Заговор экономистов

Избранные тексты из новой книги

(Печатается с разрешения автора)

1. Преступная ошибка

Одной из самых трагических ошибок “перестройки” была неправильно сформулированная проблема выбора экономической модели. С одной стороны, это было следствием некомпетентности нашей экономической науки, не сумевшей ни защитить марксистский подход, ни объективно изложить весь спектр существующих экономических учений, с тем чтобы общество смогло сознательно и обоснованно сделать свой исторический выбор. С другой стороны, нельзя упускать из виду и откровенную диверсию, слаженную и эффективную подрывную деятельность агентов влияния Запада, приложивших все усилия, чтобы увести общественное внимание от подлинной формулировки объективно стоявшей проблемы. Как бы то ни было, невежество в сочетании с откровенной идеологической диверсией способствовали тому, что страна была поставлена перед выбором: либо социалистическая, плановая экономика (марксизм), либо рыночная модель либерализма. Либо Карл Маркс, либо Адам Смит. Третье исключалось. Этот принцип исключенного третьего оказался для России фатальным. И именно здесь следует искать корень нашей национальной и государственной катастрофы.

Для того чтобы яснее понять смысл подмены, необходимо в самых общих чертах описать все существующие семейства экономических учений.

2. Либерализм

Одним из самых популярных и распространенных политэкономических учений является теория либерализма. Либерализм в экономической области означает безоговорочную доминацию принципа рынка над всеми остальными социальными категориями, “полную свободу торговли”, знаменитый принцип “laisser faire”. Следует заметить, что термин “либерализм” является двусмысленным. На уровне экономики он означает рынок, и “свобода”, на которую намекает слово “либерализм” (от латинского “libertas” — “свобода”), прикладывается только и исключительно к свободе торговли, к свободе рынка, к свободе спекуляции.

Философским источником для этой политэкономической конструкции, ставящей во главу угла принцип “индивидуальной выгоды”, “экономического эгоизма” и “невидимой руки”, являются учения Локка, Де Мандевилля и других теоретиков крайнего индивидуализма. Подобный философский индивидуализм, в свою очередь, развился на базе принципа “индивидуального спасения”, который был заложен в католической схоластике, но самое полное и законченное воплощение получил в протестантской этике. Для такого религиозно-философского подхода характерно представление об индивидууме как о совершенно самостоятельной, автономной, суверенной, атомарной единице, предоставленной только самой себе и могущей поступать как ей заблагорассудится. Каждый человек отвечает только за самого себя. На этом основании строится как особая протестантская мораль, так и философское мировоззрение. Проекция такого протестантского подхода на уровень экономики порождает теорию рынка или либеральную модель.

Исторически процедуру адаптации философии индивидуализма к области политэкономии проделал Адам Смит — отец-основатель научной теории капиталистического хозяйствования.

И не случайно либеральная идеология получила максимальное развитие именно в протестантских странах, особенно в Англии.

Либерализм несет на себе неизгладимый отпечаток той исторической, географической и религиозной среды, где он развился в законченную доктрину и приобрел черты научной теории.

От Адама Смита прямая линия идет к Венской школе (Бам-Баверк, Менгер, фон Мизес), которая модернизировала и применила к современным условиям постулаты классического либерализма, некоторые формулировки которого со времен Адама Смита заметно устарели. Для Венской школы характерно развитие основных установок либеральной теории:

— представления об эгоизме как основном регуляторе рынка,

— механицизм моделей, основанный на сравнении общества с искусственно созданной машиной, состоящей из множества взаимозаменяемых элементов;

— изоляция экономики от исторической реальности;

— антисоциологизм;

— антирегуляционизм и т .д.

Ярким деятелем этого направления, обобщившим опыт Венской школы, был фон Хайек — ключевая фигура либеральной мысли в ХХ веке.

Параллельно Венской школе существовало направление Лозанской школы Валраса и его ученика Вильфредо Парето, развивших учение о “равновесии”). Хотя Парето больше известен как авангардный социолог с маккиавелистскими симпатиями, не следует забывать, что “теория равновесия”, которой он придерживался, основана на радикально либеральных предпосылках.

И наконец, последним этапом развития этой либеральной школы, которую можно рассматривать как наиболее ортодоксальную теорию капитализма, стала неолиберальная американская школа Сент-Луиса и Чикаго. Чикагскую школу возглавлял небезызвестный Мильтон Фридман. Его учеником был Джефри Сакс — человек, ответственный за проведение экономических реформ в России, инструктор Гайдара и Чубайса.

Показательно, что вся либеральная линия — от Локка до наших “молодых реформаторов” — основана на протестантской этике и англосаксонской модели хозяйства, отличной не только от азиатских или российских путей, но и от политэкономических традиций континентальной Европы.

Эту либеральную модель нашему обществу жестко навязали как альтернативу марксизму, причем дело было представлено таким образом, будто никакой иной альтернативы не существует.

3. Марксизм

Самой популярной политэкономической теорией, представляющей собой прямую антитезу либеральной доктрине, является марксизм. Маркс сознательно взял английских политэкономистов (Смит, Рикардо) за отправную точку и создал учение, полностью отрицающее основы либерализма как в философском, так и в хозяйственном, этическом, мировоззренческом и других аспектах Если у либералов в центре внимания стоял “автономный индивидуум”, то Маркс центральной фигурой берет общество, коллектив, класс. Общество, по Марксу, не складывается из атомов, но само учреждает эти атомы, воспитывает и формирует их конкретное самосознание, предопределяет их социальную и жизненную траекторию, устанавливает нормы хозяйствования и законы экономической деятельности.

Марксизм противоположен либерализму во всем:

— он отрицает эгоизм, как социальный регулятор;

— он настаивает на необходимости жесткого регулирования сферы производства и распределения;

— он рассматривает экономическую модель в контексте общей логики исторического развития (теория смены экономических формаций);

— он отвергает этику “свободы торговли” и “эгоизма”, противопоставляя ей этику труда и справедливого распределения, этику коллектива;

— он рассматривает капитал и его законы, как воплощение мирового зла, а экономическую эксплуатацию человека человеком считает высшей несправедливостью;

— он отвергает теорию равновесия, утверждая конфликтность и неравновесность, принцип борьбы движущей силой человеческой истории, и в том числе экономической истории.

Некоторые современные французские социологи остроумно заметили, что за противоречием между либерализмом и марксизмом можно различить национальный момент. Смит и его учение представляют собой типичное творение англосаксонского духа, некое резюме хозяйственной и философской истории Англии и протестантизма. Маркс же, несмотря на свое еврейское происхождение и претензии на универсальность, высказывает комплекс идей, естественным образом вытекающих из немецкой традиции и отражающей, пусть в предельной и радикализированной форме, специфику “германского” духа.

Но такое замечание не является догмой, и сами либералы и марксисты, как правило, претендуют на то, что их социально-экономические учения являются абсолютно универсальными, применимыми для всех народов и наций, некими объективными рецептами, пригодными для всего человечества.

Обе экономические идеологии подчеркивают свой интернациональный характер, обе в перспективе ориентируются на отмирание государства, обе имеют явно универсалистский пафос.

История марксистской теории у нас известна лучше либеральной традиции, так что и повторять ее основные этапы нет смысла. Важно лишь подчеркнуть, что победа марксизма как идеологии именно в аграрной традиционалистской евроазиатской России, представляющей собой прямой антипод англосаксонскому миру как в религиозно-этическом, так и в хозяйственном смысле, вряд ли может быть простой исторической случайностью.

4. Третий путь в экономике

Помимо двух магистральных и противоположных друг другу экономических теорий существует еще одно громадное семейство, называемое совокупно “еретическим”. “Еретичность” этого направления состоит лишь в отказе от тех общих постулатов, которые лежат в основе как либерализма, так и его последовательного и радикального отрицания, воплощенного в марксизме.

Можно назвать эту разновидность “экономическими теориями третьего пути”.

Тот факт, что на это направление с самого начала перестройки практически никто не обращал внимания, предпочитая говорить о выборе только из двух противоположностей, на наш взгляд, является величайшим интеллектуальным преступлением. На самом деле это отнюдь не маргинальное и второстепенное направление в политэкономической науке. Достаточно указать на тот факт, что такие столпы современной экономической мысли, как Кейнс или Гэлбрейт, должны быть отнесены именно к этому “третьему типу”, к “ереси”. Заметим, что этот укор в “ереси” ничуть не умаляет эффективности предлагаемых рецептов и моделей. Речь идет лишь о конвенции, об условности, о некотором негласном договоре научного сообщества, который считает экономической ортодоксией лишь либерализм и марксизм.

Итак, в чем заключаются основные предпосылки этой “третьей экономической теории”?

Ее основной особенностью является отказ от представления об экономике, как о самостоятельной и самодостаточной сфере, в которой действуют особые законы, свойственные только этой сфере. Иными словами, все разновидности “третьего пути в экономики” отличаются тем, что отказывают экономике в главенстве над остальными науками, в том, чтобы быть полноценной и законченной идеологией. И либерализм, и марксизм являются не просто научными моделями, изучающими хозяйство и экономические закономерности, но и мировоззрениями со всеми вытекающими из этого последствиями. Более того, эти мировоззрения являются “экономическими мировоззрениями”, претендующими на главенство и универсализм экономической парадигмы. Это и является залогом их “ортодоксальности”.

“Еретики”, напротив, считают экономику важным, существенным, но отнюдь не главным аспектом социально-политической реальности, одним их факторов наряду с другими. А следовательно, они утверждают зависимый, производный характер хозяйственной жизни по сравнению с другими реальностями. В отношении того, что же является главным в социально-исторической области, мнения у сторонников “экономики третьего пути” значительно расходятся. Некоторые говорят о культурном факторе, другие о национальном, третьи о государственном, четвертые об этническом, пятые о религиозном, шестые о социологическом, седьмые о географическом, восьмые об историческом и т.д. Несмотря на разнообразие частных точек зрения на этот вопрос, важнее всего одно обстоятельство: существует целый ряд экономических теорий, отводящих экономике подчиненную роль, независимо от того, какой именно фактор берется в том или ином случае в качестве определяющего.

Теории “экономики третьего пути” восходят в этико-филосовском аспекте преимущественно к немецкой идеалистической философии, особенно к Фихте. С точки зрения сугубо хозяйственной на них огромное влияние оказали теоретики немецкого камерализма (фон Юсти, Зоннерфеедс и т.д.). Эта линия ведет к выдающемуся экономисту, ключевой фигуре всего этого направления Фридриху Листу. Параллельно Листу аналогичную парадигму развивал другой титан экономической мысли — Сисмонди. Лист и Сисмонди сформулировали основные положения “зависимой экономики”, рассмотренной как одно из измерений социально-географической реальности.

Полноценное развитие концепций Листа и Сисмонди осуществлялось в Немецкой исторической школе (Вильгельм Рошер, Бруно Гильдербрандт, Карл Книс). Выдающимся теоретиком этого направления был Густав Шмоллер.

В том же направлении параллельно экономисту Шмоллеру формулировал социологическую теорию экономики знаменитый Макс Вебер (позже его ученик Вернер Зомбарт).

Еще одной линией того же направления, хотя и основывающейся на иной философской и мировоззренческой реальности, является теория “экономической инсуляции” американца Кейнса. Для Кейнса культурно-исторический фактор не столь важен. Он оперирует с довольно прагматическими категориями, но его вывод приводит к необходимости ограниченного регулирования экономики со стороны государства и ориентацией на промышленно-экономическую автаркии. Кейнс не рассуждает в терминах культуры или нации, его интересуют исключительно соображения экономической эффективности, но именно исходя из этих соображений он в значительной степени сближается с позициями Листа и Сисмонди.

От Шмоллера и немецких социологов “концепции экономики третьего пути” передается выдающимся теоретикам Йозефу Шумпетеру и его ученику Франсуа Перру.

Кейнс, в свою очередь, оказывает колоссальное влияние на институционалистскую экономическую школу, развивавшую принципы Торстейна Веблена. Институционализм настаивает на отказе от экономического универсализма и на необходимости привязывать изучение экономических моделей к конкретным социальным институтам, сложившимся в том или ином обществе. К институционалистам примыкают такие известные экономисты, как Митчел, Берль, Бернэм и сам Джон Кеннет Гэлбрейт.

Все эти школы в совокупности представляют собой целый спектр учений, расположенный между крайним капитализмом (либерализмом) и ортодоксальным марксизмом. Но при этом важно подчеркнуть, что “третий путь” в экономике отнюдь не является простым компромиссом между капитализмом и марксизмом, каким-то промежуточным, средним вариантом. Он основан на самодостаточных мировоззренческих и научных предпосылках и поэтому может рассмотрен как нечто самостоятельное и законченное.

И все же в практической сфере применение принципов “экономики третьего пути” на практике разнозначно созданию такого типа хозяйствования, который будет иметь в себе элементы обоих ортодоксальных моделей (капитализма и социализма), только взятых в отрыве от их идеологических предпосылок, от их “экономизма”.

Легко сформулировать основные положения “экономики третьего пути”:

— экономическое устройство общества должно естественно вытекать из его исторической, культурной, этнической, географической, религиозной и государственной специфики, корениться в конкретике его традиционных институтов;

— между принципом экономической свободы отдельных субъектов (обеспечивающим хозяйственную динамику) и рычагами социального регулирования должен быть определен некоторый баланс, природа и объем которого устанавливаются не произвольно, но исходя из исторической и географической конкретики;

— экономическая модель должна быть рассмотрена как функция от социологической модели;

— между принципом “борьбы” и принципом “равновесия” должно быть найдено промежуточное решение: например, равновесие на общесоциальном (государственном, национальном) уровне и динамичная конфликтность на уровне классов или отдельных социальных секторов;

— постоянный акцент, падающий не на микроэкономический уровень (как в либерализме) и не на макроэкономический уровень (как в госсоциализме), а на мезоэкономический срез, что подразумевает поощрение плюральных экономико-социальных институтов, выходящих за уровень частного сектора, но и не подлежащих прямому государственному регулированию;

— регионализация экономики, подстраивание хозяйственных структур под естественные условия конкретной географической и национальной среды;

— императив “автаркийности больших пространств” (термин Ф.Листа), тяготение к объединению плюральных мезоэкономических систем в общий пространственный блок с единой таможенной структурой и общей валютой;

— “социализм разных скоростей”, гибкую шкалу соотношений между частным и общественным уровнем в рамках одного и того же государственного образования в зависимости от особенностей его секторов.

Таковы самые общие черты “экономики третьего пути”. Если основной закон либерализма и капитализма — закон рынка, а главный принцип социализма — план, то главным законом “еретической теории” будет принцип зависимости экономики от общества или закон социологичности экономики.

5. “Экономика больших пространств” Фридриха Листа

Сделаем небольшое отступление, чтобы продемонстрировать важность и эффективность “экономики третьего пути” применительно к реальной истории. Для этого обратимся к фигуре выдающегося деятеля этого направления Фридриху Листу.

Лист был немцем по происхождению и либералом по убеждениям. Долгое время прожив в США, он воочию наблюдал бурный рост капиталистических рыночных отношений в этой стране на заре ее развития. Именно в период пребывания Листа в Америке президент Монро сформулировал свою знаменитую доктрину: “Америка — для американцев”. Это было не просто националистическое утверждение, направленное на активное и сознательное противодействие проведению Европой самостоятельной политики на американском континенте. Речь шла также о стратегическом и экономическом единении обеих Америк под эгидой США и превращения целого конгломерата государств в единую геополитическую систему. С этой доктрины Монро и начался путь США к достижению мирового господства. Надо отдать должное Фридриху Листу — он смог оценить геополитическую идею Монро по достоинству уже в самом зачаточном ее виде, и американский опыт очень сильно повлиял на взгляды самого Листа, особенно когда он снова вернулся на Родину, в Германию.

Оказавшись на родной земле и имея опыт наблюдения за экономическим и геополитическим развитием англосаксонского мира, Лист открыл важнейшую закономерность, соединяющую принцип государственности с принципом свободного рынка.

Проанализировав практическое применение либеральной теории на практике, Лист открыл следующий закон: “Повсеместное и тотальное установление принципа свободной торговли, максимальное снижение пошлин и способствование предельной рыночной либерализации на практике усиливает то общество, которое давно и успешно идет по рыночному пути, но при этом ослабляет, экономически и политически подрывает то общество, которое имело иную хозяйственную историю, и вступает в рыночные отношения с другими, более развитыми странами, тогда как внутренний рынок находится еще в зачаточном состоянии”. Безусловно, сам Лист имел в виду наблюдения за катастрофическими последствиями для слаборазвитой, полуфеодальной Германии некритического принятия либеральных норм рыночной торговли, навязываемых Англией и ее немецкими лоббистами. Лист поместил либеральную теорию в конкретный исторический и национальный контекст и пришел к важнейшему выводу: вопреки претензиям этой теории на универсальность она на самом деле отнюдь не так научна и беспристрастна, как хочет показаться; рынок — это инструмент, который функционирует по принципу обогащения богатого и разорения бедного, усиления сильного и ослабления слабого. Таким образом, Лист впервые указал на необходимость сопоставления рыночной модели с конкретными историческими обстоятельствами, а следовательно, перевел всю проблематику из научной сферы в область конкретной политики. Лист предложил ставить вопрос следующим образом: мы не должны решать “рынок или не рынок”, “свобода торговли или несвобода торговли”. Мы должны выяснить, какими путями развить рыночные отношения в конкретной стране и конкретном государстве таким образом, чтобы при соприкосновении с более развитым в рыночном смысле миром не утратить политического могущества, хозяйственного и промышленного суверенитета, национальной независимости.

И Лист дал ответ на этот вопрос. Этим ответом явилась его знаменитая теория “автаркии больших пространств”. Лист совершенно справедливо посчитал, что для успешного развития хозяйства государство и нация должны обладать максимально возможными территориями, объединенными общей экономической структурой. Только в таком случае можно добиться даже начальной степени экономической суверенности. Для этой цели Лист предложил объединить Австрию, Германию и Пруссию в единый “таможенный союз”, в пределах которого будут интенсивно развиваться интеграционные процессы и рыночные отношения. При этом он настаивал на том, чтобы внутренние ограничения на свободу торговли в пределах союза были минимальны или вообще отменены. Но по отношению к более развитому и могущественному англосаксонскому миру, напротив, должна существовать гибкая и крайне продуманная система пошлин, не допускающая зависимости “союза” от внешних поставщиков и ориентированная на максимально возможное развитие промышленно-хозяйственных отраслей, необходимых для обеспечения полной автаркии. Вопрос экспорта был предельно либерален и полностью соответствовал принципам “свободы торговли”, а импорт, напротив, подчинялся стратегическим интересам стран “таможенного союза”, второстепенные и не обладающие стратегическим значением товары и ресурсы допускались на внутренний рынок беспрепятственно, а пошлины на все, что могло привести к зависимости от внешнего поставщика и создавало бы тяжелые условия конкуренции для отечественных отраслей, наоборот, искусственно и централизованно завышались.

Учение Листа получило название “экономического национализма”. Очень показательно, что смысл доктрины Кейнса сводится приблизительно к той же самой концепции: его теория “экономической инсуляции” также ставит во главу угла не абстрактную доктрину “свободы рынка”, а стратегические интересы государства и ориентацию на автаркию и суверенитет.

6. Кейнс необходим нам немедленно, здесь и сейчас

Следует задаться вопросом: почему в момент кризиса социалистической системы в СССР в качестве альтернативы марксизму и государственному социализму нам гипнотически и со всех сторон внушалась мысль — “если не план, то рынок”. Даже самое поверхностное знакомство с экономической историей России, даже беглый взгляд, брошенный на логику развития ее хозяйственных институтов, с полнейшей очевидностью доказывают, что даже при отказе от ортодоксального марксизма первое, что должны было привлечь наше внимание, — это разнообразные модели “экономики третьего пути”. Именами Кейнса, Листа и Сисмонди должны были пестрить все газеты, о них должны были неуклонно повторять телеведущие и спорить интеллектуалы. Это было бы совершенно логично и не нарушало бы ни постепенности реформ, ни их последовательности. Но в то же время жесткое связывание экономической ситуации с историко-географической и культурной конкретикой России заставило бы реформаторов ни на мгновение не упускать стратегических, национальных и государственных интересов, подстраивать под них основные механизмы и пути хозяйственных трансформаций.

Но все было и остается совершенно иным. Даже сегодня, когда абсурдность и нигилизм либеральных преобразований ясны всем, включая власть, в нашей стране продолжает господствовать мнение, что провал рыночных реформ есть то же самое, что возврат в прошлое, во времена господства ортодоксальной версии марксизма. Но в то же время невозможность такого возврата столь же ясно предчувствуется всеми. И мы оказываемся в безысходной, тупиковой ситуации, когда движение вперед по заданному курсу окончательно осознается как губительное, а возврат невозможен.

Сегодня крайне распространены разнообразные теории заговора. И действительно, видя что за такой короткий срок сумели сделать с мощной великой державой нынешние реформаторы, мысль о колоссальном национальном предательстве напрашивается сама собой. Не все было в порядке до перестройки — зрели крайне негативные тенденции, динамика хозяйственного и социального развития деградировала, но вместо исправления ситуации, вместо адекватного и подлинно демократического, честного и всенародного обновления мы пришли к диктатуре либерального нигилизма, к всевластию узкого некомпетентного и коррумпированного круга лиц, рассматривающих свое господство над страной и ее народом как циничную эксплуатацию доверчивых и недоразвитых невеж.

Не отвергая, но и не разделяя этих конспирологических версий происшедшей катастрофы, следует все же задаться вопросом: почему мы практически ничего за все эти годы — ни справа, ни слева, ни от власти, ни от оппозиции — не слышали о Листе, Сисмонди, Веблене, Шумпетере, Шмоллере, Перру, “автаркии больших пространств”, “экономическом национализме”, “экономической инсуляции”, “институционализме”, “социологическом подходе к экономике” и т.д.? Почему мы не выбирали, в конце концов, между тремя знаковыми фигурами — Маркс, Смит, Кейнс? По какому праву и на каком основании урезали наш выбор, лишили нас возможности компетентного демократического соучастия в нашей собственной судьбе?

Трудно поверить, что советская экономическая школа была столь неразвитой, что эти концепции оставались неизвестными ученым. Следовательно, остается только один вывод: существовал и продолжает существовать некоторый “заговор экономистов”, ставящий своей целью заведомо ввести в заблуждение общественность относительно объективной картины в области существующих экономических моделей. Ничем иным отсутствие в центре общественной дискуссии концепций различных представителей “третьего пути в экономике” объяснить просто невозможно.

Чтобы не вдаваться в детали и не создавать путаницы, не обязательно было подробно освещать теории Сисмонди, Шмоллера или Шумпетера. Но замалчивать такого гиганта, как Кейнс, скрыть (другого слова не подберешь) от широкой общественности его успешную, разгромную полемику с Хайеком, не оставившую камня на камне от неолиберальных теорий, было настоящим преступлением.

Нет никаких сомнений, что даже при отказе от ортодоксального коммунизма и от социалистического выбора в случае полноценной информированности наше общество выбрало бы не экстремистских сторонников абсолютно чуждой нам англосаксонской либеральной модели, противоречащей всем устоям нашей экономической истории, но какую-то одну из версий “еретической теории”. В этом случае даже переход к рынку был бы безболезненным, постепенным, плавным, а главное — не повлек бы за собой распад великого государства, потерю территорий, распад единой многонациональной общности, утрату геополитического лидерства в планетарном масштабе. А всего лишь надо было упомянуть о Кейнсе…

Понятно, что время упущено, что катастрофа необратима. Но как бы ни сложилась ситуация в будущем, мы просто обязаны исправить эту ошибку. Во-первых, необходимо немедленно наказать виновных в колоссальном обмане народа, тех, кто сознательно лгал, и тех, кто покорно молчал, понимая, что речь идет о самой настоящей подтасовке и надувательстве.

Во-вторых, столь же немедленно следует обратиться к “третьей экономической модели”, с глаз долой спешно убрать остатки “молодых реформаторов”, “13 банкиров” и прочее тяжелое наследие недалекого, но ужасного “чикагского прошлого” и без рассуждений и промедлений начать воплощать в жизнь, по меньшей мере, идеи Кейнса о “экономической инсуляции” , а по программе-максимум приступить (пока еще не распалось окончательно СНГ) к реализации евразийского “таможенного союза”, о котором учил Фридрих Лист.

В свое время “третья модель” спасала самые разные режимы и государства — от Бисмарка и Вильгельма Второго до графа Витте, Ленина и Ратенау. США именно она обеспечила спасительную для экономики политику New Deal, позволившую справиться с катастрофическими последствиями Великой депрессии, до которой, кстати, довели страну в 20-е годы именно радикальные либералы.

И приступить к реализации этих срочных мер должно любое правительство, каких бы идеологических предпочтений оно ни придерживалось, если оно только руководствуется интересами своего собственного народа и своей собственной страны.

“Заговор экономистов” нанес нам колоссальный ущерб. Оставить это без последствий невозможно. Но преступно и не предпринимать немедленных чрезвычайных мер.

Вопрос о Марксе оставим радикалам и тем, кто готов пойти на еще одну революцию. Кейнс необходим нам немедленно, здесь и сейчас, необходим всем идеологическим лагерям, кроме тончайшей прослойки заговорщиков, нажившихся на общенациональной трагедии.