь, хотя в ту пору было не до шуток. А мы в то время виделись изредка – пару-тройку раз в год.

Здесь, в редакции газеты “Время ПО”, ты познакомился с Назирой, которой суждено было стать твое женой. У вас родилась прекрасная дочка Наиля, которая еще сызмальства играла в журналистику: рассаживала кукол и брала у них интервью. А еще она великолепно рисует, и ты с гордостью показывал мне ее яркие и красочные рисунки. Ты всегда гордился “своими девочками”, даже в те дни, когда у вас с Назирой возникали временные трудности в общении – с кем не бывает… А еще ты очень любил маму, и материл себя последними словами, когда бывало чем-то ее обижал, как тебе казалось…

В очередной раз мы встретились весной 2004-го – на митинге оппозиции за “Сары-Аркой”. На нем выступали живые тогда Заманбек, Алтынбек, твой отец… а мы с тобой сидели на молодой травке, комментировали речи с трибуны, подпевали Цою (“мы хотим перемен!”) и планировали попить пиво. Тогда ты только устроился в “Эпоху” и пообещал походатайствовать за меня перед начальством. Буквально через месяц мы уже работали в одной редакции: ты был ведущим обозревателем, а я карикатуристом, иногда пишущим небольшие статейки в номер. Потом ты разошелся во мнениях с тогдашним главредом и ушел в “Республику”, а я остался.

В июне следующего года Батырхан Даримбет, твой отец и любимый дедушка твоей дочери, попадает в страшную автомобильную катастрофу. Пролежав несколько дней в реанимации, Батырхан-ага оставил этот мир… Это сильно, слишком сильно сказалось на тебе. Впрочем, об этом ты не говорил вслух, но это было понятно и без слов. Ты очень скучал по своему отцу.

Весной 2006 года ты вернулся в “Эпоху”, и мы вновь сидели в одном кабинете за соседними столами. Наверное, это было лучшее время. Можно было записывать практически каждое твое выражение на диктофон, чтобы потом выдавать их за афоризмы, заголовки статей или что-нибудь в том роде. Говоря простыми словами, творческий подъем у тебя достиг в то время небывалых высот. В газете твои материалы не повергались редакторской обработке, да и для корректора, в отличие от меня, ты доставлял минимум хлопот – не было ни грамматических, ни, тем более, политических ошибок в текстах.

А потом тебя из колеи выбила болезнь, и не одна. Мы видели, как ты боролся с ними, одновременно с каким-то философским взглядом принимая их. Наверное, тебе в это время не хватало общения, а я все откладывал “на потом” звонки к тебе. Прости меня за это, Брат… Но я радовался, когда ты говорил, что хочешь работать, что твой мозг требует выплеска накопленных впечатлений от окружающего мира, а руки чешутся от предвкушения “стучания” по клавиатуре. Радовался и ты, когда устроился работать на “Навигаторе” (“зонекз”, то есть), заявив с гордостью, что получаешь от этого огромное удовольствие. “Будем жить!”, – говорили мы тогда друг другу. Но болезнь делала свое черное дело, и после Нового года ты уже не вышел на работу…

…Прошло сорок дней и сорок ночей с того момента, когда мне сообщили: “Аскарик умер…”. С тех пор я ощутил острую нехватку разговоров с тобой. Каждый день я вспоминаю тебя, твои шутки, твой взгляд на жизнь, твои статьи. Большинство из статей было построено на иронии, ведь, именно с нее, как говаривал Бернард Шоу, начинается Свобода. У меня на компьютере сохранились многие из них – помнишь, ты как-то перекачал на него свою папку, названную тобой “менiкi”? Сохранились и личные фотографии, и надеюсь, ты не был бы против того, чтобы я их здесь выложил…

Тебя похоронили рядом с отцом в День демократии, и это глубоко символично. Ты пережил Батырхан-ага на два с половиной года и ушел от нас также внезапно и трагически… Хотя я еще многое хотел написать на твои сорок дней – о том, как ты оказался в числе последнего сезона в советском “Артеке” и наблюдал за военными кораблями близ Фороса в августе 91-го. О твоей безграничной любви к Казахстану. О том, как мы в шутку мечтали о смене власти, когда нам будет можно пинком открывать дверь в редакции провластных газет. Но обо всем этом как-нибудь в следующий раз…