Опасность внедрения и дальнейшего укоренения в Казахстане идей радикальных течений исламского толка, вроде пресловутого “ваххабизма”, со всеми вытекающими отсюда последствиями – одна из серьезнейших угроз внутренней и внешней стабильности, которой так гордится власть предержащая. Хотя после события, произошедшего в ночь с 27 на 28 сентября в южной столице Республики Казахстан, говорить о наличии стабильности приходится разве что сугубо в прошедшем
Однако, как бы в общем ни была близка к истине такая трактовка, она далеко не полная, поскольку не расшифровывает – почему же все говорят (вольно или невольно) именно об идеях, но связывают их единственно с тяжелыми социальными условиями, в которых вот уже целых десять лет прозябает основная масса населения по всему Казахстану, но в особенности в сельских районах, где по преимуществу проживает казахское население… Внятного объяснения этому никто практически не дает. Да, аульные казахи переживают свои далеко не лучшие дни. К тому же каких-либо надежд к улучшению ситуации или хотя бы к замораживанию нынешних социально-экономических параметров ожидать не стоит, ибо объективно впереди лишь путь… назад, причем в быстром темпе. Понятно, что, когда речь заходит о Казахстане, не все можно списать на перипетии переходного этапа и трудности построения нового государства. Но самое главное, что произошло в эти годы, – это утрата неких идеологических скрепов как внутри общества, так и внутри отдельно взятого человека. В таких условиях происходят необратимые изменения, допустим, в сфере традиционных доселе норм взаимоотношений внутри общежития, по линии гражданин – государство и т.д. Отсюда и нестойкость отдельного индивида, который испытывает к бородачу с автоматом Калашникова, купившему у него барана за сто долларов, определенное уважение и восхищение, а безработная молодежь — пример для подражания.
Но, с другой стороны, только в этом видеть главную причину подспудного распространения идей мусульманского социализма, в виде крайних течений ваххабизма, было бы слишком примитивно. Ведь сегодня рост криминала тоже очень тесно связан опять-таки с катастрофическим падением жизненного уровня. В связи с этим интересно было бы исследовать национальный состав по наиболее тяжким уголовным преступлениям. Можно заранее ответить, что представители государствообразующей нации, в отличие, скажем, от восьмидесятых годов, в этом смысле находятся на первых ролях. Но разумному человеку и в голову не придет рассматривать ваххабизм и уголовщину в одной плоскости, хотя и тех и других тупая наша (и не только наша) пресса называет “бандитами”, “головорезами”, “наркодельцами”.
Все перечисленное, разумеется, есть, но в контексте нашего разговора эту сторону медали мы должны рассматривать не более чем как сопутствующий момент. В конце концов, мы не можем утверждать, что в отряде моджахедов, состоящем, к примеру, из трех человек (гранатометчик, пулеметчик, снайпер), все трое воюют за деньги, и нет ни одного, кто бы искренне не считал, что истинную власть над земным имеет не аким, не президент, а только Аллах… Человек, как известно состоит не только из одного желудка, есть в нем и субстанция, которая не имеет ничего общего с телесным – душа. Казахи сегодня тянутся в мечети, которые растут не по дням, а по часам в казахских селах от северного Павлодара до околоташкентской Чардары, от прикитайского Урджара до мангистауского Ералиево. Природные язычники, деформированные (или, наоборот, выкованные – кому как нравится!) советской властью потомки степных кочевников бегут в мечети за поиском душевного равновесия, за виртуальной справедливостью, за коллективным общением (ведь клуба нет, партсобраний нет). Мечеть так или иначе, даже открытая с ведома местного начальства, все-таки стоит в стороне от акимов и акимчиков, ставших, фигурально выражаясь, слугами Сатаны, которые ныне делают отнюдь не то, что их заставляла делать советская власть в недавнем прошлом — прошлом, по которому народ сильно, просто смертельно, сегодня тоскует в своих мечетях… В том прошлом тоже была своя “церковь”, своя “мечеть” в виде парткомов, рабочкомов, сельсоветов, сельских клубов. Если в городе мусульманская традиция церкумзии могла стоить карьеры, то в ауле тот же парторг потихоньку мог исполнять и роль муллы, и роль светского душеприказчика. Казах-шаруа (“крестьянин”) в советском ауле чувствовал себя человеком, ибо он был равным другим и себе, он видел вокруг себя более или менее справедливое миропостроение. А что же он видит сейчас? Развал идеологических скрепов привел к тому, что на месте “советской” церкви возникла иная, в высшей степени несправедливая. Переродившиеся парторги, “новые казахи” из числа сынков тех парторгов дали волю своему “язычеству”, циничному, эгоистичному, где главное слово — за камчой, за хозяином камчи… “Капище” – это благополучие их собственных детей, заискивающее окружение (но не аул в целом как лет сто-сто пятьдесят тому назад), “идол” – это он сам. Его превосходительство аким. Но, с другой стороны, образ жизни служителей Сатаны стал предметом зависти и подражания. Нравственность, как советская, так и традиционно-народная, пусть даже декларативная и прежде, сегодня почти разрушена и разгромлена. Поэтому не бородач с автоматическим оружием и лазерным прицелом, не его доллары должны вызывать опасение, и даже не то, что массы казахов не могут себе позволить тот уровень жизни, который был при Советах. Самое жуткое сейчас для казаха-шаруа, а в конечном счете для казахстанской государственности, заключается в безыдейности всего и вся. Если в желудке еще что-то все-таки есть, то идеологическое пространство пусто… И она-то, накладываемая на социальную истощенность, и дает зеленый свет радикальному ваххабизму. Идеям исламских реформистов. Есть такое вещество, называемое “селикогелем”, которое помещают в межоконное пространство. И селикогель поглощает буквально всю влагу, оставляя стекло окон чистым, без изморози и пара. Думаю, данное сравнение имеет достаточно прозрачную аллегорию…
Аульного казаха никогда не привлечет христианство, буддизм, кришнаизм. Опасения казахской этнокультурной элиты в этом плане – это высосанная из пальца забота о собственном народе. Потому что казах, даже будучи природным язычником, с пеленок слышал “Бисмилля иль рахман рахим…”, и освоить “Аллах акабар” ему ничего не стоит. Таким образом, бородач с пачкой долларов и с оружием, овеянным славой, независимый от “слуг Сатаны”, несет справедливость, ту самую, которой так не хватает казаху-шаруа, той самой, как он ее понимает. Но отомстить за несправедливости акима шаруа, будучи покорным от советского веку, от нынешней забитой жизни сам не может. Ему нужен вождь. И если таковой появится, да еще из местных (а креатив у казахской молодежи накопился не меньший, чем в 1986 году) – тогда быстро все заполыхает. Автомат для “живота” и мести, унификация по ваххабитски, т.е. справедливость – для “души”. Вот формула того запала, который зажжет горючий материал. И никаких пуштунов не надо будет. Казахи-шаруа сами справятся.