Когда Евгений Викторович Тарле приехал в Алма-Ату, то вопрос с трудоустройством решился быстро. Он был прикреплен к кафедре истории Казахского педагогического института и утвержден в должности профессора. Поскольку профессор Тарле специализировался по истории западноевропейских стран, то в план своей лекционной работы он включил историю революционного периода Франции, а спецкурсом выбрал тему о загадочной и многогранной фигуре французского политического и государственного лидера Талейрана — непотопляемого маркиза, проковылявшего со своим костылем по всем высоким кабинетам власти: при конвенте и директории, при консульстве и диктатуре Бонапарта и империи Наполеона, в период реставрации бурбонской династии. Талейран и Фуше привлекали внимание Евгения Викторовича не меньше, чем фигура самого Наполеона. Видимо, он искренне полагал, что историю делали эти три человека, хотя, как положено, отдавал львиную долю своего лекционного времени марксистско-ленинской методологии, объясняя исторические события неумолимыми законами действий производительных сил и производственных отношений. В Алма-Ате Тарле пребывал в качестве ссыльного. За ним был установлен негласный надзор. Но все прекрасно знали, кто следит за выдающимся ученым, неотступной тенью подслушивает, подглядывает, заносит в памятную книжку каждое слово, каждый жест. Этого сексота называли Кузя. Кузя напоминал барона Майгеля из романа Булгакова “Мастер и Маргарита”. Но в отличие от Майгеля он не знал иностранных языков, в частности не понимал по-французски. А Тарле владел французским в совершенстве и частенько беседовал на этом прекрасном языке с некоторыми лицами: преподавателями, интеллигентами из числа медиков, юристов, артистов.
Слушатели – студенты-историки — испытывали двойственное чувство. Они с интересом внимали рассказам лектора, но в то же время помнили строгие предупреждения о том, что “это наш человек”. Им внушали на кураторских часах, что нужно крайне осторожно воспринимать высказывания Тарле. Нужно отличать фактологическую сторону от попыток протаскивания буржуазных идеек, искажающих марксистский взгляд на историю. И каждый раз перед студентами этаким предостерегающим старшим политруком выступал Кузя. Любимым выражением Кузи была фраза: “Не верьте ему. Он — замаскированный идеологический враг”.
Возможно, среди студентов находились доверчивые наивные лица, принимавшие предостережения Кузи за чистую монету. Но в самой атмосфере тех лет тяготела пропагандистская идея “бдительности”. Внушалось, что всюду затаились враги. Что они ждут удобного момента, чтобы свергнуть власть рабочих и крестьян и реставрировать капитализм. Сам Кузя считался специалистом по методике. Чем он конкретно занимался, никто не знал. Он проводил какие-то занятия по общей методике, руководил семинаром по методике. Водил студентов по методическим кабинетам, где сидели такие же “специалисты”, как он сам. Методика, которую внедрял Кузя в умы студентов, не имела ничего общего с наукой, с научным методом исследования. Методика Кузи была набором схоластических фраз, такой ахинеей, от которой у студентов пухли мозги. Они мечтали не о том, чтобы овладеть методикой научного исследования, а о том, как бы скорее “спихнуть” Кузе эту абракадабру и освободиться от гнета пустопорожних маловразумительных формулировок.
Кузя в первые же дни, когда Тарле стал читать свои лекции, выступил на ученом совете и заявил: «Я не могу понять, по какой методике вы читаете свой курс?» Ошарашенный таким наглым выпадом, Евгений Викторович, однако, ответил: «Уважаемый коллега, я читаю свои лекции по методике здравого смысла, если вам будет угодно!» Наскоки Кузи не прекращались. Он задался целью во что бы то ни стало опорочить Тарле и в то же время показать себя бдительным гражданином. Однажды ему случайно попалась в руки бумажка, на которой была написана французская фраза, подчеркнутая дважды синим карандашом. Кузя побежал куда следует, доложился по форме. Фразу перевели на русский. Означала она: «Нет, в Турцию я не поеду!» Как тут возликовал Кузя! Ведь о чем говорит эта фраза? О связях!! С кем? Ясно — с кем!! А то, что Тарле не поедет в Турцию, это еще ни о чем не говорит. Сегодня не поедет, так поедет завтра. Знаем мы таких путешественников!.. И стал Кузя морочить головы своим менторам. Так заморочил, что бдительные парни из органов решили «провентилировать» этот сюжет. Вызвали Тарле, и начался допрос, напоминающий средневековую беседу инквизиторов с учеными. Эти беседы блестяще показаны у Рабле в «Гаргантюа» и у Виктора Гюго в романе «Человек, который смеется». Тарле вначале не мог понять, чего от него добиваются «добрые молодцы». Наконец один из них, решив «прихлопнуть» контру неопровержимой уликой, предъявил ему «убийственную улику» — клочок бумаги с фразой на французском языке. И еще позволил себе сыронизировать: «А фразочка-то корявая!» А Тарле ответил: «Так говорили в начале прошлого века». Тарле был в общем-то человеком добродушно-веселым — доброе лицо с эпикурейским носом, густой голос, обволакивающий медово-золотистыми интонациями… Уютный человек, собеседник-балагур. Напоминал он чем-то Кола Брюньона. И осторожен был также, знал: береженого Бог бережет; умел вовремя сказать своевременное слово, подстелить соломку… И он объяснил следователю, что это фрагмент из его лекционного материала. И речь идет не о современной Турции, а о Турецкой Османской империи. Он поведал, что турецкие власти не особенно жаловали французов и флорентийцев. Почему-то считали их отъявленными развратниками. Стоило появиться в Турции иностранцу, как первым делом выясняли, не из Франции ли он заявился. А если он не француз, то не флорентиец ли. Эта ксенофобия по отношению к французам и флорентийцам у турок зародилась еще в далекие времена. Еще Николо Макиавелли в своей знаменитой «Мандрагоре» говорил об этой странности турецких властей. Тарле поведал молодому следователю, который слушал очень внимательно, ту часть биографии Талейрана, когда его преследовала, как злой рок, постоянная директива — командировка в Турцию. При конвенте, при директории, при якобинцах и при Наполеоне его постоянно старались отправить в Турцию. Но он, Талейран, сумел уклониться от этих направлений. На то он и Талейран! Он чудом избежал последней командировки, его спасло поражение Наполеона при Ватерлоо. И вот, рассказав о злом роке, который постоянно пытался спихнуть Талейрана в лапы турецких властей, Тарле спросил: «А вы знаете, что ожидало Талейрана в Константинополе, т.е. Царьграде, или, по-современному, в Стамбуле?» следователь конечно, не знал, но многозначительно ответил: «Догадываюсь!» Тарле плутовато улыбнулся и воскликнул: «Вот именно, дорогой! Вот именно!» Пришлось отпустить профессора. А с Кузей провели профилактическую работу. Вызвал его следователь к себе и спросил великого методиста: «А вы знаете, что ожидало Талейрана в Турции, если бы он туда поехал?» Кузя вначале не сообразил, о ком идет речь, и на полном серьезе брякнул: «Ну, им бы занялась германская разведка». Следователь, оторопев от такого повтора сюжета, снял очки, протер их, а потом многозначительно заключил: «Вот именно, дорогой! Вот именно!» Когда до Кузи дошло, что речь идет не о Тарле, а о Талейране, он окончательно стал в тупик. Какая связь между Талейраном, Тарле и Турцией? И вот слышит он в институтском коридоре разговор студентов. Они спрашивают друг у друга: «А почему все-таки Талейран не хотел ехать в Турцию?
» Эту загадку загадал им профессор Тарле. Когда Кузя приблизился к беседующим, они стали выпытывать, не знает ли уважаемый ментор, где тут собака зарыта? Но Кузя не растерялся. «Анекдотами увлекаетесь? К научной методике эта чепуха не имеет никакого отношения». С этим Кузя ретировался.
Недолго радовал студентов лекциями Евгений Викторович. Он вернулся в столичный город. Студенты сохранили о нем добрую благодарную память. А Кузя долго-долго занимался методикой. Одно время таких методистов в вузах Казахстана развелось видимо-невидимо. Вся наука превратилась в одну сплошную методику! Бездарность и посредственность заполнили высшее образование, Академию наук… На каждом углу, как избушки на курьих ножках, торчали методические кабинеты. А там сидели знатоки-методисты, консультировали наивных учителей, направляемых из глубинки на повышение квалификации. Морочили им мозги схоластической ахинеей, не имеющей никакого отношения к науке. Студенты всех поколений ненавидели эту чепуху и старались как можно скорее спихнуть ее, получить зачет и заняться более интересными и важными делами.