Я всегда чурался кинозалов. С детства. Там крепко воняло немытыми мужчинами. А девицы втихаря влажно лузгали калёные семечки, деликатно тьфукая их в ковшик ладошки. Но особенно несносны были пожилые дамы, телеса которых отдавали сернистой духотой «Красной Москвы». Они чмокали барбарисками и с подсасыванием цыкали зубом. В слезоточивые моменты окунали лоснящиеся ноздри в мокренькие комочки носовых платочков, шумно вздыхали и угрожающе урчали утробой.
С тех пор прошло лет сто.
На днях я оказался в чреве кинозала. Иного выхода не было. Давали запрещённую «Смерть Сталина». Один просмотр. Как тут не пойти.
«Красной Москвой» не подванивало, воздух в зале был свеж, как гигиенический тампон до употребления в тело. Семечки оборотились картонными катышками попкорна, годного к бесшумному коровьему пережёвыванию. Но не чавкал никто.
Пришёл одним из первых, сидел во втором ряду неподалёку от входа, наблюдал, как зрители заполняют зал. Публика явилась большей частью молодая, некрасивая, странно одетая. Пожившие лица встречались редко. Мелькнули безупречно прусские усы Борейко.
Экран вспыхнул с опозданием на 10 минут, ещё столько же тянулась оглушительно глупая реклама. Наконец началось кино, а зрители, подсвечивая себе смартфонами, всё шли и шли, как в Колонный зал Дома союзов, нелепо сутулясь перед экраном, как перед гробом усопшего. И я немедленно проникся к ним острой неприязнью.
Фильм рассказывать не буду, поскольку я его не разглядел. Было что-то похожее на КВН в исполнении прогорклых ветеранов этой протухшей забавы. Сталин свалился в кому и обильно описался. Очень смешно. Подельники, брезгливо избегая соприкосновения с его мочой и мешая друг другу с неуклюжим комизмом, нелепо кантуют тело с пола на смертное ложе, чтобы он там перекантовался, но лучше бы издох. Сдохнуть можно со смеху. Вождь едва отдал концы, а горница уж полна людей, как задница огурцами (это я добросовестно имитирую стилистику высказываний персонажей). По приколу же! Великого покойника вскрывают тут же, на глазах у всех. Прозектор взрезает ему кожу поперёк узкого лба и весьма натурально сдирает с него кровоточащий скальп. Жесть, как весело! Начинает деловито пилить череп. Ну как тут вообще не уссаться от смеха? Стёб же! Ржака, короче. Кстати, фильмовый Сталин в гробу разительно напоминает того, настоящего, из траурной кинохроники. Видимо, изготовили куклу. Может, даже набальзамировали её на всякий случай. А живой вождь в этом кино сплоховал. Он там, пока не окочурился, был пьющим и весёлым тифлисским банщиком. Берия пугает сходством со страшно разжиревшим Горбачёвым, только без трупных пятен на лысине. Жукова просто перепутали с Рокоссовским, украсив его медальный лик мешочным швом боевого шрама. Для пущего шарма. А Василия Сталина изобразили усатеньким карточным валетом, беспрерывно жрущим водку и орущим всяческую чушь. А Хрущёв до жути схож с Чикатило. Об остальных и сказать нечего. Юродствующие артисты силятся изобразить конченных идиотов. У них это легко получается. Что тоже дико смешно.
Ну, натурально, дальше речь идёт о клоунской потасовке этих лысых трупоедов. Им нужна власть. Дерутся всласть. Шушукаются, интригуют, ладят заговоры. Потом, договорившись, заваливают Лаврентий Палыча, как борова, пинают, как Цезаря на мартовских идах, а мёртвую тушу окропляют бензином и сжигают, как Гитлера. И Берия, не оправдавший доверия, послушно пылает, оставляя после себя горстку угля третьей паршивости. Смеяться всем! Животики надорвёшь. В финале позади Хрущёва маячит тип с исполинскими бровями. Брежнев.
Титры.
Oh, my God! This is not a documentary. Йес, это и не исторический фильм. Это искусство. Кино. Вернее, балаганное кино в духе Гран Гиньоль, где божий дар смешан с дьявольской яичницей, где декалитры клюквенной крови сочатся из тонн бумажного мяса, где из холодного огня да в жаркое полымя, где комизм ужасен, а ужас комичен. Why not? Смеховая культура телесного низа, как, бывалоча, бухтел старик Бахтин. Будемте как дети на празднике непослушания! Расстанемся с прошлым – смеясь!
Лады. Но есть вопросец: а почему только они расстаются с нашим прошлым, громко пукая от безудержного хохота? Раз пошла такая веселуха, отчего бы не устроить им такой же пир духа? Это же стёб, вашу мать!
Вот я кайфанул бы, к примеру, от фильма под названием «Смерть Муссолини».
Итак.
Конец апреля 1945 года.
…Бенито, уразумев, что кирдык подкрался уже слишком заметно, просит командира удирающей в Швейцарию роты СС взять его с собой. Офицер из уважения к бывшему кенту фюрера милостиво разрешает, и дуче карабкается в грузовик, набитый пьяной солдатнёй. К Муссолини подсаживается наглец-ефрейтор, бесцеремонно его лапает и, между прочим, сообщает, что дороги перекрыты гарибальдийцами, которые его по-любому свинтят. «Ти есть балшой италиано-фюрер, — говорит он ему на ушко. – А я есть маленький дойче ефрейтор. Я тебя респектирую, и поэтому хочу спасать твой шизнь. Но и ты меня должен респектировать, донер-ветер! Я не делаю бумс-бумс с фрау, они есть шайзе! Я люблю мужские задницы, такие, как у тебя. Когда будет остановка, мы пойдём с тобой за кустики пис-пис махен, а потом ты дашь мне твой великий kardashian, и мы будем делать маленький швайнерайн. А я дам тебе форму немецкий зольдат. Абгемахт?» Бенито размазывает по грязному рылу крокодиловы слёзы и отвечает: «Si, si, animale, sono d’accordo, я согласен, мразь. Я продам тебе свою заднюю невинность во имя великой Италии…». Переодевается, кряхтя и рыгая от брезгливости.
Остановка. Муссолини под конвоем ефрейтора понуро бредёт к кустикам, расстёгивая на ходу штаны, но вдруг, откуда ни возьмись, выскакивает красивая тёлка лет тридцати и бросается ему на шею! «Mio caro! Mio caro Benito!». Это Клара Петаччи, последняя любовь главного фашиста. «Порка Мадонна! – орёт он в изумлении. – Что ты здесь делаешь, тупая vagina? Тебя же убьют!». Она отвечает: «Я хочу умереть с тобой, мой сладкий pene! Мы будем делать amore даже во время казни, mio caro! Ты же знаешь, какая я великая sosalka!».
Тут внезапно начинается большой шухер с пальбой. Это гарибальдийцы напали из засады. Командир роты СС, размахивая «Вальтером», орёт: «Эй, грёбаный дуче! Ты уже переоделся? Лезь в кузов и притворись покойником. Лежи тихо и не вздумай храпеть или пердеть. Я попробую договориться с макаронниками!». Стрельба стихает, немцы выстраиваются в одну шеренгу, вдоль которой вышагивает командир партизан граф Беллини делла Стелла, красивый, как римский бог. Он величественно изрекает: «Засранцы! Я пропущу вас в Швейцарию, если вы отдадите мне всех итальянских фашистов!». Засранцы помалкивают. Но вот он поравнялся с наглецом-ефрейтором, который делает знаки: надувает щёки, выпучивает глаза, складывает руки на груди, задирает башку и указывает подбородком на грузовик, где прячется обмочившийся от страха Муссолини. «Ага! –кричит радостно граф. – Bene! Grazie mille! Но я терпеть не могу стукачей. Scusa, soldati, ничего лишнего, только пуля». Стреляет в ефрейтора из «Беретты» и мчится к машине: «Эй, дуче-вонюче, выходи!».
Деревня Донго. Последняя ночь вождя и его наложницы в доме крестьянина Джакомо де Мари. Постельная сцена. Муссолини храпит и пускает газы, обнажённая Клара сидит на нём, раскачиваясь из стороны в сторону, и нудит: «Мой бедный Бенито. Я так старалась, но ты не кончил. Ты устал, Бенито. Спи. Мы отдохнём, mio caro. Мы отдохнём. И потом опять начнём…». Джакомо де Мари, хозяин избы, ворочается за стенкой, томится и бормочет: «Porca Madonna! Где бы мне найти такую горячую puttana?».
Но тут в горницу, где спят любовники, врывается усатый верзила в чёрном берете и вопит: «Отстрелялся, старый козёл? Опустошил свои тестикулы? Теперь наша очередь. Подъём!». Это полковник Валерио, примчавшийся для исполнения особой миссии. Появляется граф делла Стелла с заспанной рожей и «Береттой» в руке. Он изумлённо вопрошает: «Я не понял, что за шум, а драки нету?». И начинается драка, во время которой полковник Валерио, схватив графа за горло, хрипит ему в ухо: «Сиди ровно, падла, а то урою! Я выполняю приказ британской разведки, понял?». А ты меня на понял не бери, томно отвечает граф и с достоинством уступает.
Утро. Клару и Бенито хамски заталкивают в машину. Едут минут тридцать. Показалась деревенька. «Как называется эта сраная дыра? – спрашивает полковник Валерио у водителя. Тот пожимает плечами и отвечает – кажется, Меццегра. Полковник оборачивается к Муссолини и говорит: «Теперь ты знаешь, как зовут твою смерть, вонючка. Выходи!». Клара Петаччи начинает выть от ужаса.
Дуче поставили к стенке каменного забора, за которым буйствует цветом весенний сад. Клара, визжа, бросилась к нему, уцепилась за руку. «Синьора, — раздражённо рычит полковник. — У меня нет приказа вас убить. Отойдите от него!». Она, не слыша, кричит: «Нет! Вы не посмеете! Он же не кончил! Он вообще ещё ничего не кончил, не смейте!». Твою мать, выругался Валерио, вскинул автомат и нажал на спуск. Осечка. Швырнул оружие на землю, вылупил глаза и заорал на помощника: «Ну! Чего стоишь? Обделался, что ли?». Тот выхватил пистолет, прицелился. Щёлк. Осечка. «Санта Мария porca Madonna, зачем ты ему покровительствуешь? – возопил колонель. – Есть тут хоть один раздолбай с нормальным оружием?». Подскочил молоденький soldati и выпалил: «Sì, signor colonnello! Запомните моё имя – Микеле Моретти! Италия! Я спасу тебя!». И дал длинную очередь. Когда дым расселся, подошли. Клара так и не отпустила своего Бенито, её мертвая рука намертво сплелась с его предплечьем. Пробовали оторвать – не вышло. Пёс с ней, устало сказал Валерио. Давайте его попинаем как следует, а сеньору трогать не будем.
Милан. Площадь Пьяцца Лорето. Трупы Муссолини и Петаччи подвешены вверх ногами к перекладине автозаправки. Площадь заполнена толпой, которая свистит, улюлюкает и швыряет в мертвецов камни, бутылки, гнилые яйца. Верёвки подрезают, покойников бросают в сточную канаву. Они пролежат там ещё три дня. Желающие будут их навещать, чтобы плюнуть в обезображенное лицо бывшего вождя или помочиться на него.
Однажды сквозь плотные спины сеньоров, деловито поливающих своей уриной останки казненных, кое-как протиснулся пацанёнок лет девяти и тоже пустил струйку. «Эу, bambino, — заметил один из мужчин. – Тебе не рано ли обнажать свой стрючок?». И пацанёнок нахально ответил: «Сам ты стрючок! Пройдёт время, и моё имя узнает вся Италия. Весь мир!». Мужичок улыбается, обнажая гнилые зубы, спрашивает: и как же тебя зовут? Скажи. На всякий случай!
И слышит:
— Сильвио! Сильвио Берлускони!
Титры.
И что, скажете, получилась пошлятина с покушением на святотатство? А как же творчество, не знающее мещанских ограничений? А стёб? Странно.
Творцы «Смерти Сталина» ничего не придумали. Сюжетная канва фильма в основном соответствует реальным фактам. Всё дело в том, как они изобразили эти факты. А очень просто. Любое историческое событие состоит из адской смеси трагедии и комедии. Драмы и фарса. При желании можно эти составные части разъять, как в сепараторе. И слепить из гноя, крови, мочи и фекалий очень смешное кино. И это есть простое, как мычание, жульничество.
Но позвольте, я ведь в своей бредовой сценарной заявке «Смерть Муссолини» тоже ничего не придумал. Даты, факты, имена, эпизоды – всё подлинное, документальное, это легко проверить. И Берлускони действительно родился в Милане, и было ему 9 лет, когда труп дуче валялся в сточной канаве. А вот детали, диалоги и прочее штукарство я использовал, вытащив его из «Смерти Сталина», этого одноразового, как презерватив, фильма, который местные интеллектуалы уже успели зачислить в шедевры.
Не стоит такое кино запрещать. Много чести ему будет.
Молодой публике шоу про Сталина явно понравилось. Она хохотала и хлопала в ладошки. Кажется, приняла его за чистокровное историческое кино. За правду. В таком случае, эти люди, весело расставаясь с прошлым, которого они не поняли и не познали, смеялись и аплодировали своему будущему.
Вот это по-настоящему страшно.
***
© ZONAkz, 2018г. Перепечатка запрещена. Допускается только гиперссылка на материал.