Старик и сено

Жил у нас в поселке старик Алимжан. Самый старый в округе старик. Было ему на тот момент под девяносто. Обычно, он лежал у себя в саду на топчане с щепоткой насыбая за губой. Смотрел в небо. Он так давно там лежал, что, казалось, постепенно слился с окружающим пейзажем и стал неотъемлемой его частью.

Иной раз его беспокоили. Поднимали и увозили: то на похороны, то на свадьбы. Усаживали на почетное место и давали первому слово. Так было заведено. Он произносил какие-то незамысловатые слова о чести, совести, о праведной жизни и замолкал. Большего от него и не требовалось. Не сказать, чтобы его так уж любили в селе. Нет. Просто он был живым воплощением традиции.

И вот, помню, однажды Шулембай, был у нас такой, весьма паскудный мужичок, отвечавший за водоснабжение поселка, по-другому, местный царь и Бог, в разгар полива огородов перекрыл воду и закрылся у себя дома. Впрочем, так было всегда и люди к этому привыкли. И вот снаряжались посольства к этому самому Шулембаю. Люди складывались дворами и шли с поклоном: кто барана приволокет, кто мешок с картошкой, а кто и с деньгами наведается. Без соответствующей мзды никто не появлялся.

С каждым разом Шулембай все более наглел. Такса росла. Люди стали ссориться между собой, потому как у кого-то получалось дать больше, у кого-то нет. Драться бесполезно, поскольку Шулембая брали уже под защиту те, у кого вода в огороде была. И вот едет бывало Шулембай на своей хилой лошаденке по деревне, проверяет арыки да и посмеивается. Прикрикнет на кого-то, огреет плеткой, а кого и оштрафует, если увидит, что воду воруют. Так и жили. А вода в поселке нужна всегда. Люди перессорились друг с другом, перестали ходить по гостям и разделились на кланы и улицы. Стали “дружить против, а не за”.

И тогда, поднялся вдруг со своего топчана Алимжан-ата, сам, оперся на свою кривую палочку и поперся к Шулембаю домой.

Недолго у него пробыл. Минут пять. Никто не знает, что он ему там такого сказал. Только помню, как появился из дома Шулембай, понурый, забрался на свою клячу и погнал на развязку. Пустил воду в поселок, вернулся домой, собрал наскоро семью и уехал. Неведомо куда. Так и не появился больше.

К чему я вдруг вспомнил старика Алимжана?

Встречался недавно Президент с деятелями культуры старшего поколения. Им должны были вручать конвертики по какому-то случаю, я уже не помню по какому. Кто-то пришел сам, опираясь на тросточку, кого-то привели под руки дети и внуки, кого-то прикатили в коляске. Всех их, увешанных орденами и медалями, усадили в просторном зале за большим овальным столом. Появился Президент. Деятели культуры, как водится, стали по очереди признаваться ему в любви и преданности.

Иван Щеголихин сравнил Президента со своим отцом. Бесстрастная камера скользнула по лицам обоих. Писатель выглядел явно намного старше своего “отца”. Тогда он сравнил его с Богом. Я думаю, Бог услышал. Он, наверно, удивился, но на всякий случай слегка подвинулся, уступая рядышком место.

Далее выступления пошли гуськом. Старики сменяли друг дружку, приводя примеры политиков-долгожителей, прозрачно намекая на то, что вечность – категория относительная. Некоторые своим видом всячески это подтверждали.

Кто-то не совсем удачно вспомнил Черчилля, видимо позабыв, что незабвенного Премьер-министра пару раз со скандалами смещали. Правда, потом просили вернуться, пока Премьер развлекал себя работами на пленере. Роза Багланова назвала в кулуарах Президента “Ак патшам”, буквально – Мой Белый царь. Смысл по-русски звучит слишком просто. По-казахски за этим выражением лукаво помахивает ручкой слепое обожание и подобострастие.

Старики еще долго соревновались в словоблудии, но так и не смогли выявить победителя. С тем и разошлись.

Осталось после всего этого странное ощущение.

Что происходит с нашими стариками? Всегда ли было так? Передается ли лизоблюдство по наследству? Нужно ли это прежде всего самой Власти? Какое может быть будущее у народа, у которого такие вот “Совесть и честь”? Кто режиссировал? Что они придумают на семидесятилетие? Кому вздумалось выставлять в таком виде наших аксакалов? Они выглядели по меньшей мере нелепо. Как нищие с зонтами.

Полагаю, самыми заинтересованными во всем этом действе были дети и внуки тех, кто находился в зале. Это они подняли своих стариков с кресел и, прихватив с собой на всякий случай аптечки, потащились на горку.

Я никого не изобличаю. Я просто размышляю вслух. Возможно, меня можно уличить в субъективизме, но я и не претендую на истину. Я просто знаю, что за моими неосторожными высказываниями проглядывает неприкрытая правда. Бедная. Она всегда выглядит в весьма невыгодном свете. А на голую и вообще бывает стыдно смотреть.

И вот пришел мне снова на память старик Алимжан.

Когда его сын Оратай попросил сходить к председателю совхоза, дабы попросить лишний стог сена к зиме, Алимжан даже не пошевелился. Лишь зло сплюнул насыбай и отвернулся к стене. Никто не понял, почему? Подумаешь – сено…

Нет больше Алимжана. Умер он давно. Забыли о нем. Вместе с ним в моем поселке забыли про честь и достоинство, про совесть и уважение. Теперь каждый сам себе достоинство и честь. Ушла традиция. Красиво стареть это ведь искусство, а оно дано, увы, не каждому.

***