Сегодня речь пойдет о «субъективных» факторах, связанных с событиями 22 июня 1941 года. Две наиболее популярные точки зрения в качестве причины разгрома называют исключительное коварство и вероломство немцев и лично Гитлера или людоедскую внутреннюю и авантюристическую внешнюю политику И.В. Сталина. Попробуем разобраться, насколько справедливы эти утверждения.
Можно ли говорить о «коварстве» Гитлера, о его вероломстве? Вряд ли. Сломать можно лишь то, что есть; в данном случае ни о каком доверии Гитлеру со стороны Сталина не могло быть и речи. Был политический расчет, связанный с общими политическими интересами; при этом оба диктатора прекрасно понимали, что интересы Германии и СССР рано или поздно столкнутся. Коротко охарактеризуем ситуацию, сложившуюся к августу 1939 года.
Германия в результате проводимой Гитлером политики из второстепенной державы в европейской политике превратилась в ведущую и едва ли не наиболее влиятельную силу. Связано это было прежде всего не с возрождающейся военной мощью страны, а с чрезвычайно активной внешней политикой нацистского режима. В качестве отправного выдвигался тезис о несправедливости политического устройства Европы после Первой мировой войны и об ущемлении как национальных, так и личных прав немецкого меньшинства в странах, образовавшихся на развалинах Австро-Венгерской и Германской империй — ситуация, вообще говоря, чрезвычайно напоминающая сложившуюся в недавнем прошлом после распада СФРЮ. Этот тезис оспаривать было трудно, поэтому страны Запада, прежде всего Англия, были вынуждены идти на уступки, в основном из внутриполитических соображений. Формировавшие правительства партии в Англии и Франции, ставящие интересы империй выше прав национальных меньшинств, рисковали подвергнуться острой критике со стороны оппозиции и даже потерять лидерство. Таким образом, чисто дипломатическими мерами Германии удается вернуть демилитаризованную зону, поглотить Австрию и аннексировать Судетскую область Чехословакии. На момент раздела Чехословакии Германия уже настолько сильна, что Чехия оказывается в положении протектората Германии, а в Словакии Германия устанавливает дружественный себе режим. Военная мощь Германии все еще серьезно уступает не только Франции, но даже Польше. Если бы Чехословакия не оказалась в международной изоляции, она смогла бы успешно воевать с Германией и даже рассчитывать на победу в войне.
Дипломатические победы и экономические реформы Гитлера обеспечивают Германии промышленный рост, подъем уровня жизни и небывалую поддержку населения. Практически единодушно немецкий народ поддерживает как внешнюю, так и внутреннюю политику Гитлера — и это не только пропаганда. Однако остановка в экспансии, перерыв в череде побед для Гитлера недопустим: достигнутые успехи базируются во многом на ажиотаже и могут лопнуть мыльным пузырем при стабилизации ситуации. Поскольку возможности политической экспансии исчерпаны, Германия вынуждена рассматривать военный вариант «расширения жизненного пространства». Возможности две: война с СССР с продвижением войск через территории политических партнеров — Словакии, Венгрии и Румынии; или война с Польшей с перспективой расширения войны на запад. В 20-е и 30-е годы Польша играла роль «восточноевропейского жандарма», имея при пассивности России наиболее мощную армию в регионе и насаждая среди более слабых стран политику своих западных партнеров — Англии и Франции. Последние рассматривали Польшу в качестве своего главного стратегического партнера в Восточной Европе и не могли допустить ее уничтожения без полной потери влияния в регионе. Собственно, именно разгром Польши Германией и привел к послевоенной советизации стран Восточной Европы; Австрия и Норвегия, влияние западных держав в которых не было потеряно, не попали в Советскую империю, несмотря на оккупацию Красной Армией.
Итак, вопрос о войне для Гитлера не стоял. Стоял вопрос о том, с кем воевать? Со стратегической точки зрения война с СССР затруднена: необходимо организовывать линии снабжения через Карпаты, обеспечивать действия войск с территории союзных государств. Кроме того, Германия лучше других стран мира знала о грандиозных военных приготовлениях СССР и не могла не понимать, что преимущество в количестве оружия, которым в Первую мировую владела Германия, теперь будет на стороне России. Таким образом, Гитлеру выгодно было сначала атаковать Польшу, потом обеспечить границы на западе либо разгромом французской армии, либо мирным договором и лишь затем продолжать экспансию на восток. Эти соображения были очевидны как для правительств западных стран, так и для руководства СССР. На этой основе начинается политическая игра, определяющая дальнейшие политические и военные расклады.
Англия и Франция были заинтересованы прежде всего в сохранении существовавшего положения как можно дольше, до возникновения внутренних проблем в Германии. Поэтому их политика заключается в максимально жесткой позиции по отношению к Германии и при этом в недопущении сближения СССР и Германии. Начинаются — достаточно неожиданные для советской дипломатии — заигрывания с предложением о союзе между западными державами, Польшей (!) и СССР (!!!); о совместном отпоре при нападении «агрессора». Советское руководство достаточно быстро понимает цели западной дипломатии и оказывается перед выбором: блокировать возникновение войны фиктивным договором с Польшей или подтолкнуть Германию к началу войны, гарантировав ей невмешательство Красной Армии. Таким образом, именно Сталин неожиданно получает возможность вершить судьбы мира. На мой взгляд, нет оснований следовать за В. Резуном и утверждать, что развитие событий, приведшее СССР к дилемме августа 1939 года, было предсказано и, более того, спланировано руководством СССР еще в конце 20-х годов. В 1928-1931 годах гражданская война под названием «коллективизация», проходившая на фоне жаркой внутрипартийной борьбы за власть, гораздо сильнее занимала руководство РКП(б), чем планы гипотетической мировой революции. Достаточно сказать, что когда Сталина в 1945 году спросили, в какое время ему было труднее — в 1930-м или осенью 1941, он на некоторое время задумался и ответил: «Нэт, все-таки в трыдцатом было труднэе».
Почему Сталин выбрал войну? Он не мог не понимать, что при любом исходе войны между Францией и Германией СССР предстоит воевать с победителем. Думаю, помимо стремления к абсолютной власти, которое у Сталина вполне уравновешивалось чрезвычайной осторожностью, свою роль сыграли именно грандиозные вложения тридцатых годов в военную промышленность и армию. Милитаризация страны экономически оправдана, только если страна действительно собирается воевать. В противном случае потраченные на вооружения средства, отнятые от промышленного развития страны, не только не дают вклада в рост производства, но и требуют долговременных отчислений для поддержания или утилизации произведенного оружия и перепрофилирования военного производства (что мы и наблюдаем в сегодняшней России). Вложения в военную промышленность, сделанные в тридцатые годы, беспрецедентны в мировом масштабе (можно с ними сравнить, наверное, только мероприятия Петра I, и то не в абсолютном исчислении, а в процентном отношении к ВВП). Сделав столько для подготовки к войне и отказаться от удобной возможности начать войну в выгодных условиях было бы непростительно, и Сталин дает войне зеленый свет.
Прошу у читателя прощения за столь подробный экскурс, но он был необходим для того, чтобы показать, что у Сталина не могло быть никаких иллюзий относительно Пакта с Германией. Значит, вероломство и коварство мы можем с чистой совестью отбросить. Остается внезапность нападения Германии.
Говоря о факторе «внезапности», всегда следует конкретизировать, о чем идет речь. Как правило, даже в специальной литературе в понятие «внезапности» сваливают, как в мусорную кучу, множество совершенно различных моментов. Коротко можно выделить политическую внезапность — когда из-за просчета высшего руководства страны война застает страну в состоянии мирного времени, с неотмобилизованной армией и т.д.; стратегическую внезапность — когда одной из сторон удается ввести противника в заблуждение относительно направления и целей главного удара; тактическую внезапность — когда неожиданными становятся использованные методы и приемы ведения боевых действий. Наконец, временная внезапность достигается неожиданным переходом в наступление. Перечисленные варианты внезапности выстроены по убывающей степени воздействия на дальнейшие военные действия: наиболее тяжкие последствия для обороняющегося несет политическая внезапность, а последствия временной внезапности, как правило, не простираются дальше одних суток.
Было ли для Сталина неожиданным нападение Гитлера? И да, и нет. В последние предвоенные недели Сталин убедил себя, что нападения, которого он ждал с начала года, не произойдет. Однако СССР никак нельзя назвать неготовой к войне страной. За полтора года (с августа 1939 года) численность Красной Армии выросла с 500 тыс. человек до почти 3 млн. человек. Были проведены меры по переводу промышленности на военное производство, накоплены значительные запасы вооружений, техники, боеприпасов и т.д. Можно продолжать перечисление и дальше; с уверенностью можно сказать, что полноценной политической внезапностью войны в рассматриваемом случае и не пахнет. Стратегически действительно имела место ошибка в оценке намерений германского командования. Тактические приемы, использованные вермахтом, были разработаны в СССР и не являлись «откровением» для командиров Красной Армии. Хотя, конечно, сталинские «чистки» не могли не сказаться на уровне подготовки командного состава. Наконец, момент наступления был известен высшему командованию, однако не был доведен до войск. Это привело к кратковременному, но болезненному действию временной внезапности.
Итак, внезапность действительно имела место и оказала влияние на развитие событий. Коротко остановимся на последствиях внезапного нападения. Политический аспект привел к тому, что войска приграничных округов в основном остались в казармах и не были выведены на позиции прикрытия государственной границы. Кстати, в ночь с 13 на 14 мая это мероприятие было проведено: все войска были выведены на свои позиции, где и находились до утра. Одной из целей заявления ТАСС 14 июня было сгладить возможный политический эффект от неожиданного выдвижения Красной Армии к советско-германской границе: Сталин опасался, что это выдвижение может быть расценено как нападение СССР, а Красная Армия была еще не полностью готова к военным действиям. Насколько важно было вывести войска на позиции прикрытия? Достаточно сказать, что ни одна из занятых позиций прикрытия не была прорвана немецкими войсками к концу дня 22 июня, несмотря на значительный численный перевес атакующих и совершенно недостаточную поддержку русской пехоты артиллерией. Кроме того, не выведенные на позиции войска попали под огонь немецкой артиллерии и удары люфтваффе непосредственно в казармах и потому понесли большие потери.
Последствия политического просчета для ВВС оказались еще серьезнее. В первые дни войны над Белоруссией, Украиной и Прибалтикой шли ожесточенные воздушные бои. Люфтваффе несли значительные потери, в основном в результате действий истребителей Красной Армии, в то время как действия немецких истребителей отвлекались на действия по наземным целям. Везде, где русские истребители организованно встречали немецкие самолеты, противник нес значительные потери. Однако не проведенное рассредоточение авиации СССР по запасным, полевым и прочим небольшим аэродромам привело к огромным потерям в самолетах в результате бомбежек. Второй, но не менее важной причиной поражения нашей авиации в первую неделю войны, стал введенный в июне — политический! — запрет атаковать немецкие самолеты, залетающие в воздушное пространство СССР. Именно этот запрет не позволил поднять истребительную авиацию для защиты аэродромов и дополнительно усугубил ситуацию.
Таким образом, политическая внезапность хоть и не проявилась в полной мере, тем не менее сыграла свою значительную отрицательную роль. Ответственность за достигнутую немцами политическую внезапность лежит в полной мере на И.В. Сталине; кроме того, руководство генштаба слишком поздно передало в войска приказ о приведении в боевую готовность и потому делит ответственность со Сталиным.
Результатом стратегической внезапности, как мы видели в предыдущем выпуске, стало почти равномерное распределение войск РККА вдоль государственной границы СССР. Это поставило в крайне невыгодное положение войска Прибалтийского Особого и особенно Западного Особого военных округов. Войска ЗапОВО были полностью разгромлены в результате двух последовательных операций на окружение, проведенных группой армий «Центр». Вместе с тем выполнить стратегическую задачу — выйти к Смоленску до появления резервов Красной Армии — немцам не удалось. Группа армий «Север» в результате почти фронтального удара разгромила противостоящие войска ПрибОВО и полностью выполнила поставленную стратегическую задачу, не только форсировав Западную Двину (Даугаву) на широком участке, но даже выйдя к Чудскому озеру и Пскову. Вместе с тем недостаточное массирование немецких войск против Киевского Особого военного округа привело, по большому счету, к срыву плана «Барбаросса» и глобально — к поражению Германии во Второй мировой войне. Именно поворот танковых групп от Смоленска на юг, а вернее, остановка наступления группы армий «Юг» к западу от Днепра, является поворотным моментом, с которого судьба вермахта и третьего рейха предрешена: несмотря на все последующие ошибки советского командования итог был неизбежен.
Таким образом, фактор стратегической внезапности, достигнутой немецким командованием, не был им использован в полной мере в связи с недостаточно полным определением сил и расположения группировок войск Красной Армии или переоценки возможностей вермахта. Вина генштаба Красной Армии за неверное определение направлений главного удара немецких войск совершенно непростительна и не может быть оправдана давлением Сталина — как известно, он настаивал на рассмотрении плана длительной войны со стороны Германии.
С тактической точки зрения немцам удалось удивить командование Красной Армии разве что способами боевого использования авиации, в частности тесным взаимодействием штурмовой авиации (истребителей) и легких бомбардировщиков с наступающими сухопутными войсками. Эти моменты в Красной Армии до войны были проработаны явно недостаточно, хотя такие попытки предпринимались. Несмотря на неудачные предвоенные переработки уставов Красной Армии, тактическую подготовку командиров и войск РККА можно признать удовлетворительной или даже хорошей.
Момент перехода в наступление был выбран немцами достаточно удачно. Раннее утро выходного дня обеспечивало, помимо скверной готовности войск, еще и неразбериху в штатских структурах. Организация перехода в наступление была неубедительной, о чем говорит, к примеру, уже упоминавшийся факт удержания приграничных укреплений, в которых находились войска Красной Армии. Артиллерийская подготовка по позициям прикрытия государственной границы СССР проводилась вслепую и не нанесла оборонявшимся большого ущерба. Не мог не сказаться высокий процент солдат и офицеров вермахта, не принимавших ранее участия в боевых действиях. Да и слабое сопротивление, встреченное вермахтом в предыдущих кампаниях, не могло не расхолаживать солдат. Таким образом, временная внезапность была достигнута, но не была использована немецким командованием в полной мере. Временной фактор в данном случае тесно увязан с политическим фактором, и ответственность за достигнутую Германией внезапность лежит на Сталине и генштабе РККА.
Итак, внезапность, достигнутая Германией 22 июня 1941 года, связана в первую очередь с личными ошибками тов. Сталина и, можно сказать, непрофессиональной деятельностью генштаба. По крайней мере, в этом вопросе личная вина Сталина несомненна. Рассмотрим другие инкриминируемые ему моменты в хронологическом порядке.
В начале ХХ века Россия была второй по численности населения страной мира (после Китая), а по темпам роста населения занимала первое место. К 1917 году число жителей России оценивалось в 160 миллионов человек. К середине века следовало ожидать удвоения населения России, однако фактическая численность населения составила лишь 170 миллионов человек. Одно из наиболее серьезных обвинений, выдвигаемых в адрес И.В. Сталина, — резкое уменьшение населенности страны, причем были уничтожены или высланы из страны наиболее интеллигентные, наиболее деятельные, наиболее мыслящие представители русского народа и других народов Российской империи. Насколько оправдано это обвинение?
Гражданская война 1917-1921 годов с последующим установлением советской власти привела к массовой эмиграции образованной части населения из России на Запад. Масштаб эмиграции позволяет оценить следующая цифра: из двухсоттысячного офицерского корпуса на Запад только во время гражданской войны уехало более 100 тысяч человек; в 20-е годы уехали также многие из оставшихся. Страна понесла огромный урон, уезжали наиболее деятельные и умные представители интеллигенции, предпринимателей, чиновников. Однако ставить эту волну эмиграции в вину лично тов. Сталину нет никаких оснований: реальной властью в стране в те годы он не обладал. Лишь в 1928 году оформляется диктатура Сталина; с этого времени можно предъявлять претензии лично ему.
Эмиграция интеллигенции не могла не задержать развитие инженерной и технической мысли в стране. В условиях современных войн техническое совершенство производимой техники может сыграть решающую роль, и потеря десятилетия развития, в течение которого выращивались новые научные и технические кадры, привела к существенному отставанию оснащения Красной Армии передовыми продуктами технической мысли. Это и радиостанции, качество которых было совершенно недостаточным, и кино- и фото- разведывательная аппаратура, и акустические системы пеленгации, необходимые для обнаружения стреляющих батарей противника или подводных лодок в море, и радиолокаторы и радиопеленгаторы, и шифровальные системы. Продолжать можно долго. С другой стороны, советская власть вложила весьма значительные средства в развитие технических наук, что позволило создать прекрасные образцы боевой техники. Не приходится отстаивать высокое качество советских танков, артиллерийских систем, стрелкового оружия. Лучшие самолеты СССР практически не уступали западным машинам. Именно на основе предвоенных вложений удался научно-технический рывок СССР 50-х годов. Таким образом, отъезд интеллигенции на Запад был в значительной мере скомпенсирован государственными вложениями в образование и науку.
Наиболее страшной страницей российской истории ХХ века является не гражданская война 1917-1921 годов, не Великая Отечественная война, а гражданская война 1928-1931 годов, носящая название «коллективизации». По масштабам людских потерь, понесенных страной, этот период превосходит или, по крайней мере, не уступает любому другому в ХХ веке. Разные исследователи приводят различные цифры — от 15 до 50 миллионов человек. Дадим слово Сталину: в статье «Головокружение от успехов» он пишет, что было раскулачено более 2 миллионов семей, при том, что в стране насчитывалось лишь около полумиллиона кулацких хозяйств. В ряде районов количество «раскулаченных» достигало 15% населения (данные Н.С. Хрущева)! «Раскулачивание», как правило, проводилось как физическое уничтожение главы семьи, иногда — старших сыновей. Женщины, старики и младшие дети лишались всей собственности, зачастую высылались в Сибирь без предоставления даже минимальных средств к существованию. Цифры, приводимые Сталиным, позволяют оценить снизу количество погибших за первые два года коллективизации как 10 миллионов человек (типичная крестьянская семья того времени состояла из 7-12 человек). Это были деятельные люди, сильные хозяева, грамотные и патриотически настроенные люди.
Практически весь период 1917-1939 годов в различных областях Российской империи происходили вспышки голода, иногда инспирированные властями, иногда спонтанные. Уровень жизни резко упал в результате принудительного обобществления крестьянских хозяйств, повального бегства населения в города, тяжелого длительного труда «в помощь революции», снижения производительности труда при национализации предприятий. Эти факторы вместе с регулярными «чистками», отправлявшими миллионы людей в трудовые лагеря, и привели страну к нулевому росту численности населения в период 1921-1941 годов.
Насколько важны были эти людские потери? Уже в начале 1944 года мобилизационная база Красной Армии была истощена, а призванный в 1944 году контингент характеризовался Жуковым как «резкое падение качества солдат». Ситуация 1914-1917 годов, когда русская армия имела практически неограниченные людские резервы, не повторилась. Можно лишь гадать, смогла бы Красная Армия справиться с объединенными армиями Японии и Германии, если бы первая выступила в помощь второй.
Разрушение традиционного уклада хозяйствования неизбежно вылилось в падение производства сельскохозяйственной продукции, а также всей той многообразной мелочевки, которая производилась кустарными способами в деревнях и селах. Экономика страны испытала тяжелый удар, и никакие пятилетние планы и субботники не могли скомпенсировать падение ВВП. Вместе с тем средства, полученные в результате варварской национализации крестьянских хозяйств, были пущены, помимо прочего, на строительство мощной военной промышленности, обеспечившей производство во время войны сотен тысяч единиц военной техники. Трудно утверждать. что необходимая промышленность была бы построена, продолжай страна жить при НЭПе.
Особое место во внутренней политике советской власти занимают репрессии 1937 года. Их отличие от репрессий 1933-1936 годов, 1939-го и любых других заключается в общественном положении репрессируемых. Репрессии 1937-1938 годов были направлены против руководителей мелкого, среднего и высшего звена, выдвинутых уже в годы советской власти. Именно поэтому только эти репрессии остались в советской литературе, в кухонных разговорах советских времен. Меня, внука «раскулаченного» крестьянина-середняка, каждый раз охватывает непроизвольное злорадство при звуках плача «по невинно репрессированным» 1937 года. Многие из этих «невинных» — те самые люди, что проводили в жизнь желания «отца народов» в 1928-1932 годах и до 1936-го. «За что боролись, на то и напоролись» — не тогда ли родилась эта народная мудрость?
В частности, был репрессирован маршал Тухачевский и его генштаб практически в полном составе. Масштабы репрессий в армии невероятны: командный состав уничтожен вплоть до командиров полков (из этих последних в лагеря отправилось более половины; процент репрессированных комдивов был выше, а комкоров, командармов и так далее — еще выше). Большинство критиков Сталина указывают на эти репрессии как на главную причину поражения РККА в первые месяцы войны.
В этих рассуждениях есть смысл. Действительно, командование дивизией — совсем не то, что командование полком, а командование армией значительно отличается от командования дивизией. Планомерная, последовательная сменяемость командиров является одним из важнейших условий преемственности и просто успешного командования. Насильственная смена командования не могла не отразиться прежде всего на уровне боевой подготовки войск: новые штабы были попросту не готовы планировать и осуществлять повседневные учения и маневры в новом масштабе. Кроме того, в результате репрессий на самый верх управления РККА попали люди, не имевшие ранее такой возможности просто по причине отсутствия способностей. Ясно, эти горе-командиры не могли усилить высшее командование.
С другой стороны, не стоит переоценивать репрессированный генштаб. Наряду с талантливыми командирами, творчески осмыслявшими технические перемены в армии, в него входил ряд «полководцев» времен гражданской войны, не понимавших сущности стратегии, чей «потолок карьеры» в нормальных условиях находился бы на уровне командира полка. Наиболее ярким примером такого «военачальника» является лично тов. Тухачевский — очень забавно читать его «военно-научные» труды. Так что нет оснований утверждать, что пришедшие в высшее командование в результате репрессий люди были менее способными, чем пришедшие туда в результате гражданской войны. Однако «новые люди» были менее опытными в повседневном руководстве войсками, которое в результате пришло в упадок. Особенно болезненно это сказалось на насыщенных техникой авиации, флоте, танковых войсках.
Одним из неудачных решений, принятых «новыми», традиционно считается расформирование танковых дивизий и передача танковых подразделений в пехотные соединения. Такое переформирование, с одной стороны, повышало устойчивость обороны, однако, с другой стороны, лишало войска возможности воздействовать на противника на большую глубину. Этот недостаток был осознан во время финской кампании и особенно при столкновении с японцами, и было начато обратное сведение танковых полков и бригад в танковые дивизии и корпуса. Странно читать утверждения квалифицированных военных, что за два года существования в виде полков и бригад традиции управления танковыми соединениями — дивизиями и корпусами — были утеряны. Разумеется, этого не произошло. Вместе с тем двукратное переформирование не могло не сказаться как на состоянии боевой техники, так и на уровне боевой подготовки. Ведь любое переформирование — это проблемы со снабжением (один переезд равен двум грабежам и одному наводнению…) и отсутствие нормальной планомерной боевой подготовки — учений и маневров прежде всего.
Приход «новых», кроме того, не лучшим образом сказался на оснащении Красной Армии техникой. Так, танк Т-34 имел хорошие шансы не быть принятым на вооружение; были отвергнуты многие перспективные модели артиллерийских систем, самолетов и т.д..
Таким образом, последствия репрессий — прежде всего резкое понижение уровня боевой подготовки РККА. Однако есть еще один фактор, который почему-то часто забывается критиками Сталина. Этот фактор — атмосфера террора, установившаяся в армии в результате репрессий.
Все командиры прекрасно понимали, что ни о каких заговорах и тем более ни о каком шпионаже речь всерьез идти не может. Происходящее в армии многие квалифицировали как планомерное истребление тех, кто что-то из себя представлял как командир, теми, кто был полным ничтожеством. «Сесть» можно было по любому поводу и даже без повода. Анекдот тех времен передает атмосферу безнадежности: вызвал опер командира и спрашивает: ты с женой как живешь? Командир соображает: скажу справа или слева — посадят за правый или левый уклон. Скажу снизу — за низкопоклонство, сверху — за давление на массы. Говорит: я с женой не живу, онанизмом занимаюсь. Посадили. За растрату семенного фонда…
Предстоящая война довела шпиономанию до предела. Даже в гражданских сферах постоянно «выявляли» шпионов; можно представить, что происходило в армии. Подавленность, растерянность, страх пронизывают предвоенные страницы мемуаров без исключения всех ветеранов. Резко возросла роль политработников: фактически уже не командир определял, чем и как будет заниматься его часть. Не меньше выросло и влияние представителей особого отдела — особистов. Это оказало прямо-таки губительное воздействие на способность командира руководить войсками в бою, подорвало единоначалие — один из основных принципов построения армии. На мой взгляд, этот недооцениваемый фактор — атмосфера террора в армии — оказал не меньшее влияние на ход событий в первые недели войны, чем обсуждавшийся ранее фактор внезапности. Действительно, солдат и даже командир меньше боялся врага, чем своего собственного комиссара! В такой ситуации сдаться в плен проще, чем пытаться объяснить свои решения своему «члену военного совета», который на «военный совет» приходит не иначе как с револьвером в качестве главного аргумента…
Защитники Сталина часто в качестве аргумента приводят грандиозные масштабы военных приготовлений в тридцатые годы. Действительно, была развернута мощная военная промышленность, произведено огромное количество разнообразной военной техники. Вместе с тем любое чиновничество порождает приписки, недобросовестность, показуху, бесхозяйственность. Это обязательное свойство любого чиновника. Другой важной особенностью бюрократизма является лавинообразное, в геометрической прогрессии, нарастание всех недостатков с ростом численности аппарата. Беспрецедентные масштабы развертывания РККА — по предвоенным планам она должна была достигнуть 10-12 миллионов численностью — требовала развертывания огромного снабженческого аппарата. Очковтирательство, показуха, бардак были невероятных масштабов даже по стандартам брежневских времен. О безобразном снабжении пехоты я уже писал; вот цифры по танкам. Более двух третей танков РККА требовали мелкого и среднего ремонта; до 10% танков требовали капитального ремонта и лишь немногим более 20% были полностью боеготовы (Военно-исторический журнал, серия статей «Куда делись танки»). Об отсутствии снарядов и горючего писалось столько, что не хочется повторяться. Таким образом, сами масштабы сталинских военных приготовлений приводили к снижению боевых возможностей армии. Вот что об этом писал в «Стратегии» 1927 года издания лектор стратегии А.Свечин, наш крупнейший военный теоретик 20-х годов: «Если армия по намеченному количеству превосходит экономические возможности государства, то мы встретимся с неудержимым ростом тыла. Будут расти войсковые прачечные, войсковые театры, появятся войсковые мастерские, которые будут расти до размера фабрик, но число бойцов будет не увеличиваться, а уменьшаться (стр. 127).» Это написано по опыту гражданской войны, когда дивизия Красной Армии насчитывала 25-50 тысяч человек при том, что на фронте находилось всего лишь 2-6 тысяч человек. «Огромные тылы поедали те тощие запасы, которые направлял центр своему героическому фронту, закупоривали железные дороги в тылу, стесняли маневрирование (там же, стр. 125)». Нечто подобное, хотя и в меньших масштабах (все-таки организация была получше...), наблюдалось и в 1939-1941 годах.
Критики Сталина не унимаются и ставят ему в вину военное сотрудничество с Германией в межвоенный период. Согрели, так сказать, змею на своей груди. Категорически не согласен. Уровень технического развития русской армии во время Первой мировой совершенно не соответствовал стандартам западных держав ни по количеству, ни по качеству техники. Гражданская война и последовавшая разруха не способствовали сокращению этого отставания. Красная Армия 1921 года находилась на уровне армий второстепенных держав — Румынии, Турции, Сербии. Армия Польши не без оснований считалась военными экспертами Франции наиболее сильной армией Восточной Европы. Такую ситуацию необходимо было менять, и наиболее выгодным вариантом становилось военное сотрудничество с Германией. Последняя, имея высокоразвитую науку, технологию, промышленность, была лишена, по условиям Версальского договора, права иметь и развивать собственную военную технику. Обе стороны были в равной мере заинтересованы друг в друге. И как немцы восприняли идеи проникающих «глубоких операций», возникшие на огромных пространствах гражданской войны, так и наши военные переняли у немцев современные методики связи, взаимодействия родов войск, использования новых видов военной техники. Химия и металлургия также не были сильными сторонами российской промышленности… уж не говоря об оптике или об автомобильной промышленности, которой в России просто не было. Более того, если немцы могли — случайно — сами открыть тактику танкового блицкрига, то русским военным вряд ли удалось бы «случайно» сделать выводы, основанные на многомесячном массированном использовании артиллерии и авиации на Западном фронте Первой мировой войны.
Одним из недооцениваемых факторов, оказавших значительное влияние на ход пограничного сражения июня-июля 1941 года, является недостаточное насыщение РККА средствами связи. Это может показаться частным моментом, однако масштабы этого момента привели ко вполне стратегическим последствием. Читая воспоминания о начале войны, постоянно натыкаешься на фразы типа «полная неизвестность о положении на фронте», «расположение и состояние войск было неизвестно», «не поступало никаких донесений». Организация связи была настолько плоха, что для выяснения обстановки генералы, командующие корпусами, армиями и даже фронтами (!), были вынуждены выезжать лично в войска. Фактически части Красной Армии сражались в изоляции, не имея возможности ни помочь соседям, ни вовремя выйти из-под удара. Не было возможности получить помощь авиации, запросить поддержку артиллерии или получить инструкции. В тылу действовали диверсионные группы немцев, но, боюсь, плоды их деятельности — лишь малая часть той неразберихи, которая производилась безобразным качеством немногих имевшихся радиостанций; телефонная же связь, которую рассматривали как основную, чрезвычайно легко выходила из строя.
Подведем итог. Внезапность нападения действительно имела место — как на политическом, так и на стратегическом уровне. Ответственность в этом вопросе должны разделить Сталин и генштаб РККА. Личная вина Сталина несомненна также при подготовке страны к войне; прежде всего речь должна идти о колоссальных людских жертвах в результате «коллективизации» и репрессий 30-х годов и последовавшего в результате экономического спада. Проведенные «чистки» среди командного состава армии прежде всего привели к снижению уровня боевой подготовки войск. Вместе с тем нельзя не отметить грандиозные военные приготовления тридцатых годов. С одной стороны, эти приготовления обеспечили создание сильнейшей в мире армии, но, с другой стороны, сами масштабы подготовки вылились в исключительную бесхозяйственность и показуху, резко понизившие качество снабжения армии. Среди недооцениваемых обычно факторов следует отметить недостаточное обеспечение войск средствами связи, а также губительное воздействие репрессий на моральное состояние армии.
Сыграли ли эти факторы решающую роль? Наверное, все-таки, нет. Уже простое численное сопоставление РККА и вермахта наводит на мысль о неизбежном поражении в приграничном сражении. Могло бы это поражение быть не столь болезненным? Да, несомненно. Достаточно упомянуть штабные игры, проводившиеся как в генштабе РККА, так и в генштабе сухопутных войск Германии. Выводы были одинаковы: при правильном руководстве Красная Армия должна была остановить немецкое наступление еще до рубежа Западная Двина — Смоленск — Днепр, а в последующей войне на истощение Германия не имела шансов из-за недостаточной мобилизации экономики и блокаде поставок необходимых для военной промышленности материалов. Гитлер все же решил рискнуть…