Здесь часть 1
***
Системе отрицательных сдержек, увеличивающих гравитацию зла, служит и юридическое право, отвергнутое Христом заодно с этикетом в силу их бесполезности в обращении со злом, раз, и в силу вредности — купированию метафизической свободы, два. А потому Христос категоричен: “Не судите, да не судимы будете!” Право, призванное защищать нравственность, на деле плодит безнравственность хотя бы потому, что всегда стоит на стороне тварного большинства и выразителей бесстыдства — тимархов, то есть защищает сильного и страшного, а не справедливого и, разумеется, не того, кто склонен к развитию духосознания Я и МЫ. Будучи рационалистическим — лишенным метафизичности, юридическое право не имеет возможностей обслуживания всех сторон человеческого бытия, оно обслуживает “что” и “как”, но не в состоянии охватить актуальную множественность мотивировок “почему”, принять во внимание качества судимого, оценить его понимание добра и зла с проекцией на конкретное сообщество и на конкретное время, а также на всеобщее с Богом бытие, и значит, не оценивает степень нравственной вины сообщества и понимание другими системными образованиями вины в свете вселенских задач, по-иному говоря, лишено комплексных аналитических свойств, а потому не подталкивает к осознанию, что лень, хамство, бандитизм, страх, как выяснено, не противостоят в борьбе, но, находясь в процессе обоюдного пересоздания, слиты с трудолюбием, уважением, самопожертвованием, стыдом, которые проявляются в зависимости от объективных востребований и возможностей (высоты или низости) метафизики.
Зараженное рационализмом, юридическое право элементарно математично, и значит, уравнительно. В элементарной математике два всегда равно двум. Подставьте, однако, в формулу качественную сущность, и — получится: два мудреца равны двум дебилам. Но суд любых качественно разных субъектов будет судить по одним, именно элементарно-математическим, правилам. Внеметафизичность юридического права, таким образом, вносит невероятную путаницу в духосознание, в понимание истинной нравственности. Вглядитесь. Видение добра у разных людей разное. Одни склонны думать, что добро — когда мне хорошо; другие — когда всем хорошо. Одни считают, что добро — физическое богатство (деньги, или мышечная, как и всякая иная, сила); другие — метафизическая обогащенность (развитая духовность), возможность производства идей глубинного творческого познания и творческой же самореализации. Одни почитают добро за правдивость, так как она приносит дивиденды в виде уважения; другие — за ложь, которая приносит дивиденды в виде зависти к ловкости лжеца. И то, и другое, и стодвадцатое, если их рассматривать лишь в оценках элементарной математической логики, базирующейся на определенной массовой идеологической доктрине, могут быть приняты нормативно. Действительно, как жить без денег, без крыши над головой, без хотя бы мышечной силы? Как жить без лжи, если правда плодит врагов? Значит, надо добывать деньги любым способом и — лгать, дабы иметь приятности и не иметь неприятностей. Так мыслит большинство, потому что большинство — пока тварно. Жизнь для таких людей состоит из хаотической массы случайных факторов, не сложенных в мозаичную картину бытия, а потому безусловными для них являются еда, одежда, крыша, сон, секс, развлечения — те самые права, якобы, человека, которые и защищает юриспруденция, в то время, как метафизичность подзащитных почти на нуле, и, несмотря на то, что они руководствуются в основном интуицией и способны лишь к производству лжи, лицемерия, эгоизма, насилия, так как подобные свойства и без духосознательного труда приносят тварные блага. Осуждению юридического права подвергаются лишь те твари, которые тварностью превзошли других тварей или не сумели скрыть своей сверхтварности. Большинство и пастыри большинства в угождении тварности готовы на все, дабы обеспечить исключительно экономическую стабильность, но, чего бы ни стоило, пресечь позывы метафизики, позволяющие освободиться от тварной шелухи.
Позывы метафизики, однако, — вселенское требование, так как космическое Время и есть значительная часть физико-метафизической сущности Бога, как я уже писал не раз, идея и форма одновременно, творчеством познания и самореализации совершенствующая себя и поле своего же информационно-энергетического Пространства в процессе развития. И если Вселенная, представляющая из себя двойную физико-метафизичность: Время — идею и форму, и Пространство — идею и форму, постоянно развивается, что — аксиома, она не может развиваться в сторону “плохо”, так как абсолютное “плохо” есть смерть; не может она развиваться и в сторону только “хорошо”, так как идеал — тоже смерть; участь исчезновения постигнет ее и в случае “одним ее частям хорошо, другим — плохо”, потому что это — болезнь, ведущая к смерти. Парадокс как Вселенной, так и человека в одномоментном действии “хорошо” и “плохо”, в их постоянной взаимопревращаемости, а потому принцип их развития — только устремленность к недостижимому идеалу. Но возможна ли устремленность к идеалу при болезни хотя бы одного из ее органов, скажем, человека, который от зарождения двадцатитысячелетней давности и по сей день обращается со своей метафизикой по принципу “куда вывезет”, то есть не уравновешивает в себе “хорошо” и “плохо”, не создает условий для постоянной взаимопревращаемости, и значит, дестабилизирует свое внутреннее гравитационное поле — нарушает его самотяготение.
Памятуя заветное: познай Бога и — познаешь себя, — обратимся еще раз к устройству Вселенной. Мы знаем, что Вселенная — двойная в слитности система метафизики и физики, где Время есть идея и форма в комплексе и Пространство — идея и форма в комплексе, удерживаемые и развивающиеся в едином (большом) поле гравитационного тяготения. Но что же в таком случае движет единым гравитационным полем? Логически не что иное, как личностное Я Бога, отформованное строгим балансом физики и метафизики, их творческой устремленностью к познанию как внешнего в себе-от-себя Я (пространства для творчества), так и Я внутреннего (нравственно-безнравственного). Нужны ли такому устройству для саморазвития дополнительные информационно-энергетические импульсы? Вряд ли, так как любое информационно-силовое вторжение приведет только к дисбалансности, нарушит функции гравитационного поля и пустит систему вразнос.
Спроецируем добытое у Вселенной знание на человека — “образ и подобие Божие”. Как и любой орган Вселенной, каждый орган системы “человек” снабжен своей информационной энергетикой (идеей и формой одновременно), своим гравитационным полем для исполнения частных, присущих органу, функций. Но органы не могут работать по отдельности, они работают исключительно на принципе множественности двойных систем, то есть взаимопроникающе взаимодействуя с другими органами — почки и кровь, например, — но в то же время система “почки” — с системами “сердце”, “печень”, “желудок” и т.д. И если бы таким взаимодействием все ограничивалось, пространство системы “человек” и пространство системы “животное”, были бы одинаковыми, генетическая система человека представляла бы такую же замкнутость, тварную самодостаточность, как у животного, которое по причине отсутствия метафизичности лишено возможностей творческого познания, не может быть генератором идей и форм, но — пользуется только идеями и формами, раз и навсегда (до достижения человеком универсализма) животному определенными.
Ребенок, движимый метафизико-физикой Вселенной и присутствием в его младенческой душе личностности Бога, на первом этапе интуитивно начинает расширять свое информационное поле, то есть включает собственные часы. Еще плохо ориентирующийся как в своем, так и во внешнем пространстве, он, ломая игрушки и заглядывая им внутрь, в сравнении со своим Я и Я наблюдаемыми, пытается познать и познает игрушечную сущность, но и часть сущности своего Я. Взрослея же по мере ускорения информационно пребывающей генетики, или духосознания, то есть сжатия собственного времени, что позволяет расширить ему масштаб кругозора, он вглядывается в глубины Космоса — пытается познать Бога, или сущность устройства Мироздания, сравнивает их с собою, познавая собственный космос. В нем еще существует интуитивное, ниспосланное Вселенной понимание единства всего сущего, но стоит ему попасть в школу, где различные разделы знания ничем и никак не объединены, под руководство людей с растерянным духосознанием или под действие индивидуалистической идеологии, и ребяческая цельность его духосознания начинает обретать эклектическую фрагментарность; постепенно он перестает различать главное и второстепенное, плутает в дебрях сплошных частностей, теряет нить глубоких причинно-следственных связей, а потому начинает постигать истины исключительно с помощью интуиции, понятой в качестве абсолютного инструмента познания. Эклектичность его духосознания — конгломерат несочетаемых цветовых пятен — заметна во все времена, так как отсутствует гравитационное поле общей идеологии, построенной на добре, нет пока инструментария для осуществления идеологии Добра, так как наличествующие идеологии исповедуют разъединяющий индивидуалистический принцип “греби под себя”, а полностью расчлененное пространство, заполненное тварями, удерживается рефлекторными родовыми или клановыми узами, силой полицейской дубинки и лживым пропагандистским лозунгом о равенстве возможностей, что, разумеется, бред при неравенстве сил. Именно при раздробленном (диком) духосознании индивиду и надобится поводырь в виде этикета и юридической системы, которые, по специфике исключая из своего поля человеческую метафизичность (качественность, выводящую индивида за рамки тварности), а потому являясь регуляторами поведения толпы, или стада, низводят человека до представителя именно стада, и значит, ни к осознанию понятия “нравственность”, ни, тем более, к защите нравственности (нельзя же защищать то, чего нет) не ведут, напротив — отдаляют именно от нравственности, которая возникает лишь при понимании значимой всеобщности Я, слитого исключительно на личностном принципе с множественными Я-личностями, или личностным МЫ. Вот почему уже на заре развития философских взглядов мудрецы стали доискиваться замены Моисеева юридического права, как раз и созданного для руководства тварной толпой, на такое право, которое учитывало бы состояние духовности Я и в критическом анализе соотносило его с духовным состоянием МЫ на условиях толерантности.
Уже в братских общинах Вади-Кумрана возникает мысль, что главным пороком человечества является частная собственность, которая разъединяет людей на разносильные кланы и создает иерархическую систему отношений — неравенство не только возможностей самонасыщения (получения физического удовольствия), но и неравенство самовыражения (метафизического сверхудовольствия), перенесенные, в том числе, и в юридическое право. Это было, пожалуй, первое выступление против иудаистского “золотого тельца”, против этикета и юрисдикции Моисея. Общинники не только объединили собственность, сделали ее общей, они объединили труд (сделали его дружеской взаимопомощью) и трапезу (похерили иерархичность и богоизбранность). Нет сомнения, что это был громадный шаг вперед в первую очередь для понимания слитности добра и зла и невозможности их отгранения, и значит, отгранения одного человека от другого, что, видимо впервые в истории, стало пересоздавать духосознание человека на понятии “общественность”, то есть жертвенная дружественность принялась вытеснять прагматический интерес, предтечу бесстыдства, а вместе с этим, и насилующие судилища. Сохранение, однако, элементов тимархичности, пусть в лице наиблагороднейшего Учителя, который в кумранской общине был, уже создавало церковность (пастыря и паству), что лишало свободного самовыражения, и значит, личностного становления различные по качеству Я, чем и замораживало истинно человеческое развитие. Отрицательную роль играло и вычленение общины из множества других общин, а по большому счету — из истории, что поневоле создавало у кумранян мысль о своей богоизбранности, и значит, ставило их иерархически выше других сообществ. В сегодняшней научной и философской литературе немало сторонников именно иерархичности, которые утверждают, что если в Природе такая иерархичность наличествует, а она — наличествует, значит, это — закон Божий, обязательный для исполнения всеми вселенскими тварями, в том числе и человеком. Но парадокс в том, что человек одновременно часть Природы и сущность как бы неприродного (не-тварного), а самопроизводного, личностного, или Божественного, состояния, самоорганизующегося и организующего в пересоздании все иные природные начала, а потому никакие сверхумные и сверхблагородные пастыри, никакие этикеты и охраняющие их юридические системы ему не нужны.
К пониманию такого положения следовало идти и идти. И человек шел. Ощупью. Советская система, с целью регулирования отношений в малых сообществах, применяла этический суд общественности (пионерские, комсомольские, профсоюзные, партийные собрания по персональным делам), который, разумеется, пробуждал индивидуальный стыд, но на фоне массового прагматизма, и особенно, прагматизма тимархов, осуществлявших руководство общественными судами, стыдящееся Я превращалось в изгоя бесстыдного стада: суд для пробуждения стыда парадоксально становился дубиной, повешенной над стыдом.
Некое подобие этического суда общественности представляют из себя и суды присяжных. Поставленные, однако, в рамки юридического права, они, как только что перечисленные общественные суды, не в состоянии отстаивать позиции этики, так как из юридического права, как и из права большинства, позиция “стыд” исключена.
(продолжние следует)