Продолжение, начало: часть 1, часть 2.
***
Дос пытался убедить себя, что всё происходит именно так, как он хотел, когда просиживал часами, упираясь глазами в пол. Теперь-то это удавалось сделать не часто — завертела семейная жизнь. Так, по крайней мере, начинало казаться. И не то чтобы это нравилось, но как-то притупляло ощущение звенящей пустоты, которая наполняла его до краев, и звук вдохов и выдохов переставал давить своей чуткой настороженностью. Редко удавалось побыть одному, по-настоящему одному, в состоянии вневременья и тихого полета за грань осязаемого мира.
Фая не давала этого делать. И вряд ли она действовала осознанно — просто так у нее получалось…и все. Вообще-то, у нее все получалось. Нельзя сказать, что все в руках горело, — это было бы преувеличением… Но когда мягкая прохладная рука проводит по твоим волосам только потому, что они лежат не в том порядке, в котором все должно лежать в пределах досягаемости этих рук…то благодарно смиряешься, что тебя отвлекают от самого себя.
И с Фаей все сразу стало понятно. Всё в данном случае означало женщину. То, что связано с ней. Или, по крайней мере, должно быть связано по законам природы. А они не нами установлены, причем раз и навсегда. Навсегда….
…Как раз этого-то и нельзя говорить о женщине…
Они устроены иначе. И, как ни банально это звучит, тем и отличаются от мужчин. Нет… физиология… другая химия тела… в целом понятно… хотя предельной ясности нет и быть не может… Но в сути… Они — иные. Да… именно так… иные.
И это не пришло к Досу “путем исканий трудных бессонными ночами”, это было материализовано в сути женщины, которая в данный момент была рядом. Фая была иной частицей, иного целого. И никому другому принадлежать не могла. “Половинка моя, половинка…” — слова пошлой песенки как нельзя лучше иллюстрируют грязную засаленность мифа о рассеченности человеческой души надвое. Нет у них души…
…Так думалось, когда Дос, устав, присел, да и застыл в своей любимой позе…
…Наорался…
— Не повторяйся, — сказала Фая, прежде чем уйти, даже не хлопнув дверью: слишком презирала, чтобы показывать это.
Да, в последние несколько минут Дос уже начал ощущать, что заученно повторяется, перечисляя матерные названия мужских и женских гениталий, в качестве адреса отправки всей этой… этой всей…
Позже, анализируя произошедшее, Дос не мог отыскать тот момент, в который он словно перестал чувствовать свое тело… словно не было его.
А была звеняще щемящая боль. И вот что странно: боль какой-то своей гранью делалась приятной, заставляя выплескивать скопившееся за много дней… что-то… будто бы не выдохнутое… Так бывает…
Как тогда в армии… во время марш-броска, с полной выкладкой… Молоденький лейтенант (только из училища), рисуясь, бежал впереди колонны, не выпуская изо рта зажженной сигареты. Дос бежал в первой шеренге, дав себе установку: ни за что не отстать от “лейтёхи”, с его показушным выпендрежем. А колонна редела на глазах, многие просто стали валиться на глазах “кулями” от усталости. Дос бежал и терпел. Грудь саднило от натужного дыхания, но надо было выдыхать как можно сильнее, чтобы освободить место для полного вдоха. А его не было. Потому что не удавалось полностью выдохнуть захлебывающимся от удушья ртом. А потом и вовсе заломило где-то в глубине… больно и сладко. Странно, но это было и больно, и сладко. Больно оттого, что терпишь, а сладко оттого, что жаль себя же, долготерпца. Другие… нет, не могут… а я вот терплю, и никто не знает, как мне дается каждый вдох и выдох… Больно. Сладко. Сладка боль жалости к самому себе…
…Дос снова ее почувствовал, когда начал выкрикивать ругательства… в лицо Фаи… в красивое лицо Фаи… Которая, как он в это мгновение понял, никогда не была его женщиной… вся и без остатка. Да и не будет никогда. Потому что никогда не станет частицей другого: у нее уже есть эта частица… плоть от плоти… из-под сердца, где носила и любила… только его одного…
Сына, конечно… Дос понимал это… как-то отвлеченно, со стороны…
Материнское чувство… и все такое… но он замалчивал, заставлял отодвигаться в темный угол сознания образ своего сына. То воспоминание о последней встрече, когда сын притащился к нему пьяный, с душещипательной проповедью на тему: “Зачем ты так обошелся с моей мамой, да и со мной тоже?” Все закончилось довольно мерзкой разборкой, где основным аргументом обеих сторон был тезис: “Какое право имеешь меня осуждать, ты — пьянь хроническая?”
Далее последовала нелепая драка, и еще более нелепое отречение друг от друга…
Дос вспомнил о сыне, увидев сына Фаи, первокурсника и, конечно же, компьютерного гения. Не то чтобы отношения сразу не сложились, но Дос дал понять Фае, что чем реже он видит ее сына, тем лучше ему дома работается. Фая поняла все по-своему и вдруг стала какой-то вкрадчиво-нежной. И однажды вечером объявила, что сегодня у них гости: сын придет знакомить их со своей девушкой. Дос согласился и весь вечер проскучал под хакерские разговоры, на фоне жеманного пересказа дайджеста “Каравана” и “Домового”. Но поел отменно. С тем и откланялся, сославшись на ежевечернюю работу с бумагами. И завалился спать.
Рано поднявшись поутру, Дос вдруг ощутил какую-то непонятную тревогу, что дверь в комнату матери… неплотно закрыта… не как всегда…
…Они спали голышом, на развороченной постели… портрет мамы лежал на прикроватной тумбочке… а на лице мамы… связка ключей… дамские часики… разорванная упаковка от презерватива…
— Так! Встать! Построиться! И всем хором… на!.. в!.. и к!..
…Наорался…
Позже Дос хотел уверить себя в том, что произошел некий выброс накопившейся темной энергии, подобный короткому замыканию… Что все, в общем-то… как есть… и в целом — не так уж плохо… что Фая поймет и вернется… что все как-то образуется… ну выплеснул… ну выкричал… ну должно теперь стать легче… без накипевшего…
Но чувства легкости не возникало. Было ощущение накипи на стенках души, которую не ототрешь наждаком самоанализа. Было странное чувство неловкости, словно подглядывал за самим собой, когда ты без одежд взрослости и самодостаточности, стоишь бесштанным карапузом, а на твоих глазах…
…Да, мама, мать, мамочка — это тоже женщина… у которой есть одна неразделимая частица, и это — ты… И Фая — тоже мать, прежде всего… и требовать от нее… А что требовать? Чтобы стала тобой? И забыла свой набор рефлексов, данных от природы под общим названием — материнство? А может быть, все проще: ты так и не вырос, оставшись карапузом, и обижен на женщину, которая никогда не станет
тебе матерью потому, что уже таковой для другого является…Дос поймал себя на мысли, что всю эту галиматью он будто бы поставил на “восьмерку бесконечности”; и крутит ее в голове постоянно. И еще находит в этом некое мазохисткое удовлетворение. И Дос в очередной раз попытался стряхнуть с себя этот липкий морок, подсвеченный цифрами тайм-кода. Для этого нужно было заменить доминанту на более сильную: не хочешь думать о белой обезьяне — думай о красном зубастом крокодиле…
И Дос представлял себя — пьющего… в ответ… в качестве реакции на все события. Получалась страшноватая картинка: нетрезвый тип слезливо просит прощения у Фаи, ищет сочувствия у ее сына, выпивая с ним, лезет с объяснениями к той девчонке, в тайне пытаясь затащить ее в ту же постель… — и все это на фоне громадной, в полнеба, вины перед всеми, и перед собой в первую очередь… Потом, хорошо запугав себя и убедившись, что от всего этого цифры тайм-кода горят еще ярче, Дос названивал Друзьям… Еще раз убедиться. В чем? Дос не хотел признаваться в этом
… но……Но с каким-то облегчением слушал рассказы друзей и знакомых о той пьяной кутерьме, которая не прекращалась ни на минуту… что-то среднее между донесениями с поля боя и сюжетами кошмарного театра абсурда…
…компания друзей детства допилась до того, что стала печь в золе картошку, разведя костер из газет посреди комнаты и горланя при этом: “Взвейтесь кострами…”
…Бахон возвращался из командировки и нажрался так, что заблевал весь микроавтобус. Его с позором высадили на трассе, перед тем, как этот “рафик” столкнулся лоб в лоб с грузовиком. Никто не выжил. Вновь рожденный стал отмечать “вторую днюху” и допился до состояния комы, из которой его не могут вывести уже много дней…
…Самсон отправил дочку в магазин за водкой, а девчонка сэкономила себе на жвачки и купила с рук “паленую”, и его не откачали…
…Мирас закатал беременную жену в ковер, чтобы не помешала ему сбегать опохмелиться…
…Скан, находясь в известном состоянии, на спор попытался совершить половой акт со служебно-розыскной собакой…
…но Рауф… тот перещеголял всех. С похмелья ему померещилось, что в дверь звонит ни кто-нибудь, а участковый. И Рауф стал “отваливать” через соседский балкон. Сорвался. Пятый этаж. Получил 27 переломов сразу. Был упакован в гипс. Но нетрезвые друзья пришли проведать. В палату их не пустили, и они устроились под окном, расстелив достархан и поднимая тосты за здравие. Рауф полежал, послушал, а затем поднялся и отправился поддержать компанию. \»Каменный гость\» не вписался в поворот лестницы, загремел по ступенькам со второго этажа, и был вновь отправлен в реанимацию…
И после этого не скажешь с облегчением: “А ведь могло случиться и со мной… если бы… пил”? Но говорить так было стыдно. Как и стыдно было признаваться самому себе, что чувствуешь какое-то…
…А что чувствуешь? Да ничего. Просто горит тайм-код… напоминанием.
Когда становилось совсем уж жутко одному, Дос стал захаживать к старику-соседу. Под благовидным предлогом — так… проведать…
— Громкий у вас будильник: мне по утрам через стенку слышно.
— Старинный. С молоточками. Старый, как я… Завожу в одно время — в полдень. Точный… Хотя зачем мне точность? Да и звонок его… тоже ни к чему… сам просыпаюсь. Лежу и жду — когда звонить начнет… Он перед тем как звонить… кряхтеть начинает. Ну а я уже наготове — хвать его! Ишь… дребезжишь!
На поясе у Доса запела “сотка”. Извинившись, он отошел к окну. Трубка глухим голосом Нурика сообщила, что Ерыча не стало. Сердце…
(окончание следует)