Думать, что имперская провинция может быть преобразована в новое государство и утверждена в таком качестве на долговременной основе только потому, что сама империя распалась,
Государственный груз может нести на себе более или менее самодостаточное общество, которое способно адекватно отвечать вызовам времени. Или общество, которое отчаянно стремится приобрести такую способность. Из такого стремления, подкрепленного повальной готовностью к сверхнапряжению на грани самопожертвования, и родилась та Япония, которую мы теперь привычно рассматриваем как одну из самых развитых стран в мире. А ведь всего полтора столетия назад, когда коммодор Мэтью Перри, угрожая корабельными пушками, вынудил ее вновь открыться внешнему миру после двух с половиной столетий замыкания в себе, это была типичная отсталая восточная монархия. К тому времени на Земном шаре практически не осталось обжитых человеком районов, которые не подвергались бы еще непосредственному влиянию европейцев. Уже давно для всего остального человечества стало задачей номер один освоение европейских достижений. Другими словами — модернизация по западному образцу. Японцы вступили в эту гонку чуть ли не самыми последними. Даже казахи тогда находились впереди них, потому что их представители ко времени “открытия” Японии уже обучались в русских учебных заведениях и постигали премудрости знаний европейцев. Тем не менее жители Страны восходящего солнца обошли за 100 с лишним лет всех. И теперь Япония считается едва ли не самой модерновой страной в мире. А казахи за эти полтора столетия, несмотря на то, что в материальном плане их жизнь полностью преобразилась, в интеллектуальном отношении не смогли даже закрепиться на уровне первого в их истории по-европейски образованного соотечественника — Чокана Валиханова. А не то чтобы с созданного им плацдарма штурмовать все новые и новые высоты на основе своей культуры, духовности, своего языка. Справедливости ради надо сказать, что российские интеллигенты казахского происхождения (А.Букейханов, Ж. и Х.Досмухаметовы, М.Тынышпаев и др.) и казахи-джадидисты (А.Байтурсынов и др.) имели в этом смысле неплохой потенциал и вполне могли бы проявить себя как достойные наследники Ч.Валиханова. Но, видно, судьбе не было угодно, чтобы они во всю силу развернулись именно в таком качестве. А то, что было и продолжается, и поныне укладывается в рамки таких двух определений: с одной стороны, простецкая компиляция достижений европейской мысли через русский язык, с другой — перетекание наиболее дееспособных умов на русскоязычную основу. Общество с таким духовным потенциалом, которое к тому же находится под началом крайне апассионарной элиты, ясное дело, не в состоянии нести на себе тяжкий груз государственности. Этим обстоятельством и объясняются многие нынешние проблемы казахов. Они в большинстве своем разочарованы всем: от состояния родного языка до состояния родной государственности. А между тем в казахском обществе не присутствует главное условие, которое необходимо, когда речь идет о создании устойчивого государства.
Государство — это не столько признание соседями твоей независимости, сколько государственная мысль, идея, владеющая умами составляющих общество людей. Если она есть, если она твердо сидит в головах, государство возникнет и крепко станет на ноги, даже если ничто другое не говорит еще о возможности его появления. Созревшая государственная мысль — мощная, всесокрушающая сила. Охваченные ею люди могут ради нее поступиться интересами своего народа, пренебречь такими очень человеческими понятиями, как узы дружбы, кровного родства. Германский император Вильгельм II и российский император Николай II были не только близкими по крови родственниками, но и по жизни состояли в близких, по-человечески теплых отношениях. Называли друг друга уменьшительными именами. Но тем не менее в 1914 году Россия и Германия пошли воевать друг против друга. Чем это кончилось мы знаем. Ведь сами-то императоры не то чтобы поссориться — даже не повздорили. Просто возникли острые противоречия между германским и русским государственными идеями. И императоры тут ничего не могли поделать. Они были государственными людьми… Основатель династии Сефевидов Исмаил I, возродивший в Иране шахскую власть после столетий тюркского и монгольского правления в стране, для этого сначала разгромил государство тюрков-огузов Ак-Коюнлу. Так он положил конец власти тюрок в древнем Иране. Но тут же Мухаммед Шайбани, вытесненный со своими кочевыми узбеками в среднеазиатское междуречье с территории современного Казахстана после создания Казахского ханства, стал угрожать Ирану вторжением. Исмаил I пошел против него. Узбекский хан был убит в бою 1510 году. Так было остановлено очередное движение кочевых тюрок на юго-запад, в направлении и Ирана. В 1514 году Исмаил-шах выступил уже против угрожавших с запада других тюрков — османских. 23 августа состоялась Чалдиранская битва, в которой шах проиграл. Но Иран он все же отстоял. Самое удивительное во всем этом то, что Исмаил I был шахом иранским, а поэтом тюркским. И не рядовым, а классическим. Оказал огромное влияние на развитие всей тюркоязычной поэзии. Он был все равно что тюркский Пушкин, Лермонтов. И при этом — выдающийся государственный деятель Ирана, снискавший славу защитника своей страны от посягательств, главным образом тюрок. Как поэт он был тюрок, а как государственный муж — иранец. Кстати, в двадцатые годы произошла обратная метаморфоза. Деятели из ираноязычных таджиков боролись за создание и укрепление тюркского Узбекистана столь же рьяно, сколь в свое время тюркоязычный Исмаил-шах — ради Ирана. Вот что о них пишет таджикский писатель бухарского происхождения Т.Пулатов: “…такие деятели послеэмирской Бухары, как Файзулло Ходжаев, Абдулло Рахимбаев, Чинор Имомов, которым судьба в 1924 году дала редкую возможность послужить великую службу своему многострадальному народу и оставить свои имена в истории таджиков после имени Исмаила Самани. Но эти таджики — и по рождению, и по земле предков — во имя чуждой идеи пантюркизма… во время национально-государственного размежевания разделили исконные земли таджиков, как тушу гиссарской овцы, отделив голову и сердце — Бухару и Самарканд — от кровоточащего тела, как будто рукой их водил сам дьявол” (московский журнал “Наш современник”, стр. 286-288, № 3, 1998 г.). Кстати, на эту идею — идею единого тюркского государства в Средней Азии поработали в свое время и многие выдающиеся казахские деятели. В их числе Т.Рыскулов, С.Сегизбаев и другие. Эта идея оказалась идеей узбекской государственности. За прошедшие с тех пор десятилетия она проявила наибольшую в Средней Азии жизнеспособность и эффективность. В ходе Первой всероссийской переписи населения было взято на учет всего лишь 535 тысяч узбеков против почти 4 миллионов казахов. Сейчас, по прошествии ста лет, их насчитывается немногим менее 25 миллионов, а нас, казахов — менее 8 миллионов. Да и то мы все более — лишь номинальные казахи. Вот уже много десятилетий узбекская элита, сформированная в немалой степени усилиями выдающихся казахских и таджикских деятелей, проявляет себя как носитель и проводник духа консолидации, катализатор процесса консолидации общества. Нынешние узбеки — этнос с наилучшей внутренней организацией во всей Средней Азии. По сути, они — единственная здесь государственная нация. В соперничестве Казахстана и Узбекистана из десяти козырей девять — в руках Астаны, в том числе все геостратегические и экономические. И лишь один — у Ташкента. И тем не менее Узбекистан как государство укрепился куда больше, чем Казахстан. Потому что единственный козырь у узбеков — это государственная идея, мысль, которой нет у казахов. И этот единственный козырь обеспечивает преимущество узбекским властям в ее отношениях с казахскими властями. Эта реальность, по сути, повторяет правоту старой истины о том, что в нашем регионе есть место только одному достаточно сильному государству. Так было тысячу лет назад. Так есть, судя по всему, и сейчас. За десять лет государственной независимости мы не обнаружили у себя государственной мысли, идеи. Так что теперь вполне закономерно пришли к духовному кризису, который грозит перерасти в крах.
Значит, если мы хотим спастись как единый общественно-государственный организм, надо искать дальше и находить срочно другую мысль, идею данного порядка — более реальную, жизнеспособную. Время не терпит промедления. Ибо часы истории не имеют обыкновения ждать. Надо помнить об этом.