В чиновном зоопарке переполох — Назарбаев раскритиковал министров за расточительность и лень, потребовав уволить “живчиков” и “зайчиков” – “кто не работает, а просто переставляет бумаги за большие зарплаты”.
Лень – дар природы. Против нее не попрешь. Особенно, если в кабинетной тиши сон бастыка тревожит залетная муха, путая его фантазии о личной шерсти с государственной и о зеленой траве с капустой. Но не следует забывать, что чиновник – тоже человек. И с большой буквы, прописанной золотом на двери, прикрытой секретаршей в урочное время от томящегося в сенках люда.
Ох уж эта государева служба. Ничего бы не напутать, не сбить нюх и не запачкать рыльце. Тяжелая работа, но так затягивает. И уж не хочется, а надо. Да что там наши быстыки, коли лень в три погибели, калачиком, закручивала и не такие персоны.
В свое время она совсем разморила Роберта Артура Сесила, и Клемента Эттли, премьеров Великобритании, “испытывавших отвращение” к своей роли на Даунинг-стрит. “He трогайте, не делайте ничего – само все устроится”, — напутствовал российский премьер-министр Иван Горемыкин. И добавлял: “Все пустяки”. Глубокий эгоист и сибарит, очень ценивший комфорт, он инстинктивно избегал всего, что могло повлиять на размеренное течение жизни. Широким размахом не обладал, щедростью не отличался, благодарности за оказанные ему услуги не испытывал. И вообще презирал людей. Когда потребовались “свежие люди”, все вспомнили о 75-летнем Иване Горемыкине. Он удивлялся: “Я напоминаю старую енотовую шубу, которая уложена в сундук и засыпана камфарою, и совершенно недоумеваю, зачем я понадобился”.
Он уже отвык перебирать бумаги, шевелить худосочной лицевой мускулатурой, дабы придать “конспектную форму” мыслям. И в самом деле, зачем? Все уже сказано, сделано и сдано в архив. Имя – в истории, а место – на кушетке. Он сделал даже больше, чем Архимед, не написавший ни единого листка, химик Байер, не любивший мараться чернилами, и Ферма, оставивший лишь наброски, напечатанные сыном после смерти математика.
Он как живописец Себастьяно дель Пьомбо, став папским чиновником, совсем не хотел работать: “У меня достаточно средств на жизнь”. А ведь тот мог соперничать с Микеланджело, если бы не исключительная сонливость!
Да уж, сон сгубил не только итальянца.
Француз Делакруа отважился: “Даже в самых великих умах гнездится большая лень”. Это подтвердил финский писатель Силланпя. Вспоминая о работе над книгой “Солнце и жизнь”, он говорил начинающим литераторам: ваш главный враг – лень. Литератор знал о том лучше других: чтобы заполучить роман в срок, издатель запирал его в номере отеля на ключ!
“Ахиллесова пята” настигала без разбора. Анатолия Лядова, русского композитора и педагога, Римский-Корсаков турнул из Санкт-Петербургской консерватории за беспечность, а годы спустя Дягилев отнял у него заказ на оперу и передал Стравинскому, ибо природную лень-матушку выбить до конца так и не удалось. Как не удалось изжить навязчивый сплин у певца русской печали Баратынского, иносказателя Крылова, погрязшего в безделии, эпикурейца Батюшкова, занявшего место правофлангового лени и сладострастия.
И все же в прогрессирующей “жизненной вялости” лучше уличить маститого Гончарова, с таким несравненным напором, изяществом и пониманием предмета воспевшего тепло домашних тапочек, уютный диван и сладкие грезы в летний полдень!
Вот уж на кого “унылая пора” нагнала неизбывную тоску. “Вы только по лености и неуместному сомнению в своих силах не оканчиваете роман, начатый так блистательно, — горевал приятель Гончарова Солоницын. — То, что вы написали, обнаруживает прекрасный талант”.
Как мы знаем, реактивный Штольц, пытаясь вынуть Обломова из халата и вышибить из него хоть искру жизни, переспорить дремотного барина не мог, ибо авторские симпатии принадлежат обрусевшему немцу не безраздельно. Гончаров был отпетым ленивцем и домоседом. Иван Андреевич сам переживал: “Чаще всего меня видят в Обломове, и говорят, что я это лицо писал с себя”. А с кого еще? Не он ли, познакомившись с юной Елизаветой Толстой, свое послание в ее альбоме о пожелании “святой и безмятежной будущности” подписал – де Лень! К счастью, именно Лизонька, сдвинула лежебоку с места, и он за полста дней на водах в Мариенбаде завершил знаменитый роман, десять лет назад забытый на обшарпанном канапе!
“Лентяй! — кричал герой “Записок из подполья” Достоевского, — да ведь это званье и назначение, это карьера-с”. Федор Михайлович кривился в сторону Гончарова, называя его человеком “с душой чиновника, без идей, с глазами вареной рыбы, которого Бог, будто на смех, одарил блестящим талантом”. “Может быть, — сомневался тот, — я написал кучу вздора, годную для огня”. Но, мол, погожу бросать-то, авось кому сгодится.
Еще как! Ленин, выстраивая собственную мистическую концепцию, ненавидел доморощенные сновидения Обломова, Веры Павловны и Бальзаминова, привычку Манилова два года читать одну книжку с закладкой на 14 странице, пространные рассуждения кабацких мужиков по поводу “доедет ли то колесо, если б случилось, в Москву” и “ленивые щи”, сваренные из целого капустного кочана…
Так вот, чтобы единым штампом припечатать социальное явление – сонливость, Ильич отметил: “Обломов остался, и его надо долго мыть, чистить, трепать и драть, чтобы какой-нибудь толк вышел”. Но не признал адепт социализма, что Обломовы-то пошли не со вчера, а с царя Гороха. С царевны Несмеяны, в великой сырости и скуке угробившей сытую молодость, с сидней Ивана-дурака да Ильи Муромца, перегревших бока на деревянных полатях и кирпичных печах. Впрочем, Ильюши, мхом поросшие, имели эпическую родню в разных краях света, встречаясь в русских былинах, в европейском эпосе и в восточных сказаниях. Отлеживали бока по тридцать-сорок лет, а потом как поперли!
Прибежали, места позанимали и – опять в дрему впали. “Скучно на этом свете, господа!” — так Гоголь закончил повесть о двух Иванах, поцарапавшихся промеж себя…
***
© ZONAkz, 2012г. Перепечатка запрещена