Декабрьский реквием

Мурат Телибеков

В декабре я всегда мысленно возвращаюсь в 86-й год. В декабре мне становится холодно и грустно. Возможно, причина тому неожиданно выпавший снег. Я прикасаюсь к домашним радиаторам и пытаюсь удержать ускользающее тепло. Декабрь — это всегда обилие света. Наверное, это не совсем хорошо, ведь становится все видно вокруг: голые деревья, убогая архитектура, намокшие плакаты, замерзшие птицы, которые не поют. В декабре никуда не хочется выходить и обостряется чувство опасности. Вспышка инфекционных заболеваний, машины на скользких дорогах заносит… Свет ослепляет и вызывает чувство протеста. Может быть, тогда в 86-ом, это и стало причиной трагедии? Они не хотели видеть то, что свет озарил, но не знали, куда направить взор. Мир был полон лжи, и человеческое нутро воспротивилось. Они не могли избавиться от света и решили разрушить то, что свет озарил. Они хотели уничтожить видение, витавшее над ними как призрак. Но перед ними встали те, кто стоял к видению спиной. И защищали то, чего не видели. И слепые убивали прозревших.

Это была краткая вспышка света. Свет пролился на землю рекой. Это длилось всего четыре дня. Затем свет померк, его не стало. Свет ушел и унес с собой тех, кто влюбился и без него не мог. Он унес опьяненных, переполненных светом, и они не вернутся уже никогда.

Каждый раз в декабре люди инстинктивно укрываются от света, затягивают шторы на окнах, опускают жалюзи, углубляясь в чтение книг и телеэкраны. Мир погружается в полутени и полумрак. Страшно в такой холод быть изгнанным, избитым, лежать на заледеневшей площади, захлебываясь собственной кровью. Но страхи напрасны. Свет не придет. Свет был изгнан, отторгнут. В мире он был, мир через него начал быть, и мир его не познал.

Эти события еще долго будут вспоминать. О них будут говорить, ожесточенно спорить, открывая все новые подробности тех трагических дней. Не знаю, во что это выльется. Возможно, состоится грандиозный судебный процесс, где каждый ответит за содеянное преступление и понесет заслуженную меру наказания. А может быть, и нет. Скорей всего, нет. Они благополучно уйдут из жизни. Их будут хоронить на орудийных лафетах как национальных героев. И все же я верю в высшую справедливость. Рано или поздно, но каждому воздастся, и если не от людей, так от Бога. И никому не скрыться от этой кары. Уйдут отцы, не заплатив по счетам, расплатятся дети и внуки. И я хочу, чтобы те, кто живет сегодня под личиной обмана, помнили об этом.

Декабрьские события 86-го года – это стыд и позор казахского народа. О них всегда будут вспоминать неохотно. Это был год, когда честь целого народа была попрана его же собственными руками. Никогда в моем народе не было стольких предателей. Отцы отрекались от сыновей, дочерей бросали на поругание. Никогда в моем народе дети не проклинали отцов своих, никогда им не было стыдно за них, как в те холодные декабрьские дни!

У каждой нации есть эпизоды в истории, которые бьют ее наотмашь. Как будто посылают в глубокий нокдаун. Америка испытала нечто подобное, когда убили президента Кеннеди. В такие минуты осознаешь, что случилось нечто ужасное, и в первые минуты не в силах вымолвить слово, ты только задыхаешься и плачешь.

Я посвящаю эти строки погибшим сверстникам и друзьям, тайно захороненным в братских могилах. В наше время, когда лгут президенты, газеты, судьи и обвинители, человек верит только в собственное нутро. Мы находим правду интуитивно, каким-то внутренним чутьем. Наверное, когда-то древние в совершенстве владели этим чувством, которое позднее мы утратили. И лишь временами, в минуты большой опасности, когда в пелене густого тумана мы оказываемся на краю пропасти, оно просыпается в нас тревожным предчувствием.

Я посвящаю эти строки тебе, Кайрат Рыскулбеков*
! Может быть, сейчас в эти минуты твой дух витает над нашим городом. Он врывается в наши сны неясным видением и покидает, оставляя после себя легкую дымку грусти. Я понимаю, как это ужасно, когда тебя убивают. Когда ты не виноват, и тебе всего лишь двадцать… Я представляю, в какой адский окровавленный узел это переплелось в тот самый момент, когда замолкло твое доброе сердце.

Я посвящаю эти строки моим сверстникам и друзьям, жестоко избитым, изувеченным в те декабрьские дни. Разбросанные по заледеневшей площади, мы снова пытаемся соединиться, находя друг друга израненными руками, отмывая растоптанную честь, и вновь наполняясь верой в то великое предназначение моего народа, коим Бог наделил все народы, живущие на этой земле.

Я посвящаю эти строки моим русским друзьям. В те трагические дни подонки из правящей клики пытались стравить нас, спасая собственные шкуры. Будьте бдительны! Они еще не раз попытаются это сделать. И все же я верю, что бы ни произошло, ничто не нарушит нашей великой дружбы.

Опьяненные свободой

Они играли в революцию. Опьяненные хаосом и свободой. На проспекте Абая молодые ребята с регулировочными палочками останавливают машины. Просто так, ничего не спрашивая, не проверяя. Останавливают и отпускают. Им казалось, что город у них в руках, и они играли, как дети с любимой игрушкой.

Вот медленно едет “Жигули”, у нее вдребезги разбитые стекла. Там, внутри, прижавшись друг к другу, сидят двое. Едут прямо, никуда не сворачивая, как будто решили до конца испытать судьбу. Белая “Волга”, по-видимому, правительственная. Ее пытаются остановить. Резко затормозила, из нее вышел мужчина. О чем они говорят? Похоже, взаимная брань и угрозы. Парни отступили. Дверь захлопнулась, и машина резко взяла с места. Да, они играли. Играли в Парижскую коммуну, и это чувство не покидало меня все эти дни. Они наслаждались свободой, возможно впервые вдохнув ее сладковатый воздух, и он пьянил, толкал на необдуманные поступки. Они еще не знали, что переступают запретный рубеж и где-то солдатам выдают боевые патроны и саперные лопатки. Они еще не знали, у них и в мыслях не было. Преисполненные иллюзии в изначальное добро и снисходительность взрослых. Они были уверены, что с ними не обойдутся жестоко. Ну разве можно обойтись жестоко с собственными детьми?! И никто не станет их убивать, избивать до полусмерти в тюремных камерах. Если бы можно было как-то предвидеть, предостеречь. Они еще не знали истинного лица системы. Они никогда не слышали о Новочеркасске. Тогда еще не было Тбилиси, Прибалтики и Баку. Шел второй год перестройки.

Люди постарше понимали, знали по опыту, чем все это кончится. Может быть, где-то и ошибались, но не очень. Они-то знали, как начинают развертываться события, когда власть расправляется с бунтовщиками. Многие из них видели тридцать шестой, знали не понаслышке годы репрессий и террор КГБ. В те дремучие тридцатые годы они были такими же несмышлеными, но преподнесенный урок, усвоили на всю жизнь. И этот опыт подсказывал, что надо затаиться, спрятаться, ничем не выдавая мыслей и чувств. Это поможет сохранить жизнь, и держали взаперти своих детей. А на проспекте Сейфуллина плакали женщины-казашки. Они говорили о Майлине и Сейфуллине. На собрании в Политехническом институте пожилой мужчина поднялся на трибуну и со слезами на глазах умолял русских не бить казахскую молодежь. Общество в те дни медленно раскалывалось на две половины.

Да, конечно же, это было спровоцировано. Была почва, всеобщее возмущение. Утром по радио люди впервые услышали о Колбине. “Кто?! Откуда?! Почему?!”,- раздавались недоуменные вопросы. Это был жест Горбачева, полный цинизма и презрения. Обращался с республикой, как с кучкой рабов и лакеев: “Захочу – сниму! Захочу – поставлю! Да хоть собственного кучера назначу первым секретарем!”. И плевать ему было на всех!

Да, была почва, всеобщее недовольство. Но тот детонатор, искра, воспламенившая горючую смесь, была кем-то умело задействована. Меня эта уверенность не покидала все время. О большой организации и речи быть не могло, потому что это действительно был хаос, большой хаос.

Колонна демонстрантов идет по проспекту Коммунистическому. Впереди огромный портрет Ленина с надписью “Молодежь должна учиться коммунизму” и барабанщик с кастрюлей, в которую он бьет непрерывно. Это студенты. Вот они дошли до проспекта Абая и остановились, не зная, куда идти дальше. Начали совещаться. Я подошел ближе. Хотелось узнать, было ли здесь какое-то “ядро”, направлявшее движение. Хотелось увидеть их в лицо. Ничего подобного: ни лидеров, ни руководителей. Растерянные лица, разрозненные голоса, шутки: “Давайте, пойдем направо! Нет, лучше налево! А может быть — здесь постоим?” Потом все же направились к площади.

Позднее работники АХБК рассказывали, что накануне выступлений по цехам ходили незнакомые люди и агитировали всех выйти на площадь, чтобы не допустить смещения Кунаева. Тогда еще об этом никто не знал. По-видимому, информация просочилась, и теперь ее активно распространяли. Никто не строил им преград, никто не возражал — ни руководство АХБК, ни рабочие. И было так странно им видеть этих людей в рабочее время в цехах.

Потом, после тех событий ЦК Компартии Казахстана все же решит разобраться, провести расследование, выявить организаторов. Этого не произошло. И я задаю вопрос: Почему? По какой причине? По-видимому, они почувствовали, что перегибают палку. Массовые репрессии могли вызвать новый виток напряженности. Для них было важней забыть, чтобы больше ни слова. Пусть все скорей уйдет в прошлое. Это было недоразумение, злоупотребление военных и правоохранительных органов. Потом будет имитация глубокого возмущения. Общественным организациям бросят, как собачью кость, версию о злоупотреблении карательных органов и они ее радостно подхватят. И, конечно же, немалую роль сыграла негативная реакция за рубежом. Новоявленные демократы приобретали в глазах общественности облик кровавых диктаторов, и поэтому решили дело поскорее закрыть.

День первый

16 декабря все начиналось безобидно. Разрозненные кучки людей на площади Республики, масса зевак. На трибуне представители городских властей, несколько военных. Спокойные голоса и просьба разойтись. Ближе к трибуне толпа, примерно — из ста человек, бурлит, беспорядочно напирает. Несколько истеричных женщин. Молодые ребята в солдатских шинелях пытаются сдерживать. Летят снежки. Кто-то сорвал солдатскую шапку, и она пошла гулять по рукам под дружный смех и улюлюканье. Потом картина пострашней. Милиционер-казах с окровавленным лицом. Он оказался в центре толпы и навлек на себя гнев. Кто-то порывался его бить, кто-то заслонял. Наконец, вырвавшись из круга, он ушел куда-то в сторону. Через некоторое время на площади включили музыку, бравурные марши, модные песни. Там, наверху, решили повернуть это в другое русло, превратить в народное гуляние. Они были уверены, что люди тут же начнут кружиться в вальсе или отбивать чечетку, устроят на площади праздничную дискотеку. С массой, как всегда, обращались презрительно, небрежно. И эта небрежность их потом подвела.

К вечеру площадь была заполнена до отказа. Шли студенты, рабочие, служащие. Была здесь и молодежь русской национальности. А на трибуны вышли люди поважней: члены правительства, министры. Но, боже мой, какие это были речи! “Дорогие товарищи! Вы нарушаете общественный порядок! Вы поступаете некрасиво! Вы поступаете некультурно! Немедленно разойдитесь!”. И вот так на протяжении нескольких часов выходили один за другим и повторяли, как заведенные, слова, лишенные здравого смысла. Что их сковывало в эти минуты? Страх? Боязнь выйти за пределы инструкций? Навлечь на себя гнев нового руководства? Вызвать подозрения в лояльности? Я глядел на этих чиновников и поражался. Неужели эти люди правят республикой?! Ни проблеска мысли! Они были похожи на не выспавшихся идиотов, которых неожиданно подняли с постели и поставили у микрофонов. И вот теперь читают заготовленные речи, не понимая происходящего. “Граждане, немедленно разойдитесь! Вы нарушаете социалистическую законность! К нарушителям будут приняты строгие меры!”. И так далее, в том же духе, с небольшими отклонениями в содержании и интонации.

Да, конечно же, стоявшие на трибуне многим тогда рисковали. Это была сложная игра! Ситуация была непредсказуемой. Многое могло измениться в считанные минуты. У одних появился реальный шанс всплыть на поверхность, у других – рухнуть в пропасть. Они в те дни ночами не спали. Мысли мелькали лихорадочно: Кого бы заложить? Как предложить свои услуги? А вдруг и этот уйдет? А вдруг толпа возьмет власть в свои руки? Как оклеветать конкурентов из соперничающей группировки? Все всплыло в те дни на поверхность. Ну, может быть, не совсем, а так себе, вершина айсберга: все внутри дворцовые интриги, вся ложь и продажность правящей верхушки. Да, они играли по-крупному. Игра была не простая, азартная, ставки росли на глазах. Нет, я не имею в виду молодежь. Здесь играли люди посолидней. Молодежь играла в “дурачка”. Эти же играли в покер и преферанс. Чинные, солидные господа на высоком холме, напоминавшем в те дни игорный дом в Монте-Карло.

Многое у них в те дни решалось. Кто-то ждал провала, разоблачений, терял кресло, должность, могущественность клана. Все это было. Все переплелось. А еще было отчаянье народа, накопившееся за долгие годы, ненависть к номенклатуре, надежды на перемены, и эта перестройка, в которую многие так искренне поверили. Все это выплеснулось мутным потоком, который мчался, сметая все на своем пути. Те, кто наблюдал за ним из окон своих кабинетов, делали все, чтобы направить его в нужное русло. Они мучительно выжидали, готовились к решающему броску. Вовремя вставить слово, проявить инициативу любую, какую угодно. Лишь бы всплыть, не прогадать. Власть, власть… Ради нее они были готовы на все. Потом, спустя некоторое время, на пленуме ЦК Казахстана все это выплеснулось наружу, все низменные страсти. Тот самый исторический, истеричный, плаксивый пленум. Они бросались друг на друга как волки. Глаза, выпученные от страха, пена на губах. Это была истерика! Сводили счеты откровенно, не таясь. Гласность, гласность… Как они об этом сейчас сожалеют! Вся их добропорядочность, солидность, благопристойность… Весь этот грим потек и начал отваливаться кусками, уродуя лица, делая их неузнаваемыми. Какое жалкое зрелище! Все рухнуло как карточный домик. Рухнуло в мгновение ока. Стала очевидной вся лживость этой системы, ее лицемерие, нечистота. И сегодня я прихожу к выводу, что эта машина номенклатурного отбора создавала такие условия, когда наверх проходили самые подлые, низкие и безнравственные, готовые ради власти на все. Обман, коррупция, предательство – это вошло в их кровь, стало сущностью, второй натурой. В своем движении по служебной лестнице они не гнушались ничем. Здесь собрались самые нечистоплотные. Под строгими смокингами — зловонные души. Ни чести, ни морали. Хищники, алчущие денег и власти. Вот оно наше правительство! Люди, которым мы поклонялись долгие годы, пели дифирамбы, рукоплескали. Какая жалость! Какая горечь! Это был крах большой, настоящий. Крах партии, правительства, социализма. Да, именно тогда, в те декабрьские дни, многие отвернулись. Все стало ясно, как день, и возврата к прошлому, к святой наивной вере теперь уже не будет никогда.

День второй

17 декабря, полдень. Площадь очистили и перекрыли. Все подступы к ней заблокированы. Солдаты, милиция, КГБ и дружинники. Они стоят плотной стеной, вооруженные палками и стальными прутьями. Спецвойска в касках и панцирях, как римские легионеры. А перед ними молодежь. Их собирается все больше и больше. Это происходит на улице Сатпаева, возле техникума связи. Они еще не остыли после ночных сражений. У многих в руках палки. На обочине лежит перевернутая военная машина. Кричал мегафон, требуя разойтись. Последнее предупреждение. Пауза. И команда: “Вперед!”. Толпа побежала, и началось побоище. Не знаю, что тогда меня спасло. Наверное, то, что не побежал со всеми. Внутри все замерло от ужаса. Один неверный шаг, неосторожный жест и меня бы забили насмерть. “Уходи, парень! А не то и тебе достанется”, — бросил один из дружинников. Молодежь бежала, оставляя на снегу избитых, окровавленных. Их подбирали и волокли к машинам.

Мужчина в гражданском тащит по земле девушку, схватив за капюшон пальто. Время от времени останавливается, наносит удары палкой и снова волочет.

“Держите! Держите его!”. Он метался из стороны в стороны. В спортивном костюме, по-видимому, один из активных участников. Кольцо окружения сжималось. Это было похоже на охоту. Наверное, также загоняют диких зверей, когда они мечутся, обуянные ужасом и отчаяньем. Все выходы были перекрыты. Он остановился. Его повалили на землю и начали бить ногами.

Из техникума связи выносят на носилках окровавленную женщину. Она без сознания. Рядом “Скорая помощь”.

— Что с ней? Кто она?

— Буфетчица из техникума. Парни залезли в окно и начали всех избивать.

Вот бьют ногами скрючившегося на снегу парня. Судя по профессиональным движениям, это сотрудники КГБ. Эти свирепствовали больше всех. О них разговор особый.

Наибольшую жестокость в те дни проявляли отнюдь не спецназовцы. Они всего лишь механически выполняли свою работу. Их перебросили сюда из-за пределов республики, и они прилежно отрабатывали свой хлеб. Самыми непревзойденными в расправах были сотрудники КГБ, а из них больше всего старались офицеры-казахи. Для них это был повод выслужиться, проявить преданность новому начальству, и они старались вовсю. Нет, это не манкурты. Это хуже, чем манкурты! Манкурты всего лишь отрекаются от своего народа, эти же вдохновенно его уничтожают. Мне пришлось побывать после подобных событий в Баку, Вильнюсе и Москве, но такого предательства по отношению к собственному народу я не видел нигде.

Соприкасаясь с работой комиссии Шаханова, расследовавшей декабрьские события, меня больше всего поразил один случай. На площади была жестоко избита дочь одного высокопоставленного чиновника. Потом в больнице она скончалась. И вот ради того, чтоб не потерять кресло, он отказался от иска. Закрыл глаза, простил убийц и молча похоронил дочь. Как он себя сегодня чувствует? Не преследует ли его по ночам дух родной дочери? Такой чудовищной безнравственности вы не встретите даже в самой хищной среде. Можно понять акты каннибализма. В голодное время подобное происходит и в животном мире. Но представьте себе ситуацию, когда стая волков окружила табун лошадей, и взрослые особи вместо того, чтобы встать на защиту, выводят из круга жеребят и бросают их в зубы хищникам — жертвуют детьми, чтобы спасти собственные шкуры. То же самое происходило у нас в декабре. Природа нам не простит такой чудовищной подлости! В такие минуты меня охватывает страшное предчувствие. Наверное, мой народ обречен на вымирание, потому что именно так поступают вырождающиеся народы. После нравственной деградации начинается физическое вырождение. Когда представители одного народа убивают друг друга ради интересов другого народа, такие народы должны навсегда исчезнуть с лица земли.

Герои и лжекумиры

Колонна молодежи собралась у здания Союза писателей Казахстана. Им хотелось, чтобы кто-нибудь из писателей вышел и выступил. Двери Союза тут же заперли изнутри, и ни одна живая душа не выглянула в окно. Студенты стояли растерянные, не понимая, что происходит, потом взяли свои плакаты и пошли дальше. И ни одного писателя я не видел в те дни на улицах мятежного города. Все кумиры, духовные вожди и прочие, претендовавшие на эту роль, из кожи вон лезли, выслуживаясь перед новым наместником. Когда Колбин пришел на встречу с писателями, единственные, кто выступил с осуждением, были Джубан Молдагалиев и Сафуан Шаймерденов. Все остальные сидели тихо, как мыши. Дышали неслышно в две дырочки, а кто в одну, ибо в те дни бушевала эпидемия гриппа. И непонятно было по их раскрасневшимся лицам, что они там вытворяют в темноте: то ли плачут, то ли смеются или просто сморкаются в грязные платочки. Все остальные трусливо молчали, лезли к новому наместнику с раскрытыми объятиями, признавались в любви, клялись в преданности. Подонки! Проститутки! Когда сегодня я вижу их на трибунах, кричащих лозунги и призывы, мне становится тошно.

Олжас Сулейменов в те дни называл Колбина “великим идеалистом” и лобызал всенародно во все доступные места. Мухтар Шаханов опубликовал в “Казахстанской правде” стихотворение, в котором сравнил его с великим французским полководцем и призывал решить судьбу казахского народа. Ну, кто там следующий? Подходи, подходи… Задом подходи. Снимайте штаны, сукины дети! Дайте мне пучок крапивы! Постегаю по толстым морщинистым ягодицам! Ладно, хватит… Все остальные – мелкая шушера. Слишком много вас. Слишком много чести, чтобы говорить о вас божественным слогом на этих исторических страницах!

Солдаты ведут под руки девушку. Разбиты губы, кровь сочится по лицу. Она плачет. Рядом идет полковник и бьет ее кулаком по лицу. “Я покажу тебе как против Советской власти, б…”- кричит он в бешенстве.

Седовласый полковник с интеллигентным лицом, где ты сейчас?

Дружинники волокут по снегу парня. Он что-то дико кричит. Они остановились, бьют его палками, ногами и снова волокут туда, к машинам. Я стою рядом с техникумом связи. Рядом со мной молодой человек. Несмотря на холод, он в галстуке и пиджаке. Почему-то мне показалось, что это секретарь комсомольской организации. “Зачем вы бьете его?! Остановитесь!”, — не выдержав, он бросился к ним. Я подумал, господи, неужели и среди партийных были люди?! Чистая, добрая душа. Дружинники в недоумении остановились. Лежащий на земле истошно кричит: ”Бейте! Бейте меня! Чего остановились?! Я хочу, чтобы вы меня убили!”. “Да он же обкуренный”, — сказал кто-то. Возможно. Не знаю. Может, и были среди них такие. И все же в преобладающем большинстве это были абсолютно трезвые люди.

Площадь заполнена людьми до отказа. События развиваются по нарастающей. И вдруг на площадь въехала машина, груженная ящиками водки. Ее начали раздавать всем подряд, бесплатно. Слухов на этот счет было много. Но потом, читая газетные заметки об алматинских событиях, в которых выступление молодежи преподносилось как вакханалия наркоманов и алкоголиков, я прихожу к выводу, что власти пошли на это, чтобы выдать желаемое за действительное.

Уличные сражения

Спустились сумерки, площадь бурлит. Люди прибывают со всех концов города. Многие вооружены палками. В ход пошли камни. Девушки разбирают облицовочную плитку и подают парням. Солдаты, вооруженные резиновыми дубинками и щитами, пытаются сдерживать. Иногда бросаются вперед, но под градом камней снова отступают. Потом пошли пожарные машины. Одну из них остановили, перевернули и подожгли, потом загорелось вторая. И тогда остальные машины начали на полной скорости пересекать площадь. Кого-то сбивало насмерть. Сновали машины “Скорой помощи”. Одна из машин выпустила облако дыма. Наверное, это был слезоточивый газ, однако он быстро рассеялся. А из громкоговорителей неслась все та же несусветная чушь: ”Граждане, вы нарушаете общественный порядок! Вы уничтожаете социалистическую собственность! Немедленно разойдитесь! Предупреждаем в последний раз!”. И только последние слова обожгли. Неужели начнут стрелять?! Нет. Выстрелы в те дни не прозвучали. Это был всего лишь приказ курсантам погранучилища приготовиться к бою. И они стояли наготове с саперными лопатками в руках.

Знакомые врачи рассказывали, что в те дни в больницы поступало много людей с черепно-мозговыми травмами.

По городу бродили самые нелепые слухи. “Молодежь перерезала в детском саду детей русской национальности!”, “Повсюду идут массовые избиения!”. Слухи распространялись очень профессионально. Помню как мужчина в телогрейке на проспекте Абая, вдохновенно рассказывал прохожим, что минуту назад у него на глазах полоснули русского парня ножом по горлу.

А на улице Фурманова у кинотехникума разгорелось целое сражение. Студенты, взобравшись на крышу, швыряют камни в солдат. Роскошно одетая дама со слезами на глазах умоляет молодежь остановиться, прекратить бессмысленное сопротивление. Она говорит много бессвязных, нелепых женских слов. Я подошел ближе и узнал Розу Багланову. Она вышла на улицу, не в силах вынести это кровопролитие. Но что она могла сделать?! Ее голос терялся, заглушался криками, воем сирен, лаем овчарок. Бедная, добрая женщина. Я преклоняю колени и целую Ваши руки, Роза-апа!

Поднимаюсь вверх по проспекту Мира. Навстречу торопливо семенит старушка, бежит мужчина. Спрашиваю: ”Что случилось?”. Испуганно отвечают “Демонстранты бьют русских”. Я спешу туда. По проспекту Горького идет колонна молодежи. Внешних агрессивных проявлений не замечаю, хотя у многих в руках палки. Парни и девушки идут, взявшись под руки, весело напевая, как на параде. Там, впереди возле аэровокзала засада — рабочие с железными прутьями. Небольшая схватка и молодежь побежала. Многих хватают и уводят в рядом стоящее здание. Запомнилось злое лицо русского мужчины: “Убивать! Убивать их всех надо!”. И другое растерянное лицо. Казах-мужчина вырывает у него палку и требует прекратить избиение. Тот виновато озирается по сторонам: ”Что же мне делать? Кого слушать?”. Простой рабочий, далекий от политики, которого оторвали от станка, всучили в руки палку и вот теперь он здесь, не понимая кого и за что должен избивать. И вдруг в толпу ворвался парнишка-казах с палкой в руках, он беспорядочно наносит удары. Его тут же хватают. Маленький, тщедушный… Наверное, ему хотелось почувствовать себя героем. Кто-то из дружинников порывался его бить, другие останавливали, раздавались голоса: “Не бейте! Не бейте его!”.

Наблюдая эти сцены, я все больше приходил к выводу, как искусно власти разжигали межнациональную вражду там, где это было необходимо. И они шли, рабочие, служащие, по привычке, готовые выполнить любое распоряжение, с палками и прутьями в руках, ничего не имея против этой молодежи, а, может быть, даже в глубине души сочувствуя ей. “Разделяй и властвуй!” — способ древний как мир. Достаточно было напускать слухов, спровоцировать столкновения и дальше уже началась цепная реакция, которая могла довести до мощного взрыва.

В городе нарастало напряжение. Многие боялись выходить из дома. Ситуацией пользовались уголовные элементы. В магазинах, общественном транспорте развязные молодые люди откровенно нагнетали атмосферу враждебности и взаимной неприязни. Пользуясь вседозволенностью, иногда бесчинствовали дружинники. Потом одна из девушек напишет заявление в комиссию Шаханова об изнасиловании ее группой дружинников.

Так были ли жертвы?

Жертвы были, и я думаю гораздо больше, чем было объявлено в те дни; гораздо больше, чем объявит комиссия Шаханова. Эта комиссия проделала огромную работу, были опрошены тысячи свидетелей, и я задаю себе вопрос: “Почему она не огласила все факты, которые оказались у нее в руках? Что за этим стоит? Высшие соображения или политические спекуляции?”. Не знаю. Время рассудит. Когда у одного из сотрудников КГБ, прикомандированного в Алматы из России, спросили в узком кругу о числе жертв, он ответил на вопрос вопросом:

— Сколько говорят?

— Ну, примерно, 250 человек…

— Цифра завышена, — ответил он после небольшой паузы

По свидетельству одного из милиционеров, в одном из РОВД города скопилось около 50 трупов. Я думаю, что это один из главных вопросов, который будет фигурировать на будущих процессах.

Есть в городе служба, которая занимается изготовлением гробов. В те декабрьские дни она получила “сверху” приказ: Срочно приготовить n-ую партию гробов! Потом приказ отменили. Сколько гробов? Кто отдавал приказ? Выяснить не удалось. Начальник службы в качестве платы за информацию запросил автомобиль “Газ-24”.

18-19 декабря в Политехническом институте ходили женщины, призывая всех выйти на похороны погибших. Студенты АЗВИ и СХИ, чьи общежития примыкали к площади, понесли наибольшие потери. Говорят, что трупы держали прямо на балконах. Благо дни тогда стояли морозные. Ректор КазПТИ Баян Ракишев гневно ругал своих сотрудников и студентов за то, что они не задержали тех женщин и не сдали в милицию. Из всех алматинских ректоров он выслуживался в те дни больше всех. Из кожи вон лез, пытаясь угодить новому начальству. Самолично шел на площадь, выискивая студентов своего вуза, и выволакивал оттуда, демонстрируя пример самоотверженности. Будучи научным сотрудником этого института, я на своей шкуре почувствовал, до какого идиотизма может дойти система в своем исступлении. Целыми днями мы, сменяя друг друга, просиживали в отделе кадров института над списками студентов и сотрудников, сортируя по национальному признаку, вычисляя какие-то проценты, сравнивая их друг с другом, выискивая уклоны и перегибы. Говорят, это была идея Закаша Камалиденова, его лебединая песня. Как он метался в те дни, летал, парил над политической сценой! Это были отголоски той закулисной борьбы, которая шла на высших этажах власти. Тогда они раскололись на два лагеря: Закаш Камалиденов и Нурсултан Назарбаев. Они-то знали, что Колбин долго не продержится, рано или поздно уйдет, и тогда престол наследует кто-то из них. Был еще Ауельбеков, прослывший в народе демократичным человеком, писатель Салыков… И все же наиболее яростная борьба разгорелась между этими двумя. В конце концов, Назарбаев победил. Не знаю, чем он взял Горбачева. Возможно, сказался давний страх и неприязнь Горбачева к представителям КГБ, где долгое время работал Камалиденов… Он все же отдал предпочтение Назарбаеву. Камалиденов мгновенно исчез с политической сцены, и если проследить все последующие перемены в правительстве, то можно без труда углядеть, как отторгал аппарат всех его сторонников и активно продвигал своих.

Своеобразной была реакция творческой интеллигенции Алматы. В преобладающем большинстве это было непонимание, презрение к черной плебейской толпе. “Ну, и что?! Ну, поставили Колбина… Какое их дело?! Они что, члены правительства?! Члены политбюро?! Вместо того чтобы учиться, дурака валяют! Позорники! Стыдно за них”. Потом по приказу ЦК они пойдут по организациям и предприятиям проводить воспитательные беседы, агитировать за интернационализм. Им и в голову не приходило, что эта грязная плебейская молодежь, эти бездельники и дармоеды ценой своей жизни спасали честь нации.

Интенсивно шли допросы в Архитектурно-строительном институте. День и ночь напролет. Следователи сменяли друг друга без передышки. Знакомая по книгам, старая технология НКВД, а впрочем, как знать, наверное, всех спецслужб мира. Они, студенты, тогда хорошо усвоили этот урок. Их учили предавать всех и вся, предавать ближних и дальних, своих и чужих. Это в те дни поощрялось, к этому принуждали. Предавать всех без жалости и сомнений. И многие не выдерживали. Я не упрекаю их. Да и в чем их можно упрекнуть? Вчерашние школьники, воспитанные в духе беспрекословного подчинения взрослым.

Технологи древние и современные

Способы подавления были удивительно изощренные. Не знаю, откуда они их почерпнули. Возможно, существуют специальные учебники и целые институты, где разрабатывают высокоэффективные пытки.

Рассказывает один из очевидцев: “Нас, большую группу молодежи, вывезли за город, вывели из автобуса. Там была река, покрытая льдом. Нас заставили сесть прямо на лед. И парней, и девушек. Кто-то пытался устроиться на корточки, их тут же били дубинками. Прямо в глаза светили прожектора, и все было видно как на ладони. Долго мы так сидели, часа два, потом отпустили. Домой добирались пешком. Многие тогда сильно простудили внутренности, особенно девушки. Пришли домой и сразу же слегли”.

Он работал в городской милиции в звании сержанта. Когда на улицах избивали молодежь, он не выдержал, стал просить не проявлять жестокость. На него “настучали”. Начали таскать, потом попал в КГБ. Там ему предложили следующую версию. Якобы он участник заговора, который готовился против Колбина. Согласно сценарию, два больших КамАЗа берут в кольцо его бронированный ЗИЛ: один будет ехать сзади, другой навстречу. Потом один из них наедет на ЗИЛ и раздавит со всеми потрохами. Сначала сержант отказывался. Ему пригрозили: “не выйдешь, пока не подпишешь. Простим за чистосердечное признание”. И он подписал. КГБ проявляла инициативу в весьма фантастических формах. Хозяину надо было показать, кто спас его от смерти и раскрыл заговор. Но что-то у них не вышло. Или заврались слишком, или Хозяин раскусил. Но бедного милиционера все же отпустили. Хотя могло быть и хуже. Для достоверности его могли попросту уничтожить. Шла борьба за власть, и жизнь какого-то паршивого милиционера в данном случае приравнивалась к нулю.

Окаменевшая история

Никогда еще сущность страны не обнажалась так откровенно. Никогда она не выворачивалась, представив на обозрение свою изнанку. Для исследователей советской системы случай был уникальный. Это, как при затмении Солнца, предоставляется хорошая возможность изучить ее корону, так и здесь четко проявились уродливые формы советской системы. Декабрьские события – это великолепный хирургический надрез, который показал структуру, внутреннее строение общества. Причем сделано это было настолько искусно, что пациент не пострадал. Так себе, маленькое потрясение. Шок и не более того. Рану аккуратно зашили, и от всей истории остался лишь маленький нежно-розовый рубец. Однако вскоре ее разворотили. Рану вытянули, забетонировали, покрыли мрамором и бронзой. А верхушку ее отныне венчает безымянный парнишка с крылатой кошкой у ног. Но вскоре и этого показалось мало. Историю растягивают во времени и пространстве. У безымянного воина вскоре появилась сестрица. Ее поставили чуть поодаль, и смысл придали более приземленный. Девушка символизирует очищение и возрождение нации. Ее просветленный лик свидетельствует о том, что свершилось великое омовение. В одной руке ее трепещет птица, символизирующая обновленную совесть, в другой — то ли выстиранная косынка, то ли выжатое белье. А за спиной зияет огромная трещина. Дама пробила брешь в стене, не желая выйти в открытые двери. Огромная прореха демонстрирует ее несгибаемую волю и несокрушимую мощь.

Я думаю, рано или поздно, но все это всплывет на поверхность. Заговорят те, кто убивал и погребал. Заговорят солдаты, которые были участниками и свидетелями. Заговорят те, в чьих руках эти факты имеются. Рано ли поздно, но информация просочится. Слишком много людей причастных к этой тайне. Перестанут молчать люди, в которых со временем заговорит совесть. Обычно это происходит не сразу, а по прошествии определенного времени, ибо особенности этой болезни предполагают значительный инкубационный период. Тот вирус бесчестия, который проник в их души, он пока еще слишком мал. Дай Бог, чтобы он быстрее разросся и сделал боль невыносимой. И когда они захотят исторгнуть эту заразу, то заговорят во сне и в бреду… И вы, лечащие врачи, и вы церковные служители, к которым они обратятся для исповеди, соберите по крупицам эту правду и донесите ее до народа. Ибо прах человеческий, кому бы он ни принадлежал, должен быть захоронен достойно. Только тогда земля успокоится и очистится, и сбросим с души своей тяжкую ношу и выпрямимся, и примет земля ее благословенно, и снова станет щедрой, плодоносящей матерью нашей. Видит Бог, не от зноя страдает земля, но от грехов человеческих. И великие пустыни на ней как места оскверненные.

 

*
Кайрат Рыскулбеков – алматинский студент. По обвинению, сфабрикованному сотрудниками КГБ, был приговорен к смертной казни. Под давлением общественности приговор отменили. Спустя несколько месяцев был убит в тюремной камере.