Автор:
Собакам всех пород посвящается
Часть1 – художественная. Ветер перемен
Ветер перемен задул на территорию. Ветер перемен прошел невидимые стены защиты. Ветер перемен просто-напросто продул эти стены. И так как он проник внезапно, как талантливый агрессор, прошел очень скоро всю территорию, его стали встречать местными ветряными мельницами. Однако эти самые ветряные мельницы, как обычно, были направлены лишь на частное использование энергии ветра.
Ветер перемен, в конце концов, узнали и использовали те, кто имел под рукой массу синоптиков, а также старые бюрократические кости, которые все время ныли и искали тепла и спокойствия. Короче, ветер перемен стал перестраивать местный ландшафт и организмы, может быть, и не ожидая такого быстрого эффекта. Еще раз скажем – территория была готова принять оживление потому, что находилась в безвоздушном и безжизненном пространстве: там, где нет своего живительного источника, территория втягивает чужую жизнь. Да и внешней бури было уже тесно в старых границах, она преодолела бездуховную труху прошлых заграждений и, как океан, повинуясь инерции захвата, разлилась удачно.
Надеемся понятно, что такое ветер перемен, в его живом образе мы воплотили внешнее давление и не в твердом виде, хотя и воплощенном в конкретных действиях и продукте.
Те, кто “строит мельницы”, — есть наши вечные герои-бюрократы, которые, используя местную, ими же созданную пустыню, опираясь на традиции, возвели частные объекты и продолжают кидать зерно в жернова своих мельниц, и только исключительно в узком кругу, исключительно семьей. Традиции, в том числе и в большинстве своем, помогают им спокойно кушать и оправдывать такую семейную среду. Глядя на них, и остальные бюрократы также стали сооружать свои частные объекты-дворцы, возможно, от неуверенности и страха, и на когда-то общей земле. Вместе с некоторыми национал-патриотами, потом с купленными газетами утвердился стереотип, что так надо, что это модно. Таким образом, чистые национальные традиции не в состоянии распознать собственное исчезновение с поверхности земли через поведение тех, кто якобы их носит. Эти традиции через “лучших” своих сынов, а на самом деле просто важных и известных в совке личностей, на самом деле не имеют иммунной защиты в такой постановке. (И тут на помощь должны прийти… манкурты, да-да, те самые манкурты, которых чисто говорящие очень даже презирают, хотя презрение это возникло также из-за куска. Эти манкурты — эволюционные посредники, так как носители чистой традиции подвоха распознать не могут, для них прилетевшие демоны – небесные ангелы). Чистые традиции, вложенные в персоны начальников, воспринимают происходящее как положенное и новую личную удачу: вновь они на виду, вновь получают уважение и подарки. И так как пришедшим вслед за своим ветром людям требовались хорошие административные толмачи, они не препятствовали этой радости, а лишь похлопывали по плечу — “давай-давай, новый индеец! Когда ты совершенно перестанешь от нас отличаться и манерой поведения, а к этому времени ты действительно переиграешь нас в гольф, мы думаем привести сюда уже своих парней, а ты можешь спокойно идти на хорошую пенсию”. Так новые матросы Колумба внедрили новые идолы-божества – зеркала.
Часть 2. Поэты–собаки
Поэты и интеллигенты застоя дружно приветствовали изменения и всячески показывали, что это настоящая панацея от насущных проблем. Они всячески светились на всевозможных собраниях и коммерческое телевидение забивало такими прославлениями эфир. На самом деле эта было всего лишь озвученное имя энергии, пришедшей извне. На самом деле это были адвокаты вещей и чужой, но родной для мещан вещественной природы. Люди, возглавляющие парады и выпады с привычной трибуны, всего лишь говорили: “нам не хватало качественных вещей, теперь это перестало быть невозможным. Нам нужны качественные товары, и тогда жизнь получит такое же качество”. Нехватку энергии, нехватку духовной энергии внутри они, по привычке, заменили самым нужным и понятным образом — вещами, потому что в этой иссякшей на волю и свободу человеческую энергию стране такая постановка возмещения была наиболее понятна. Являясь на самом деле глашатаями вещизма, идеологами поглощения чужого мышления, обеспеченные в первую очередь необходимыми предметами по указам номенклатуры, обозначенные положением идеологические шаманы, обеспечивающим их тем же самым, они тут же ушли в тень, как только вызванная энергия вещизма хлынула и утолила народную жажду. Они оказались теперь там, где находится океан по удовлетворению вещизма. Их мечта осуществилась и здесь они уже не могли насытиться.
Тех же самых поэтов и литераторов, тех же самых, которые на самом деле почувствовали доступ изощренной тренированной фантазией, тех же самых, которые тонкой линией, словно псы, вышли на разнообразный материальный склад, вы здесь уже не увидите. Тонко чувствующие творческую пищу на самом деле нашли наркотики, энергию, которой их творчество все время питалось, нашли свою высшую рифму на красочном авеню, в посольском офисе, на фуршете. Творческая воля, натасканная на образы и подарки в мирное время, удалилась от будущих несчастий в тень, после провокации туда, где не требуется никакого напряжения, чтобы на самом деле скрыть свое отсутствие. Бледная энергия, которой не хватало в силу отсутствия свободной жизни, получила такую же энергию людей общества предметов, богоподобных вещей, потому что здесь ей приходилось обходиться лишь предметным суррогатом в виде грубой и дефицитной пищи. Люди, увлеченные авторитетными посулами, устремились навстречу крайне опредмеченной судьбе. Это время и этот переход они обозвали с любовью эволюцией. Но что значит это слово?
Люди общества предметообожания, язычники физической справедливости совершено не поняли, куда на самом деле ушла их человеческая любовь. Люди, которых заставили видеть добро лишь в численном равенстве и отсутствии у другого того, что у меня нет, совершенно потеряли свободную волю. А так как справедливости на голых цифрах не бывает, им пришлось придумывать эту справедливость, вернее, им придумали ее и назвали эту “справедливость” самоуверенно коммунизмом. В тот момент, когда они окончательно привыкли, а, следовательно, и смирились, эта идея потеряла свою остроту, потеряла свою производящую и творческую энергию. Вместо идеи застыла вещь, камень, монумент, вместо веры водрузился повсеместно мстительный вождь. Да, этот вождь был генетический язычник, его душа и души его главных слуг нуждались в каменных бабах. Уничтожив живое творчество массы, сузив ее мышление, он создал общество крайнего энергетического вампиризма: это когда энергии не хватает, но остается один смысл жизни – вещь. Отныне и вовеки только ею обозначают и меряют персонально отдельное и народное счастье. Адское волшебство цифр заменило волшебство красной земной веры, всю глубокую любовь и мысль поглотила мертвая черная материя. Любовь к ней означала омертвение настоящей жизни. Остановка движения означала необходимость, страшный дефицит и нужду в дополнительной энергии. Так что же озвучили бархатным и натасканным под уже мертвые идеи поэты? Эти поэты безволия проложили мост. Этот мост лег между единственной суррогатной любовью к новой, но уже большой такой же суррогатной любви. Естественно, им это доверили благодаря их “талантам”. Они это делали не только от большего хотения, но и от больших возможностей своих “творческих” механизмов. Но как ни крути, даже в самой возвышенной и выдуманной их пьесе присутствует старый и добрый вещизм. Этих “героев” они придумали своим последним поступком. (Что бы это прикрыть, они, как герои, укатили туда, где подобных соблазнов для них – море). Люди заказной музы, вечно неудовлетворенные интеллигенты стали петь убежденно, что здесь черпать образы для своих работ они не смогут, потому что вдохновляющего их душу мотива больше нет. И, что действительно серьезно, на самом деле ничего вдохновляющего на любой свободный труд не было, то есть вакуум идеи, мысли, творчества, свободы они констатировали реально — бегством. Только отсутствие внутренней энергетики и мотивов они назвали теперь приверженностью к эволюции. Отчего и возникает иллюзия: что любые бунты или резкие прорывы в действительности потеряли место. Вот вам и феномен массовой эволюционной приверженности, вот вам и старость: вдруг все хором и наперебой разочаровались, стали плеваться в сторону каких-то там бунтарей, которые на самом деле очень много дали для детей чабанов и “кухарки”. Они констатировали идейную пустоту, черную вдову и поиски кандидата на холодное ложе.
ТАКИМ ОБРАЗОМ, ЕСЛИ РЕВОЛЮЦИЯ ЯВЛЯЕТСЯ ВЫРАЖЕНИЕМ ПРОТЕСТУЮЩЕЙ ОТЧАЯВШЕЙСЯ ВОЛИ У МАССЫ, ТО “ЭВОЛЮЦИЯ” ПОКАЗЫВАЕТ ОТСУТСТВИЕ ТАКОВОЙ. Отсутствие активной воли — показатель высохшей жизни. В противовес горячей крови, притягивающей трепещущих самок, наши микробы смерти вызвали мух и червей. “Эволюционный” переворот показал на самом деле не здоровую активность, а лишь верхушечную, последнюю агонию теряющего жизнь тела. Люди, которые представляли активность и создавшие движение, на самом деле представляли его последние рефлексы. Территория и ее внешняя живая часть – люди совершенно потеряли энергию и потому стали пропускать внешнюю систему ценностей. Но жизнь не исчезает окончательно, и в безжизненных зомби теперь имплантируют импортную волю. Какие вам надо доказательства, что главные любители вещей построили такой порядок, где им еще больше позволено красить стены? А тот, кто возбудился таким переездом, – всего лишь помогал им в этом переезде из элитного дома в особняк.
На арене цирка
“Что народы, не желающие переносить суверенность внутри страны или опасающиеся ее, подпадали под иго других народов и с тем меньшим успехом и честью боролись за свою независимость, чем с меньшей вероятностью могла быть внутри страны установлена государственная власть, свобода умерла как следствие страха перед смертью, что государства, гарантией независимости которых служит не их вооруженная сила, а другие обстоятельства, могут существовать при таком внутреннем строе, который для себя не обеспечил бы внутреннего покоя”.
Гегель.
Вы посмотрите, люди, которые, по идее, должны озвучивать мнение масс, на самом деле выражают интересы отколовшегося и претендующего на самостоятельность олигархического капитала. Они демонстративно создают “общественное мнение” в среде высоких технологий и, по существу, обращаются только к международному общественному мнению. При этом надо учесть, что представители международного общественного мнения есть одновременно дипломаты этого же международного бизнеса. Только не так грубо уже. Ну, не могут они сразу сказать, что все здесь происходящее уже идет как надо. По существу, делегаты прагматичного и утилитарного общества постоянно стоят перед выбором строить новые комбинации, и так как претендентов в новых сферах прибыли значительно больше, чем видно, то борьба действительно может разгореться, но уже не в среде местной коммерческой конкуренции, а в среде более передовой, той самой, к которой обращаются. И этому не может помочь даже их кажущаяся филантропичность и возникающий альтруизм (этот их альтруизм возник от сытости, притом формировался тысячелетия). Но в то же время сытость всегда кончается, после момента расслабления вновь действует жесткое в их среде правило. Конкуренция – это как зов их крови. Местные кадры, получившие долю от внедрения вообще передовых технологий, с самого начала сначала выполняли роль возникающей и переходной среды, потом, возможно, от коммерческих попутчиков освоят роль чернорабочих, но эта столь отдаленная перспектива, что те, кто привык считать натурально и сегодняшним днем, не смогут просчитать на несколько десятилетий. Процесс ассимиляции, в том числе и культурной, будет происходить вновь от высокой технологии, которая в свою очередь началась от идеологической нищеты, потом экономического импорта, потом сотрудничества и СП, потом культурного исчезновения.
Что мы хотим этим сказать? Мы хотим сказать, что так называемая насыщенная жизнь, обеспечивающая местные массы всевозможным товаром, на самом деле и не могла бы оживить тут ничего только потому, что на любви к неживой природе, любви потребителей никакая насыщенная жизнь и не возникнет. А возникнет общество одиночек, которые, чтобы заполучить очередную, даже нужную вещь, отодвигают от нее других и потому впадают в еще больший холод – от нищеты духовной в малых размерах в виде мелкой зависти к нищете больших размеров в виде потребляющей биологической машины. На эту же нашу очередную тусовку придут журналисты не оттого, что им хочется свободного творчества, а оттого, что там будут дежурные, привычные лица. Они опишут все также – дежурными и скучными словами. Чтобы заполнить полосы, редактор наберет всевозможной и безобидной чепухи, чтобы таким же уголовным способом отвлечь потребителя от реалий. Все эти люди отчуждены от человеческой любви, хотя все время стараются произвести впечатление обеспеченности и счастья. Все эти люди, начиная от возмущенных политикой своих братьев, до журналистов и редактора участвуют в одном общем спектакле, но в этом спектакле они всего лишь крепостные актеры, а зрители – те же самые, которые должны придумать комбинации, подобрать, если нужно, и других актеров. Вот вам и общество, стремящееся к демократии, на самом деле – общество крайнего вампиризма, где живительная жидкость поступает от искусственных доноров и где не кровь вовсе самое главное, а холеное тело.
И ни у оппонирующих так “технологически” политиков, ни у пришедших описать это действо журналистов, ни у аморального на миру, но в глубине души чистого редактора не возникает желания, не хватает ни сил, ни воли, чтобы сойти с этой сцены, это их как бы устраивает. Чтобы выйти – необходима другая непредметная культура.
Теперь, о какой такой демократии может идти речь, если основной носитель этой идеи полностью вне процесса? Кто представляет эту демократию и будет ли у него желание и необходимость ей поделиться? Если основой полноценной жизни государства является включение как можно большего числа субъектов в решение каких-то вопросов, что является и условием стабильности, то, очевидно, прав становится Гегель: назревает его ситуация истины. И если вы хотите понять это, то посмотрите оба его высказывания еще раз, они – выше. И в этом еще одна правда на опусы тех, кто настаивает, что все дело демократии – наживное. Оживление, и притом органическое оживление жизни должно быть видно. Но безыдейное общество, теряющее все определяющие символы, теряющее лицо от отсутствия других ориентиров к тому же очень послушное, имеющее одинаковые мысли, – это приговор. Одно омертвевшее общество вырвалось в сферу других “идей”, на самом деле — естественно впустило ветер еще большего вещизма. Второго прорыва больше не будет. Нет больше собачек-поэтов. Все получили море предметов, нет у предметного мира другого продолжения, а есть постоянная война всех против всех. И при отключенном состоянии собственной веры, новые потребители разбредутся по враждующим лагерям в поисках нового рабочего места, в поисках без национальности. И там будут нужны журналисты, и там будут нужны стремительные политики, но они будут защищать интересы уже не свои, уже не своего успешного бизнеса и редакции, а мировой корпорации. Все это уже видно из первых спектаклей. Пока они защищают свои интересы. Но эти самые свои без других местных, короче, общих государственных и народных интересов быстро перейдут в чужие интересы – мудрые режиссеры найдут самую красивую группу.
Предвидим возражения: как же так, мы ведь сохраняем политическую организацию авторитарного режима? Того самого, который необходим в переходный период и который, мы “не знали” без юриста Шмитта, является единственно верным в полиэтническом обществе. Ответ прост: все маневры режима сохранялись только в рамках перехода. Материальное перераспределение на самом деле автоматически требовало строгой руки. Но, еще раз, простое перераспределение – всего лишь мертвый процесс, это не идея. То, что было использовано в виде идеи, – это механизм, что мы по возможности объяснили. Физический размер даже такой большой, казалось бы, безразмерной операции имеет предел. И как только он настает, получившие самые большие “вещи”, оказывается, совсем “не наелись”. Но также не наелись и все, потому что этим вообще невозможно наестся. Этот голод должен был подойти к своему финишу: оказывается, кроме насущной пищи, нужна другая “пища”. Вот здесь мы видим и объединение, и единение, и оживление органической жизни, а потом и оптимистично – демократии. ВОТ ЗДЕСЬ ПРОСЫПАЕТСЯ ЭНЕРГИЯ.
Офис-собачки
Если брахман получает жалование, считается, что он стал собакой. Он может давать советы, но не имеет права наниматься на службу. Поэтому Чанакиа Пандит жил в хижине, хотя и был премьер-министром. Это утверждается в “Шримад-Бхагаватам”.
А. Ч. Бхаактиведанта Свами Прабхупада.
Основатель Международного общества сознания Кришны
Как можно отказаться от славы? Только из ненависти к тем, кто цепляется за славу и запутывает сущность. Вознамерился смутить наши мысли поучительной мыслью? Завлечь наши сердца славой и жалованьем? Мы также хотим с тобой поспорить!
Ян Чжу Дао
Сегодняшние публичные персонажи, которые маячат в любой сфере, начиная от экономики и кончая политикой это – полутипы, полуфабрикаты, эрзац – люди с очень низким качеством, догоняющие форму. Заметьте — нет личностей.
Резкая смена обстановки, внешнее комплексное давление начинает поиск лишь бледных теней, более — менее подходящих по внешним признакам под кандидатов. В свое время тоталитарная модель формировала такую тварь под идею, на самом деле – волю очень ревностного к власти языческого придурка.
Ущербный и неудовлетворенный гном набормотал такое стадо, которое должно было прийти к благоденствию только за счет внешней и крашеной одинаковости. В такой пещерной мастерской возникли очень ущербные и счастливые, но только единицы, и то за счет отборного лицемерия и административного хобота. В результате сформировалось языческое сообщество с довольно примитивным представлением о справедливости: внешнее согласие с правилами обряда, отсутствие мысли и, главное – равенство в штуках – вот что назвали с бюрократическим остервенением коммунизмом.
Это весьма интересное сообщество – нагромождение самых возвышенных идеалов и тут же самых отвратительных способов их достижения, не могло не привести к самому черному результату. Ибо благими намерениями вымощена дорога в ад, теперь – и духовные расстрелы. И этот ад состоялся. И состоялся он не когда произошла резкая смена декораций, а главные жрецы сожгли в тигеле вещи старого бога, а когда территория стала набирать совершенно чуждую энергию, чужую религию и каждый прихожанин старого обряда попал на медленный огонь при переходе, а теперь горит быстро среди холода. Эта печь ежечасно, ежесекундно выпускает обжаренных и обмороженных мутантов. У мутантов нет душ – они по ходу замерзли-сгорели. Поэтому как бы не оплакивали физическую смерть человека, но духовная гибель – еще страшнее. Безыдейное общество уже есть ад. И каждый его ощущает даже на уровне последнего животного. Теперь, почему же возникают периодически на данной территории предпосылки для тоталитарного строя, а иначе – язычества? Это очень сложный вопрос (смотри статью “Вера” — Авт.) Но одно скажем твердо – здесь не в первый раз предали Бога. Каждый раз, как только здесь рождался свой духовный Сын, его предавали в возрасте подростка, а население бросалось в ноги чужого, но “опытного” пришельца. Он приходил в эту пустыню по сверхъестественному наитию, потом распространялся среди бескровных и обессиленных аборигенов. В таком состоянии они не находили в себе внутренних резервов противостоять “агрессии” и выбирали жизнь ради жизни.
Приспособление массы, отсутствие сопротивления – это отсутствие воли. Такое пустое и слабое поле может только всасывать, но не рождать. Неспособность к оплодотворению проявляется и в слабой “половой” энергии. Отсюда и нищета на личности. И кто же так постарался? Предшественник. Первым ушел в безмолвное скитание небесный Тенгри. Ушел скорбный. После него приходили другие Отцы, но они не были местными по сакральной крови. И, как проклятое наследство, очередное позаимствованное божество здесь особенно не чувствовало комфорта (мусульманство, “коммунизм”). Каждое из “приобретений” предавалось с такой же последовательностью, потому что не могло дать им истину родную, местную истину. (Да и люди здесь не старались ее найти, они перенимали новый пантеон, для того чтобы просто жить). Дальше сиротская нелюбовь нашла выражение в поисках новой правды. Правда, во время долгого сожительства истощались и силы. Божество, которое не оправдало надежд, потом “почувствовав” нелюбовь, истребляло в ответ самые стойкие кадры. Потом уже приехал следующий Папа, пришел легко, завораживающе и заворачивает, так же играючи, за спину руки. Те самые поэты, интеллигенты и литераторы от собственной искусственности и происхождением от прихоти прошлой веры тут же сложили оду новой полиции. У них это тоже, как ни странно, получилось легко, потому что безволие и лакейская фантазия – это их тренированный момент. Они предвосхитили то, чем поощрялись и к чему стремились, и потому, когда заламывали по-новому, они, не стесняясь, жили в роскошной обстановке, среди любимых сердцу вожделенных вещей.
Продолжение следует