Русский язык для казахстанских властей стал такой же занозой, как для президента Путина – российское НТВ. Это отношение вскрывает политически похотливые желания властей, и именно на нем казахстанская оппозиция более эффективно борется с дальнейшей автократизацией режима. Что касается собственно казахов, ради которых прежде всего вроде был и затеян весь этот сыр-бор с государственной Программой развития языков (читай, только казахского языка!), то с ними произошло то, чего и не ожидали чиновники – они с головой ринулись в русский язык. И причины этого — в социально-экономических основаниях повседневной жизни. Позиция власти к русскому же языку достаточно двулична: предлагаемое ею в этой части рассчитано только на простой люд, а официальная элита продолжит обучение детей за границей, и прежде всего — в лучших российских вузах. Но не все так однозначно и для простых казахов. В программе прямо указано, как сделать безработными не знающих казахского языка, но вместе с тем нет и намека на то, как осчастливить безработного казаха с родным языком. И этот абориген не может занять место, освободившееся после не-казаха или “асфальтного” казаха, ибо, как мы все знаем, не все акимы – круглые сироты. Первое впечатление от новой госпрограммы состоит в том, что язык – слишком важная вещь, чтобы доверять его языковедам
Но, может быть, разработчики Программы вовсе не идеалисты? Во всяком случае, материалистическая подоплека постоянно проглядывает в их неприкрытой логике, что неказахскоязычных работников необходимо гнать с госслужбы и отовсюду, куда только можно дотянуться. Что надо расширять казахскоязычное “социально-лингвистическое пространство” (читай, географическое — почти что жизненное — пространство для казахов). Последнее наше замечание вовсе небеспочвенно — разработчики в другом месте документа проговариваются об этом, с гордостью утверждая, как их рук дело повышение или иных регионах процента казахского населения. Следовательно, там и лучше ситуация с государственным языком.
Более того, мы обнаруживаем еще большее, именно через язык, гиперболизированное преклонение перед всем турецким в языке, не говоря уже о выдавливании кириллицы из казахского алфавита. Не забудем и о настоящем насилии над русским языком, что особенно наглядно проявляется в новообразованных топонимических наименованиях типа “Шымкент”, “Караганды”, “Алматы”, — а, следовательно, “карагандынцы”, “алматынцы”. Незаметно проводится политика лишь словесной поддержки интеграции в рамках СНГ, а в военной области – в рамках Договора о коллективной безопасности. Если и заложены в языковой программе семена интеграции, то прежде всего видится им тюркский мир, Турция, а там и до НАТО недалеко. Тут уж точно идеализмом и не пахнет!
Тем более идеализмом не пахнет от рассматриваемой Программы в связи с тем, что ничего не сказано о взаимосвязи казахского языка и религии. Но, думается, при существующей языковой и религиозной политике Сарсенбаев и Дербисалиев найдут со временем общий язык. Венцом чего станет обновленная государственная языковая программа, где должно быть сказано не только о государственном языке, но и о его связи с религией. И должно быть предпринято реформирование ислама с тем, чтобы Коран читался на казахском языке и богослужение велось бы на казахском языке. Действительно, глупо полагать, что Аллах знал (или знает?) только арабский язык!
Таким образом, пытаясь разобраться с мировоззренческими основаниями языковой Программы, методологически мы обнаруживаем в ней самую настоящую эклектику, то есть мешанину идеализма с самым грубым и примитивным материализмом. При этом примитивность материализма плохо замаскирована, ибо везде проводится плоская материалистическая мысль: нет человека на госдолжности (русскоязычного?) – и нет проблем, есть там “свой” человек – и все языковые проблемы решены. Естественно, что в данном контексте понятие “проблема” не только угрожающе выглядит, но и является ключевом. Поэтому и вся рассматриваемая Программа носит характер попытки “окончательного решения” проблемы если не государственного, то русского языка. Поэтому в Программе словосочетание “решение проблемы” так и выпирают, как оговорки по Фрейду…
Нельзя не обратить внимания и на агрессивно-насильственный характер документа. И сомнительной хвалы достойны разработчики, чуть ли не буквально воплотившие идейную установку одного из современных казахских вождей. Этот господин не так давно возмущался прилюдно: что, мол, за дела — например, беседуют девять казахов на родном языке и к ним подходит десятый, не владеющий казахским языком, и вдруг все переходят на русский язык!? Что, эти девять человек не могут поставить на место одного?
Последнее, к сожалению, имеет слишком большое значение, чтобы можно было бы его игнорировать. Тут уж действительно не до идеализма, так как чересчур по-простому, до предела материалистично указывается и на решающую роль масс (а единица – ноль!), и на целесообразность революционного насилия, и на объект этого насилия (в виде соответствующего субъекта и языка!). То есть, налицо националистически окрашенное политическое подстрекательство. Что разного рода националисты воспринимают не только как некий карт-бланш в своей деятельности, но и как непосредственную команду “фас!”
Но, если в языковой политике содержащееся там насилие традиционно хоть как-то камуфлировалось и прорывалось лишь по неосторожности или в тех случаях, когда до этих разных разработчиков иначе никак не доходила высшая политическая установка, то в языковой Программе это насилие уже никак нельзя утаить. А коль скоро она является государственной, то и насилие приобретает государственный характер.
Следует отметить, что рассматриваемая Программа явилась закономерным следствием не только проводимой соответствующей языковой политики, но и соответствующей национальной политики, так как центральным звеном любой национальной политики является вопрос о языках. И эта политика есть политика “крестового похода” за освобождение казахского языка и, заодно, завоевания “социально-лингвистического” (и географического?!) пространства. Поэтому такие явления, как появление агрессивной языковой Программы, построенной преимущественно на насильственных (в том числе и организационно-экономических) методах, и “национально” окрашенные нападения на Пака и Шушанникова, где в обоих случаях очевиден “казахский след”, существуют не в параллельных мирах, а имеют внутренне общую логику и психологию.
“Язык есть все!” – думают сегодня национально озабоченные идеологи и политики, а также те, кто кормится за счет языка или с его помощью оттирает “своего” соплеменника от корыта, а “не-своего” как бы даже положено ударить клыком. Но мало кто видит обратное, что все — есть язык!
Все превращается в прах, в историю, и тем быстрее, чем оно необоснованней. А все памятники истории есть не что иное, как мертвые языки, которые из глубины веков лишь могут рассказать о том или ином следе, оставленном в истории, в том числе и о казахском…Кажется, что
казахский народ нужен разработчикам языковой Программы лишь в качестве подопытного кролика, а самому казахскому народу, наоборот, подобные и разработчики, и Программа вовсе не нужны!