Причём, доктор Гарварда пришёл к выводу, что бандитскими являются не одни лишь тоталитарные государства, но и демократические. Каково?
Но давайте по порядку. Вслед за другими исследователями Олсон отмечает, что у первобытных народов мирный порядок жизни обычно поддерживался сам собой. Это подтверждают наблюдения за современными аборигенами, сохранившими первобытный уклад. Небольшое племя в 50-100 человек все важные вопросы решает коллегиально. Его члены несут тяготы и делят радости на равных. В маленьком племени каждый на виду. Довольно часто у них и вождя-то нет.
А с началом развития цивилизации жизнь усложняется. Появляется разделение труда. Возникает избыток продуктов. Племя становится многолюдным. Соседние племена тоже растут числом, некоторые из них начинают проявлять агрессивность. В общем, без вождя теперь никак. Он должен возглавлять отпор захватчикам, следить, чтобы никто не воинов во время боя не отсиживался в тылу, и никто из женщин не сачковал при сборе кореньев.
Кто и как становится вождём? Сергей Дуванов объяснит вам, что в племени следует проводить честные выборы на альтернативной основе, с праймериз и онлайн-дебатами. Однако в силу разных причин это и сейчас не везде получается. А в древности всё происходило грубо и просто. Какой-нибудь решительный человек собирал вокруг себя воинственных парней, обычно своих родственников, и объявлял остальному племени: теперь я главный. Буду защищать вас от внешней угрозы и следить за порядком во внутренней политике. А вы станете платить мне дань. Иначе враги придут и заберут всё. Или просто из-за отсутствия стабильности экономика рухнет и наступит хаос.
После такого объявления гвардейцы первого национального лидера принимались отбирать у соплеменников мелкий и крупный рогатый скот, шкуры, глиняную посуду и всё другое, что имело цену. Оставляя электорату столько, чтобы хватало на жизнь.
Такая стабильность всех более или менее устраивала. Другой всё равно не было. Мансур Олсон пишет об этом просто и цинично:
Если оседлому бандиту удается монополизировать право на грабеж в своих владениях, то его жертвы могут не бояться быть ограбленными кем-либо другим. Если он грабит только путем регулярного налогообложения, его подданные знают, что могут распоряжаться всеми продуктами своего производства, оставшимися после уплаты налогов. Поскольку все жертвы оседлого бандита являются для него источником налоговых поступлений, он также заинтересован во введении запрета на убийство или на нанесение увечий своим подданным.
Государства, по мнению Олсона, вырастают на той же бандитской платформе:
Правление в группах, превосходящих по численности племена, обычно возникает не из общественного договора или из добровольных взаимодействий любого рода, а скорее из реализации разумных эгоистических интересов тех, кто в состоянии мобилизовать наибольшие ресурсы для осуществления насилия. Эти наиболее жестокие деятели, естественно, не называют себя бандитами, а, напротив, присваивают себе и своим потомкам высокие титулы. Иногда они даже притязают на якобы данное им свыше право династий.
При этом в тоталитарных государствах народ обычно живёт бедно, поскольку
деспотический правитель заинтересован в извлечении максимально возможного излишка продукта со всего общества и использовании его в своих личных целях. Тот же самый корыстный интерес, который заставляет кочующего бандита осесть и обеспечить управление для своих подданных, заставляет его извлекать максимально возможный доход из общества в свою пользу. Он использует свою монополию на принуждение для получения максимального дохода от налога и прочих поборов. Потребление деспотического правителя, более того, не ограничено его индивидуальными способностями потреблять продукты питания, кров или одежду. Хотя египетские пирамиды, Версаль, Тадж-Махал или даже три тысячи пар туфель Имельды Маркос обошлись довольно дорого, общественные издержки на содержание деспотических правителей в основном вызваны их стремлением к военной мощи, международному престижу и завоеванию более обширных территорий. Так, большая часть национального продукта, производимого Советским Союзом, уходила на удовлетворение подобных предпочтений его правителей.
Далее Олсон отмечает (правда, мы и без него догадывались), что долгосрочная стабильность в такой стране под вопросом:
Большинство диктатур особенно уязвимы с точки зрения преемственности власти и неуверенности в будущем.
В самом деле: когда не известно, что за человек, с какими тараканами в голове, станет следующим национальным лидером, мирно это случится или революционным путём – трудно предсказывать, что произойдёт при новом правителе с вкладами населения в сбербанке, с правами собственности на землю и на свечной заводик.
Демократическое правление лучше авторитарного, говорит Олсон, хотя оно тоже бандитское. Профессор Гарварда, в отличие от деятелей нашей с вами оппозиции, не строит иллюзий относительно мотивации людей, стремящихся к победе на конкурентных выборах. Тем не менее, в силу ряда причин устойчивое демократическое правление более выгодно для населения по сравнению с диктаторскими и авторитарными режимами.
Эти причины нам, в общем-то, известны. Олсон просто рассматривает их с позиции бандитской экономической логики. Во-первых, при всей корыстности и лицемерии рвущихся к власти демократических кандидатов, политическая конкуренция заставляет их умерять аппетиты и постоянно оглядываться на интересы большинства населения. Во-вторых, когда заранее известно, что передача власти будет легитимной, а угроза революции небольшой (поскольку электорат не выжат досуха родственниками пожизненного великого вождя и строительством очередных пирамид) – лучше развивается бизнес, снижаются ставки по кредитам, люди охотнее вкладывают деньги в долгосрочные проекты:
В условиях устойчивых демократий многие индивиды с уверенностью вступают в долгосрочные контрактные отношения, учреждают трасты в пользу своих правнуков и создают фонды, которые должны, по их расчетам, существовать вечно, тем самым обнаруживая свою уверенность в бесконечно долгой гарантии своих законных прав. Нет ничего удивительного в том, что капитал часто перетекает из стран с постоянным или временным диктаторским правлением в страны с устойчивой демократией.
Но как перейти от автократии к демократии? Брать штурмом, допустим, Кремлёвскую стену? Олсон считает такую перспективу маловероятной:
Было бы логической ошибкой предположить, что подданные единоличного правителя, которые страдают от непомерных поборов, его свергнут. Та же логика коллективного действия, что объясняет отсутствие в исторической практике общественных договоров, с помощью которых большие группы соглашались бы избрать справедливую форму правления и от этого выиграть, подразумевает, что массы не свергнут правителя только потому, что без него станет легче жить. История, по меньшей мере со времен первых фараонов и до Саддама Хуссейна, свидетельствует, что решительные диктаторы способны выжить, даже обрекая свой народ на непомерные страдания. Когда такие диктаторы сменяются, эта смена происходит по иным причинам (например, вследствие кризиса преемственности), и часто они сменяются другими оседлыми бандитами.
Некоторые страны приходят к демократизации через оккупацию:
Победившие демократии часто поощряли или субсидировали переход к демократическому правлению в других странах. В ряде случаев, например, в Германии, Японии и Италии после Второй мировой войны, победившие демократии просто требовали с позиции победителей учреждения демократических институтов в качестве платы за независимость от победивших держав.
Однако нам это точно не подходит. А другие варианты есть? Олсон, как честный исследователь, признаёт, что успешные переходы к демократии, характеризующиеся “внутренними источниками и спонтанностью” случаются редко и прогнозированию почти не поддаются.
Дальше, по-моему, самое интересное для нас с вами:
Особенно трудная задача состоит в том, чтобы объяснить, почему вождь, организовавший свержение диктатора, не захотел бы объявить себя следующим диктатором или почему группа заговорщиков, свергнувших правителя, не сформировала правящую хунту. Мы убедились, что деспотическое правление является наиболее прибыльным занятием и что инициаторы большинства переворотов и бунтов сразу назначали правителями самих себя.
Но шансы на “спонтанную демократизацию” всё-таки есть! Хоть и небольшие.
Наша теория предполагает, что демократия, вероятнее всего, появится спонтанно там, где индивид или группа индивидов либо группа лидеров, организовавших свержение диктатуры, не смогли установить другую диктатуру, какие бы выгоды это ни сулило им самим.
Правда, это крайне сложный и опасный вариант, заставляющий вспомнить сразу и Киргизию, и Украину, и Северную Африку:
Даже при наличии баланса сил, не позволяющего одному лидеру или группе полностью захватить власть в пределах большой территории, лидер каждой из групп может объявить себя единоличным правителем малой территории. Распыление власти и ресурсов на большой территории с вероятностью приведет к образованию ряда мелких диктатур, а не к демократии. Если все же различные противоборствующие группы оказываются лицом к лицу на одной обширной и хорошо распланированной территории, провозглашение малых диктатур невозможно. Столь же невозможным это окажется, если каждый из лидеров, способный провозгласить такую малую диктатуру, понимает, что закрепиться на небольшой территории как правителю ему не удастся — либо из-за агрессивного настроя других диктаторов, либо по иной причине.
Если пересечение избирательных округов или иная причина не позволяет разделить территорию на мини-диктатуры, лидеры каждой из групп сочтут наиболее вероятным способом достижения своих целей при сложившемся балансе сил совместное властвование. Когда ни один из лидеров не может занять главенствующего положения или собрать своих сторонников на компактной территории, остается альтернатива: либо ввязаться в бесплодную конкурентную борьбу, либо выработать условия мирного сосуществования с противниками.
Обеспечение мирного порядка и иных общественных благ в таких условиях будет выгодно каждой из групп; таким образом, у лидеров группировок появляется стимул к выработке взаимоприемлемых решений для обеспечения гарантий общественных благ. В условиях мира для всех лидеров и сторонников каждой из групп оказывается весьма выгодной возможность заключения соглашений друг с другом — отсюда их взаимная заинтересованность в установлении независимого и непредубежденного судебного органа. При наличии нескольких групп нельзя заранее предугадать результат выборов, однако каждая из групп может, объединившись с другими, следить за тем, чтобы ни один из соперников не получал постоянного преимущества на выборах. Таким образом, выборность, как и взаимные соглашения между лидерами различных групп, не расходятся с интересами лидеров и участников каждой из групп.
В конце исследования Олсон признаёт, что его теория несколько упрощает действительность:
Поскольку человеческая природа крайне сложна, а отдельные личности редко руководствуются в своих действиях несмешанными чистыми интересами, предположение о разумном эгоизме, которое мы использовали при разработке данной теории, оказывается сильным упрощением действительности. Вместе с тем, использованное утрированное предположение не только позволило упростить пугающе сложную реальность, но и внесло элемент объективности: одна и та же мотивация была принята за основную для всех режимов. Полученные результаты, вероятно, окажутся достаточно верными и при последующих, более близких к реальности и сложных допущениях.
Вы узнали много нового, читатель? Или не очень много? Я вот хорошо помню, как перед казахстанскими президентскими выборами 1999 года (а в те далёкие времена победитель получил не 97 процентов, а только 70, представляете?) лидер гонки, объясняя электорату, что такое стабильность, рассказал по телевизору притчу по мужика, привязанного к дереву в лесу. На нём сидела целая туча комаров. Другой мужик, проходивший мимо, этих комаров согнал. Но первый стал его ругать: зачем ты это сделал? Они были сытые, а сейчас налетят новые, голодные.
Может, спичрайтеры успешного кандидата уже прочитали к тому времени Олсона?
***
© ZONAkz, 2015г. Перепечатка запрещена. Допускается только гиперссылка на материал.