Простые люди. История третья

“Адиль схватился за окровавленный лоб и медленно осел на усыпанный листвой тротуар. Амантай подбежал к поверженной дичи и начал месить ее ногами. Через двадцать минут, устав, он опустился на тротуар. Окровавленное тело рядом с ним мелко подрагивало…”

Рыночную экономику, появившуюся в стране вместе с демократией, многие стали понимать буквально – как базарную. Торговали всем, что можно было продать. Продавали заводы, фабрики, земли, оружие. Честь и совесть тоже стали объектами торговли. Крупные армейские чины продали за бесценок свою клятву “служить и защищать”. Закон продавал свободу оптом и в розницу – год тюрьмы для какого-нибудь подонка стоил штуку баксов. Заплатив пять штук, подонок вновь выходил на улицу, чтобы убивать, грабить, насиловать. Попавшись, он вновь платил, и самый гуманный суд в мире выпускал заблудшую овечку в каменные джунгли, где воцарилась демократия.


Новые бизнесмены, укравшие и купившие все, что можно было украсть и купить в благоприятное демократическое время, не спешили заниматься честным бизнесом. Им не давало государство, которое погрязло в воровстве и которому выгодно было иметь подельников в лице большей части свободного народа.


Врачи продавали направо и налево клятву Гиппократа. Быть бессребренником в условиях тотального воровства стало невыгодно.


А обворованный народ, которому не дали поучаствовать в первоначальном накоплении капиталов, становился на панель, кололся, спивался, убивал и умирал, умирал, умирал… До этих простых людей никому не было дела.


“Скорая помощь”


Адиль схватил бикс (круглая металлическая коробка для лекарств. – Авт.), получил больничный лист и, поеживаясь от ночного зябкого ветерка, побежал через двор к машине “Скорой помощи”. Фельдшер Витек уже сидел в теплом салоне и усиленно тер воспаленные красные глаза. Сашка-водитель открыл Адилю дверь. Адиль, кряхтя, забрался на переднее сиденье, дернул плечами, стряхивая с себя сонную одурь. Взвыла сирена, “скорая помощь” рванула в ночь.


Адиль, что там у нас сегодня? – Витек закончил манипуляции с глазами.


Изнасилование, говорят. Многочисленные ушибы, ссадины. Потерпевшая в сознании. Адрес, — обратился Адиль к шоферу. – Восьмой микрорайон, там есть детский сад, выше Шаляпина. Менты обещали встретить, они уже там.


— Понятно…


Доехали быстро, благо подстанция находилась неподалеку. Потом бессмысленно тыкались во дворы, пытаясь добраться до детского сада. Прохожих не было – середина ночи, а машину никто не встретил, как было обещано. Наконец в очередном безликом дворе обнаружился заборчик, за которым при свете фар Адиль заметил детские качели, горки, беседки. Невольно вспомнилось безоблачное совковое детство, когда маленький Адильчик ходил в такой же детский садик и хотел стать космонавтом.


Приехали, вроде, — Адиль открыл дверь, начал выбираться на улицу. – Сейчас посмотрю, то или не то


— С тобой сходить? – Витек тоже потянулся к ручке. – А то мало ли что, помнишь


Адиль помнил. Дело было осенью. Ночной вызов. Звонила какая-то женщина. Рыдая, сообщила, что мужу плохо с сердцем, что она не может привести его в сознание. Назвала адрес. Адиль с Витьком в считанные секунды собрались, через десять минут были на месте. Пока Витек боролся с дверцей – заклинило что-то, машине давно на свалку пора было – Адиль бросился в темный подъезд. Третий этаж, сказала женщина, лифт не работает. На втором этаже Адиля кто-то схватил за отвороты халата, прижал к стене. Чьи-то руки дернули бикс, Адиль машинально дернул бикс на себя. Потом был удар в бок, резкая боль, тьма, не идущая в сравнение с этой, подъездной темнотой, пахнущей мочой и протухшей пищей.


Адилю повезло. Лезвие ножа, которым саданул его отморозок, скользнуло по ребру, не задев внутренностей. Подонков задержал Витек – он как раз подбежал к подъезду, когда оттуда на него выскочили два парня с совершенно безумными глазами. В руках у одного был бикс. Витек вырубил одним ударом в кадык первого, второму же припечатал в пах коленом – фельдшер уже несколько лет занимался рукопашным боем. Оставив парней на попечение здоровенного Сашки — водителя, Витек бросился в подъезд, где и обнаружил Адиля. Вызвал Галию – врача с их подстанции. Дальше – дело техники: промыть, зашить, перебинтовать… Подонки оказались наркоманами, которые решили “кинуть” какого-нибудь доктора в надежде заполучить морфий. Даже если бы им удалось уйти, их ждало разочарование: в биксе врачи морфий не носят, специальная коробочка с пятью пятикубовыми ампулами, за которые доктора расписываются перед каждым дежурством, хранится где-нибудь на теле, в карманах брюк или пиджака.


Адиль тряхнул головой, отгоняя невеселые воспоминания, кивнул Витьку – пошли вместе, мол. Фельдшер и доктор некоторое время блуждали по территории детского сада, пока не наткнулись наконец на беседку, в которой и обнаружили искомых сотрудников правоохранительных органов. Однако сотрудники потерпевшую для осмотра и первой помощи предоставлять не спешили. По их словам выходило, что произошла досадная ошибка, никто никого не насиловал, и врачи зря приехали. Адиль с Витьком плюнули и отправились к машине.


Спустя два часа Адиль и Витек вновь тряслись в “скорой”. Неизвестный абонент сообщил, что на 19-м километре произошла крупная авария.


На месте были через двадцать минут. Горели останки “Опеля”, в кювете лежал развороченный “Москвич”, уныло ткнулся кабиной в дерево на обочине груженый “КАМаЗ”. Участок дороги был усыпан битым стеклом, залит маслом и кровью. Пострадали пять человек – водитель “КАМаЗа” отделался переломом носа и легким сотрясением, водитель “Опеля” был без сознания, его пассажир слабо постанывал. Тела водителя и пассажира “Москвича” увезли в морг. Адиль вколол два кубика морфия пассажиру “Опеля” пока Витек занимался водилой.


Утром Адиль в ведомости расписался, что израсходовал две ампулы морфия в медицинских целях. Вечером он продал оставшиеся восемь кубов наркотика знакомому барыге. Полученные деньги Адиль перевел в баксы и добавил их к солидной пачке долларов, хранящейся на антресолях. Торговлей морфия Адиль занимался уже два года…


“Сайгаки”


Улица Сейфуллина. Пыль, духота, сошедшее с ума солнце немилосердно жарит несчастных, оказавшихся в полдень на улице. Несмотря на то, что середина октября, температура воздуха – градусов сорок. “Бабье лето” – так еще называют эту осеннюю пору. Амантай на жару не обращает внимание – трудится в буквальном смысле в поте лица. Рядом пыхтит напарник и приятель Амантая – крепыш Баха. Амантай и Баха – аульные. Приехали в город за длинным рублем, за сказкой, которую они желали сделать былью. Быль оказалась совершенно не сказочной – сначала они работали носильщиками на вокзале за гроши, потом подряжались в шашлычные. Осень Амантай и Баха встретили на так называемой бирже труда – улице Сейфуллина, приюте для всех отчаявшихся найти постоянную работу. На “бирже” Амантай и Баха быстро сошлись с группой таких же мечтателей из села. Аульные на Сефуллина носят презрительное прозвище – “сайгаки”. Так их называют городские безработные, местная “элита” — мужики, нанимающиеся по специализации. Аульные же согласны на любую работу – груз таскать, обои клеить (хотя многие из них ни разу этим не занимались), баранов резать – лишь бы платили. За это “элита” и называет их “сайгаками”, вкладывая в слово максимум пьяного презрения.


Баха и Амантай не обижаются – тем более, что “элитные”, хоть и обзываются, но клиента всегда к “сайгакам” направляют, когда работа их не устраивает или клиент слишком мало обещает. Так и на этот раз получилось. Какой-то “жирик” решил офис себе благоустроить. Ну и подрядил группу “сайгаков”, с которыми Амантай и Баха работали, дверной проем ему продолбить. За работу пообещал по восемьсот тенге на брата.


С косяком возились уже полдня – стены офиса были очень толстыми, ломались неохотно. Амантай бы плюнул на это дело: накануне он прилично “наварился” – какому-то бастыку трех баранов зарезал на той, бастык ему за это три “штуки” отвалил да баранью ляжку подарил вдобавок. Но денег много не бывает – Амантай это понимал, а потому вкалывал сегодня со всеми.


Кусок стены с грохотом отвалился, обдав всех белой пылью. Тут же раздался крик Бахи – ему придавило ногу. Баха, поскуливая, повалился на кучу тряпья, из глаз брызнули слезы. Ушибленная нога распухла на глазах. Бахе сделали примочку водой, оставили отдыхать. Сами вернулись к злосчастной стене. Теперь работали аккуратно – потому и медленно. Дверной проем постепенно расширялся, приобретал очертания. Закончили только к вечеру.


Появился заказчик. С неудовольствием поглядел на плод работы “сайгаков”, поцыкал зубом. От заказчика пахло дорогим одеколоном и не менее дорогой едой. Заказчик заметил лежащего Баху.

— Этот почему отдыхает?


— Ногу ушиб, — ответил кто-то.


— Понятно, — заказчик еще раз взглянул на свеженький дверной проем. Потом достал из внутреннего кармана черного пиджака в полоску кожаное портмоне, вынул деньги, послюнявил пальцы, отсчитал несколько бумажек. — Берите, каждому по двести, ему, — наманикюренный указательный палец с золотым перстнем ткнул в сторону Бахи, — ему сто. Он не работал.


— Мы же по восемьсот договаривались, так не пойдет — нестройно заговорили работяги.


— Кто договаривался? Я сразу сказал – по двести. Не нравится – уходите без денег.

“Сайгаки” пытались спорить, но появившиеся охранники вышвырнули их на улицу. Один секъюрити сунул Амантаю двухсотки…


Вечером Амантай и Баха сидели на кухне снимаемой ими в складчину квартиры. Они пили дешевую водку. Разговор не клеился. Когда водка была допита, Амантай и Баха, без слов понявшие друг друга, оделись и, пошатываясь, вышли на улицу. Они пошли мстить горожанам за свои обиды.


Конец


Адиль не понимал, как он очутился в этой части города. Сегодня он напился. Напился вдребодан, до абсолютно свинского состояния. Пил он в разных местах, пил водку, после перешел на коньяк, потом шлифовал все это пивом, постоянно меняя место дислокации, перебираясь из одной забегаловки в другую.


Такое не раз бывало с ним, когда не в силах унять разошедшуюся свою совесть, Адиль глушил ее спиртным. Он понимал, что не должен – как врач, в свое время давший клятву Гиппократа – торговать морфием, но не торговать уже не мог. Зеленые бумажки с портретами печальных американских президентов завораживали врача, требовали пополнения своих рядов. Адиль подчинялся – и пару раз в месяц надирался водкой.


Протрезвев, Адиль попытался определить, куда же занесли его ноги и как отсюда теперь выбираться. Проще всего было поймать “мотор”, но он решил еще прогуляться по ночному холодку, чтоб развеяться. Это решение стало роковым.


Амантай и Баха, подогревшие свою жажду мести чекушкой в рюмочной, брели по пустынной улице, как вдруг заметили впереди себя одинокую фигуру. Со спины покачивающийся мужик чем-то напоминал дневного заказчика. Амантай прибавил шагу, Баха, хромая, попытался догнать товарища, но нога неловко подвернулась, и он упал. Амантай не обратил на это внимания, его охватил азарт охоты. Он поднял с земли обломок кирпича и принялся нагонять мужика.


Адиль услышал шаги за спиной и обернулся. В этот момент Амантай с силой бросил Адилю в лицо свое оружие. Адиль схватился за окровавленный лоб и медленно осел на усыпанный листвой тротуар. Амантай подбежал к поверженной дичи и начал месить ее ногами. Через двадцать минут, устав, он опустился на тротуар. Окровавленное тело рядом с ним мелко подрагивало. Наконец предсмертные судороги прекратились.


Амантая и Баху задержали через два дня. Баха получил червонец за соучастие, Амантаю дали пятнадцать. Случай квалифицировали как убийство с целью ограбления.


Заказчик, кинувший “сайгаков”, процветает. Бизнес его развивается, сам он очень известен как ярый сторонник демократии. Иногда он позволяет себе выступления по телевидению, где обличает власти в росте безработицы, в нищете населения и во всех других грехах, в которых принято обвинять правительство.


“Демократия в стране развивается благодаря таким людям” – это цитата из купленной им для рекламы себя газеты.