См.: Часть 1, Часть 2, Часть 3.
***
В заключение вновь прильнем к истокам:
Сформулировав теорию прибавочной стоимости, создаваемой через соединение Труда и Капитала, Маркс вывел и основное противоречие капитализма – между общественным характером производственных отношений и частной формой присвоения их результатов. Теоретически – совершенно верно, — было тогда, и остается по сию пору.
Но…
нет на свете печальнее повести, чем об этой прибавочной стоимости
… этого не скажешь о практических выводах, где Маркс – ученый, не совладал с ним же – революционером. Философы прошлого лишь объясняли мир, тогда как наша (коммунистов) задача – преобразовать его, — это кредо авторов “Коммунистического манифеста” подвигло на выдачу простого решения – экспроприацию частно-капиталистической собственности государством. Велико было искушение подыскать сразу же и исполнителя этой великой исторической миссии – промышленный пролетариат. Которому, как известно, нечего терять, кроме …
Жизнь, однако, подсказала (во многом – благодаря, как раз, устрашающему примеру “страны победившего социализма”) и компромиссное решение: капитал во всех развитых странах пошел на гораздо более пропорциональное разделение прибавочной стоимости между Работодателями и Работниками.
Плюс – правительства капиталистических стран, оставаясь сугубо буржуазными, благоразумно социализировали госбюджеты, осуществляя через них дополнительное перераспределение прибавочной стоимости. Благо, частнопредпринимательский стимул позволял производить этой прибавочной стоимости (товаров и услуг) в достатке.
Деньги-Товар-Деньги … Маркс-Энгельс-Маркузе …
Капиталистический мир поменял Маркса на почти его однофамильца, немецко-американского философа и социолога, практически ровесника XX-го века, лишь немного не дожившего до горбачевского нового мышления. Герберт Маркузе – вполне легальный, охотно признаваемый западной политологией и социологией (и столь же яростно ругаемый в СССР) неомарксист, востребованный в годы бурного послевоенного рыночного ренессанса Европы и “холодной войны” с соцлагерем.
Рожденная тогда концепция конвергенции – сближения капитализма с социализмом, оказалась вполне плодотворной. Настолько, что ее вариации – “социализма с человеческим лицом”, периодически перекидывались даже на контролируемые Москвой правящие компартии Венгрии, Югославии, Чехословакии, Польши… после чего идеологические искривления приходилось выправлять уже танками Варшавского Договора.
Зато с другого конца, — с Пиренеев, и с Балкан, конвергенция вполне успешно сделала свое дело – диктаторские режимы Испании, Португалии, Греции сменились парламентскими, приобрели политическое и экономическое устройство, симметричное Единой Европе.
Аналогично успешная капиталистическая демократизация осуществилась и во всех тех местах земного шара, где Западу пришлось выстраивать и военные форпосты противостоянию социалистическому блоку и, одновременно, “витрины” западного образа жизни. Это — послевоенные Япония, Тайвань, Южная Корея…
В самих же базовых странах Европы капиталистический социализм (знаменитый пример шведского социализма) утвердился вполне и окончательно (?). Те же профсоюзы, став не только силой Гражданского общества, но и фактическим политическим институтом, сделали буржуазные парламенты и соответствующие правительства даже где-то и перегибающими палку трипартизма в сторону наемного труда. Так, доля зарплаты в ведущих капстранах поддерживается до 70% ВВП – куда уж больше!
Вообще, конвергенция Труда и Капитала продвинулась настолько, что собственно Капитал даже как бы и был вытеснен из этого двуединства. Принадлежность системообразующих банков, крупнейших производственных и торговых компаний каким-то конкретным частным собственникам стала исключением, правилом же – всеобщее акционирование, перекрестное, многоступенчатое, с преимущественно миноритарным распределением акций.
Тот же топ-менеджмент любой акционерной компании – конвергировал до полного слияния родительских признаков. Как совладельцы больших или меньших акционерных пакетов, фактические хозяева производства и прибыли они – капиталисты. Но, в той же степени, они же – и наемные работники, пусть и высокооплачиваемые.
Но куда же, в таком случае, подевался Капитал?
О, это как раз и есть ключевой вопрос, но до него мы еще доберемся. Пока же, заканчивая тему конвергенции, такой еще исторический пассаж:
Обосновывая необходимость экспроприации частных средств производства в собственность коммунистического государства, Фридрих Энгельс справедливо замечал, что любой пролетарий (ленинская кухарка), делегированный во власть для управления этой собственностью, из работника превращается в госчиновника, вовсе не заинтересованного служить трудовому народу. А потому, следовал философско-диалектический вывод, все органы власти в народно-демократическом государстве должны быть регулярно и полностью переизбираемыми (дословную цитату искать не стал, особо дотошные могут сделать это сами).
Выходит – как раз нелюбимые (взаимно) Марксом-Энгельсом капиталисты и воплотили революционную мечту (творчески приспособив ее, правда, под себя) основателей научного коммунизма…
Если все так хорошо, почему так плохо?
Так почему же, триумфально победив, везде где можно, рыночная экономика под руку с парламентской демократией, а вместе – либеральная модель, вдруг да и сбоила?
И на каких таких основаниях мы утверждаем, что это – не очередной циклический кризис, а, именно, — системный сбой, то есть такой, после которого система в прежнее состояние возвратиться уже не способна? А посему и стоит на пороге той самой …ской (пока – не понятно какой) то ли ре…, то ли э…волюции.
Ответ: именно потому и засбоила, что одержала победу везде, где только можно.
А основания утверждать, что система исчерпала свои возможности, и объективно не может не реформироваться, – они именно те же самые, что и привели ее к нынешнему триумфальному расширению до полной глобализации.
Рожденный ползать – стоять не может
Все, вообще-то говоря, достаточно просто: нынешняя модель рынка, — не Рынка вообще, а именно конкретно-историческая его модель, сложившаяся еще в середине XIX-го века (а в подоснове – еще с авраамовских времен), и сохранившаяся, в естественном своем развитии, до нашего времени, построена на такой монетарной технологии, которая сохраняет устойчивость при одном обязательном условии – наращивании объема. Если же таковое наращивание где-то наталкивается на какие-то пределы-ограничения, — возникает кризис. Локальный и преходящий, если ограничения роста преодолимы внутри системы, и – системный, если вся система уперлась во что-то такое, что не дает ей расти дальше.
Речь идет о технологии обеспечения Рынка деньгами, построенной на том, что эмитирующий (печатающий монету, бумажные банкноты или создающий “безнал”) производитель денег (назовем его – Банк) выпускает этот свой продукт на рынок исключительно в долг, да еще и под некий исходный процент (ставку рефинансирования).
А коль скоро это так, и предыдущие два века было только так (и до этого – тоже), то во все времена, и сейчас – тоже, Рынок всегда должен Банку, — все те деньги, что находятся в обращении.
Отдать этот долг, разумеется, невозможно, — для этого пришлось бы вернуть в Банк все деньги, то есть – остановить Рынок. Да и то Рынок остался бы должен Банку, — ту процентную накрутку на кредит, деньги для уплаты которой еще даже и не эмитированы вовсе.
Поэтому отдать ранее взятое у Банка Рынок может лишь одним способом – опять взять кредит, следующий.
Причем это только в конце цепочки – для получателей разных там ипотечных или потребительских кредитов (даваемых, обязательно, под залог) обязанность возвращать ранее взятое сполна и с процентами, как обязательное условие возможности нового займа, неукоснительно соблюдается банками, и эту неукоснительность поддерживает вся мощь государства. А вот чем ближе к вершине пирамиды эмиссионного кредитования, тем более обязанность возврата ранее взятого дополняется еще параллельным, и даже опережающим правом – правом взять следующий кредит, больший по размеру (причем – без особого залогового обеспечения). Ровно настолько больший, чтобы можно было рассчитаться по старому займу, со всеми его процентами, и еще осталась бы новая порция денег для нарастающего вложения их в Рынок.
Соответственно, если в потребительском низу так называемые перекредитование, отсрочка или реструктуризация долга применяются только в исключительных случаях, скажем, как сейчас, при кризисной потере теми же ипотечниками, или субъектами малого бизнеса, платежеспособности, то в банковских верхах беззалоговое так называемое рефинансирование, или фондирование, — самая нормальная практика. Это именно норма, поскольку без того, чтобы не давать Рынку в долг все большие и большие деньги, ссудно-платная монетарная система нормально существовать – не может.
А поскольку одалживание Рынку все больших и больших денежных масс есть первое и обязательное условие существование на рынке Банков (без которых Рынок, в свою очередь, существовать не может), вытекающим из этого вторым следствием-условием сохранения устойчивости всей системы, является все большее и большее наращивание той массы товаров и услуг, что производится-продается на рынке.
Каких товаров, и для кого, не столь важно. Важно, чтобы производство-потребление все время бы росли.
…изобрести велосипед…
Как велосипед, в силу самого своего устройства, в принципе не обеспечивает сохранения равновесия в неподвижности, так и Рынок (повторим — не рынок вообще, а построенный именно на возвратном и возмездном монетарном обеспечении) не способен стоять на месте. Казалось бы, если человек уже одет и обут, всем накормлен, обеспечен нормальным жильем, средствами передвижения, всем прочим необходимым, ну и хватит! Давайте заниматься духовным развитием, охраной природы – да мало ли чем еще! Но – сама унаследованная от неизобильных прошлых времен монетарная технология не допускает остановки роста потребления, наоборот – требует вовлечения в него все новых и новых ресурсов.
Здесь – замкнутый круг производства-потребления с прямыми и обратными связями, заставляющими его непрерывно расширяться. Нельзя остановить наполнение Рынка все новыми и новыми деньгами, и нельзя, под эти все пребывающие на Рынок деньги, не наполнять его все новыми и новыми товарами. Останови производство новых денег – наступит дефляция (та, что теперь уже на подходе), опрокинутся банки, а с ними и сам Рынок. Допусти хотя бы просто отставание товарного прироста от прироста монетарного – на Рынок нахлынет инфляция, еще более тормозящая товарный оборот и, в конечном счете, опрокидывающая те же банки.
Вот эти две волны – прироста денег и прироста товаров – они, в такой ссудно-возмездной монетарной системе, обречены бежать наперегонки, накладываясь все новыми и новыми слоями на уже освоенные рыночные пространства, либо – захватывая все новые и новые.
Пока было куда расти и расширяться – все шло замечательно, рынок был непобедим, поскольку именно расширение для него и есть форма существования. Но вот мировой рынок “уперся”: расширяться ему, в сложившихся ныне рамках – некуда. И как велосипед, незаменимый при покорении недоступных пешему далей, становится ненужным, мешающим и просто опасным, если передвигаться на нем исключительно по собственной квартире, так и глобальная экономика оказалась в положении слона в посудной лавке – куда ни повернется – все сама же с полок и обрушивает.
Внешне, этот “упор” выглядит таковым потому, что развитые капстраны превратили в законченных потребителей все свое население, и попросту “затоварили” его, а “развивающиеся” — потому, что в силу недемократического устройства не способны распространить потребительские блага на основную массу своих граждан.
Понятно, что этот нынешний упор лишь относителен, — распространи покупательную способность на те две трети населения земного шара (включая и две трети наших казахстанцев), что остаются пребывать в бедности, — и глобализация обретет потенциал еще лет на полсотни, как минимум.
Да, для этого нужны политические реформы во всех таких странах, как наша, и хотя вопрос их осуществимости … под вопросом, тем не менее, будь причина нынешнего кризиса только в этом, — он был бы преодолимо внутрисистемным. Дело, однако, сложнее. Дальнейшее движение глобального рынка уперлось в еще одно, на сегодня – главное, препятствие, которое … сам себе устроил Капитал. В том самом главном виде, в который он, за все предыдущие трансформации, успел, потихоньку, перетечь.
О чем и пойдет речь…
Пирамиду придумал не Мавроди
Коль скоро Рынок снабжается деньгами исключительно на коммерческой основе, сами деньги – тоже товар на рынке. Вообще-то, это всего лишь техническое следствие, вытекающее из ссудно-монетарной технологии. Как, скажем, в силу технического устройства современных атомных или угольных электростанций, у них на выходе обязательно есть горячая вода, охлаждающая конденсаторы турбин. Полезно ли используется это тепло, или, наоборот, экологически загрязняет реки-водоемы, инженерно это может быть и так, и так. Но, при данной технологии, сам тепловой “хвост” — неизбежен.
Измени исходную технологию – изменятся и вытекающие из нее технические следствия, варианты чего, конечно, всегда имеются. Другое дело, что и ссудно-процентный принцип, и функция денег, как товара, — они настолько укоренились не только в технологию конкретного, исторически сложившегося Рынка, но и в его менталитет, в саму психологию и общепринятую философию человеческого сообщества, что возможность здесь какой-то альтернативы – попросту не воспринимается.
Это как если бы религиозно воспитанному с младенчества человеку попытались внушить, что Жизнь – это форма существования белковых тел, а никакого Бога и нет вовсе.
Заяви сейчас в приличном обществе, что деньги не должны быть товаром, — вас воспримут как блаженного профана, или злоумышленного антирыночного еретика. Народ нынче гуманный, — на костер не потащат, но пальцем у виска покрутят – точно. А потому и мы не станем сомневаться в божественно-товарном предназначении денег, опишем лучше, что из этого следует.
Если деньги – товар, их можно и – должно, производить. Тем более что такое производство – самое гарантированное и окупаемое на Рынке. Первоначальные затраты – не более, чем необходимо для получения банковской лицензии, затраты собственно на производство – лишь на содержание офиса (сырья закупать не надо, что-нибудь плавить, ковать, собирать на конвейере – тоже не требуется), прибыль же – гарантированные 100%. Поскольку производитель новой денежной массы получает, согласно законам рыночного товарообмена, возможность приобретения эквивалентного количества любых других товаров-услуг.
Здесь – одно из коренных противоречий капитализма (не вообще, а – данной монетарной модели), в марксовы, да и ульяновские, времена не настолько еще обострившееся, но сегодня – ставшее уже кризисно-критическим.
Противоречие это вот в чем:
С одной стороны, поддержание динамического баланса между денежной и товарной массами объективно требует, чтобы монетарная эмиссия осуществлялась бы и органом и способом, свободными от собственной коммерческой составляющей. С другой стороны, такое историческое завоевание Рынка, как осуществление денежно-кредитной эмиссии самими его субъектами, и на коммерческой основе, объективно втаскивает капитализм в самый непреодолимый для него кризис перепроизводства – перепроизводства денег.
Собственно, вся история развития современного Рынка, с адамсмитовских времен до наших, это история борьбы государства, пытающегося как-то упорядочивать-сдерживать кредитно-эмиссионный процесс, с финансовым капиталом, стремящимся как можно более нарастить сам себя, сначала вне непосредственной, затем – опосредованной, а затем – уже и даже косвенной связи с наращиванием массы всех других, – не денежных, товаров и услуг на рынке.
И, надо сказать, практически все капиталистические государства, и в ранне-рыночные, и наши времена, эту борьбу проигрывали. Примерно как ноги пьяницы, заплетающиеся-упирающиеся перед входом в кабак, не могут помешать их обладателю добраться до места, где только и можно в очередной (бесконечный) раз “поправить здоровье”.
Алкоголь, табак, героин …кредиты
Не будем изобретать хлесткие термины вроде “финансового алкоголизма”, лучше сразу перейдем к описанию основных клинических проявлений чрезмерной (скажем так) зависимости Рынка от регулярно избыточных денежных вливаний.
Самая основа клиники – это монетарная эмиссия не ради сохранения динамического баланса между товарной и денежными массами, а эмиссия – как самозначимый коммерческий процесс. Механизм же (шприц, которым монетарный “наркотик” впрыскивается в экономический организм) – это банковская кредитная эмиссия (а также и “накручивание” процентов на депозиты).
Причем тот факт, что первичное рефинансирование во всем мире (за исключением США) осуществляют не частные, а государственные банки, и ставки рефинансирования тоже устанавливаются не без госучастия, вовсе не говорит, что процесс денежного пополнения Рынка контролируется государством. Во-первых, большую часть денежной эмиссии осуществляют как раз не ФРС, и не национальные госбанки, а так называемые банки второго уровня — БВУ. Есть такой известный показатель — “банковский мультипликатор” (отношение денежной массы к денежной базе), показывающий, сколько дополнительных денег (как проценты на депозиты и эмитируемые кредиты) “печатают” уже сами коммерческие банки. И этот мультипликатор, как правило, находится в диапазоне 2-3, или еще выше. Другими словами, на каждую новую “денежку”, эмитируемую “банком первого уровня”, приходится еще две-три единицы, “напечатанные” уже в системе БВУ.
Вот и получается, что хотя ведущие рыночные государства ставку рефинансирования определяют, конечно, с оглядкой на инфляцию, однако тот факт, что инфляция всегда наличествует, сам по себе есть доказательство того, что и первичная и последующая денежная эмиссия – всегда избыточна.
В нынешние же кризисные времена, когда США и Европа поддерживают свои экономики гигантскими денежными вливаниями, они большую часть этих средств просто печатают, невзирая на растущую уже и у них инфляцию. Иного не дано, поскольку придумка по созданию золотовалютных резервов Нацбанков, и разных “фондов национального благосостояния” — это для “развивающихся экономик”.
Не производить, так обслуживать…
Так вот, об этих “развивающихся”, таких как мы, считающих само собой разумеющимся и обязательным накапливание ЗВР, гордящихся ростом запасов чужой валюты и долговых обязательств иных государств, когда это рост шел, и счастливых теперь, во время кризиса, — тем, что успели накопить эти валютные “подушки безопасности”. И – о нас же, считающих обязательным поддерживать национальные ставки рефинансирования выше инфляции в своих экономиках (в которых благодаря внешнему кредитованию, порог инфляции стразу поднят до 8-10%), а фактически – вообще не осуществляющих первичную кредитную эмиссию. Наконец, о нас, считающих абсолютно нормальным заимствования денег на внешних рынках, и гордящихся объемами иностранных инвестиций:
Но прежде чем сказать, что мы об этом думаем, подстрахуемся: поскольку любой нормальный (то есть, работающий при власти или серьезном бизнесе) экономист считает все вышеперечисленное совершенно естественным, мы тоже не будем хулить такой сложившийся мировой порядок вещей. А лишь осторожно заметим, что любое государство, принимающее такие правила игры, добровольно лишает себя права на первичную кредитную эмиссию. Вместе с соответствующим экономическим эффектом, разумеется. Каковой эффект уступается (подчеркнем, добровольно, конечно!) государству-производителю так называемой резервной валюты.
На долю же Национального банка такого “развивающегося” государства остаются функции, не просто отличающиеся от тех, какие осуществляют, скажем, ФРС, или Центробанк Европы, или Великобритании, или Японии, а – зеркально противоположные.
То есть, наш Нацбанк (Центробанк России – ровно то же самое) выдает в национальную экономику все новые и новые массы тенге, но – не в форме возвратных и платных кредитов, а – в виде обмена на тот избыток “резервной валюты” по внешнему платежному балансу, который приходится скупать ради поддержания курса валюты национальной.
Соответственно, если сальдо платежного баланса, без “интервенций” Нацбанка, крупно положительно (высокие экспортные цены, массированные внешние займы и инвестиции) – скупать приходится много, и столь же много тенге – эмитировать. После чего эти избыточные тенге – стерилизовать. Например, через выпуск нот Нацбанка с привлекательной доходностью. Или – через повышенные требования к БВУ в части хранения их средств на депозитах НБ. Под доходный процент, разумеется. То есть, Нацбанк занимается прямо противоположным своему предназначению делом – не сам дает деньги в долг, и под проценты, а – привлекает деньги с рынка (без всякой нужды для себя!), да еще и приплачивает за это.
Не зря же с начала 2000-х и по осень 2007 года, до кризисного обрыва внешнего финансирования, денежная масса в стране росла темпами, в несколько раз превышающими рост ВВП.
(А вы спрашиваете – откуда “пузыри” на земельном и жилищном рынках, откуда удвоенный рост цен на продовольствие, товары первой необходимости, на все, все, все…)
Во многом – ради того, чтобы загрузить внешний “печатный станок”.
Но вот внешнее рефинансирование – оборвалось. А с ним остановился и собственно кредитный процесс в стране. Примерно как пациент, приученный к кормлению с ложечки, начинает голодать, если кормящая рука вдруг отдернется. Хотя горшок с кашей – вон он, тут же…
(Окончание следует)