Живое солнце в мертвом мире
Есть все-таки неизбывные, вечные беды. Их невозможно победить. Но разделить их – можно. Есть на свете, увы, такие острова тоски и безнадежности, что кажутся открытыми тобою лично, только что, сейчас вот древние слова раба-философа Эзопа: “Когда посетит тебя горе, взгляни вокруг и утешься: есть люди, доля которых еще тяжелее твоей…”
Не две тысячи лет, а теперь они сказаны мне – в ту секунду, когда жестко бьет за спиной щеколда. Когда входишь во двор и не больницы, и не тюрьмы, и не приюта. Режим строгий, халаты белые на врачах – это резко заметно на фоне густых мотков крепкой колючей проволоки. Здесь живут и страдают люди, однажды и навсегда отмеченные самой страшной и самой таинственной из всех болезней на свете.
Здесь – лепрозорий. И хозяйка здесь – проказа.
Их было 15 в Советском Союзе. Как раз по числу республик. Их как будто стыдились, к ним близко никого из посторонних никогда не подпускали. О них считалось неприличным говорить в стране, где “человек проходит, как хозяин”.
Но один из таких лепрозориев уже 72 года находится в Казахстане, в 40 километрах от Кызыл-Орды, на берегу Ширкелийского канала. И не случаен выбор. Дельта Сырдарьи, восточное прибрежье умирающего моря, – вот древний очаг проказы на нашей земле. До сих пор здесь витает легенда о том, что всю проказу переносят только рыбаки Арала. Как будто лишь они одни питаются опасной, неизвестной рыбой… Но море отошло давным-давно. И ржавчина проела, истончила корабельные тела в крутых барханах. А вот болезнь не умерла. И умирать не собирается.
— Природа лепры непонятна до сих пор, — говорит главный врач лепрозория Асылбек Измагамбетов, — ее уж много лет не могут разгадать ученые всего мира. Хотя известны очаги, хотя ясен характер течения этой болезни, хотя уже, в принципе, видно, как именно можно ее притормаживать. Но победить пока, действительно нельзя…
Проказа обозначилась на людях уже более двух тысяч лет назад. К ней не привыкли и не привыкнут никогда. Страшна лепра внезапностью, страшна силой своей смертельной атаки. И, конечно, предельно ужасно проказы “лицо”. Человека такая болезнь превращает в чудовище. Вдруг отрастает ухо и ложится на плечо. Вдруг нос превращается в хобот. Или просто проваливается, оставляя зловонный колодец на коже — огромную язву… Больного, словно кто-то мучает невидимой рукою палача, калеными на угольях щипцами. И сделать ничего нельзя. Бессильны и священники, и колдуны, и суперклиники самых богатых и самых продвинутых государств двадцать первого века.
Проказу называли божьей карой. И слово “прокаженный” на всех языках звучало сильнее любого ругательства, считалось страшнее проклятия. Ничего нет случайного в книгах священных. Две тысячи лет живо это библейской наставление: “И сказал Моисею Господь: если у кого появятся на теле как бы язвы проказы, то должно ему жить отдельно, вне стана жилища его”.
Да, о лепре есть новые знания и даже есть обнадеживающие результаты в сложных комбинациях лекарств. Но неизменно главное условие: больной обязан жить отдельно ото всех здоровых и любых других больных. Вне мира. Только за “колючкой” и забором.
Вот тут они и доживают свои горькие, неясно, почему, за что ниспосланные годы. Просто смотреть на прокаженных очень страшно. Нам, попадающим сюда по делу или случаю на время, сделать с этим страхом ничего нельзя. Проказа человека жадно жрет живьем. Особенно охотно – лица, пальцы, уши и носы. Проказа шустро растворяет человеку кости. Так исчезает сахар в кипятке. Типичный облик этих больных – искаженные лица в оврагах глубоких морщин, распухшие брови и губы, дыра вместо носа и алая яма на месте глаз. Прокаженный во все времена был лишен права видеть здоровых людей. Пока не придумали лепрозории, такой больной обязан был предупреждать о себе издалека, ходить с колокольчиком или трещоткой, огибать города и поселки по длинной дуге и только ночами…
Не бывает красивых болезней. Но нет более страшного облика у недугов, чем тот, которым отличается проказа.
Гульмира Ниязымбетова, медсестра лепрозория, хорошо помнит первую свою встречу с такими больными и собственный первый испуг.
Гульмира подробно рассказывает о работе своей, о своем “учреждении”, которым никто никогда не гордился. Гульмира работает здесь десять лет. И помнит, что прежде, в советские времена, тут лепробольных смотрели только русские врачи. Они приезжали сюда из Астрахани, где на берегу Волги есть один из крупнейших во всем мире научных институтов, изучающих проказу.
— Наш лепрозорий близ Кызыл-Орды был засекречен, — говорит Гульмира, — был просто почтовый ящик и все. Никто не ходил к нам сюда, да и мы ни к кому не ходили. Зачем тревога лишняя и нам самим, а прежде всего больным нашим? Незачем. Переживаний тут и без того хватает.
Да, уж… Глубоким вздохом и большим сомнением встречал спецкоров ТРК весь медицинский персонал за этими тяжелыми воротами. Ведь помочь обитателям лепрозория не сможет никто. А вот обидеть, растревожить – их может и одно неосторожное слово. Кожа этих людей абсолютно не чувствует боли. Прокаженный спокойно кладет свою руку на пламя свечи. Но души больных лепрой мгновенно ловят самую тончайшую фальшь.
А мы с оператором Лешей Рудневым были искренни, открыты. И те, кто год за годом привык прятать от людей свое лицо, в конце концов забыли про блокнот и телекамеру.
— Спасибо, дочка, что пришла, не побоялась, — говорит мне Кульпараш. – Ко мне и сын-то мой единственный почти совсем не ходит. Я глаза давно выплакала над своей судьбой. Знала разве, что здесь окажусь? Что буду лежать тут, как старая и никому ненужная тряпка? Я ведь раньше работала, горя не знала. Уборщицей была на механическом заводе в городе Аральске. Болезнь уже была во мне. А я еще смеялась, я еще не знала…
У Кульпараш болезнь протекает в тяжелой форме. Два года назад ей ампутировали ногу, которая и так уже почти сгнила. Эта женщина знает, что ей никогда не поправиться, в мир здоровых, веселых людей – не вернуться. Но умирать она не хочет и не собирается. Согласилась на операцию, таблетки принимает аккуратно и просит дать их побольше. Она отчаянно хватается за жизнь своими маленькими, равнодушными к боли руками. И не она одна. Почти все пациенты лепрозория сражаются за каждый новый день, сдаваться не хотят и выпавшую жизнь не проклинают.
Потрясающе говорил мне здешний врач Вячеслав Дигай. Про то, как капризничают прокаженные, как просят им еще и еще раз “почистить и глазки, и ушки”. Но сам этот доктор потрясает сильнее своими рассказами. Это доктор от Господа Бога. Не я придумала про то, а так ему профессора ленинградские давно уже сказали. В мединституте Ленинграда Дигая просто за руки держали, чтоб не уходил. И столь завидную научную карьеру предрекали, что Дигай стесняется конкретно говорить. Но чистенькой службе в НИИ Вячеслав Константинович без сомнений предпочел совсем другое. Лечить гнойные язвы, осматривать их десятками на дню, изучать их и думать над ними. Своим давно и абсолютно безнадежным пациентам он каждый день упрямо сотворяет сеансы иглотерапии. Дигай, конечно, знает, что иголками не вылечить проказу. Но ими можно чуточку поднять больному общий тонус. И, значит, поддержать. И, чуточку страдания облегчить.
В лепрозории персоналу доплачивают “за вредность”. В лепрозории никогда не работали “за надбавку”.
Сюда надо водить на экскурсию тех, кто кричит, что “у нас не осталось хороших и честных врачей”. На фоне ужасного лика проказы спокойствие врачей особенно красиво и заметно. Не хладнокровие, не привычка и не равнодушие. А именно спокойствие. В лаборатории, где напрямую работают с “палочкой Ганзена” – возбудителем лепры, нас встретили улыбкой. Хотя, если честно, не хочется там улыбаться. И, если уж совсем по правде, не хочется туда и заходить. Лаборантка дает заглянуть в микроскоп. И страшный вирус предстает похожим на малюсенькие розовые спички. Смотрю, почему-то задерживая дыхание, на это злое волшебство. От меня в 20 сантиметрах – та самая палочка, которая одним своим прикосновением легко преображает человека в обезьяну…
— Не бойся, это не опасно для тебя, — тихонько говорит мне лаборантка.
Но думаю отнюдь не о себе. О тех, с кем встретилась уже, чью страшную долю узнала, запомнила, кажется, навсегда.
Передается лепра лишь при многолетнем и постоянном контакте. Нужна и генетическая расположенность к этому вирусу. Просто так, ну по воздуху, скажем, не передается проказа. За всю историю кызыл-ординского лепрозория не заболел проказой ни один из докторов. А вот одна из медсестер тут заразилась. Она влюбилась в больного, за которым ухаживала. И вышла замуж за него. Сегодня их обеих уже нет в живых…
Но, по сути, болезнь по-прежнему – сплошная тайна. Природа не понятна никому. А длительный инкубационный период не позволяет вычислить проказу, задушить ее на старте. Она может себя не показывать и двадцать лет, и полвека. Проказу называют “дремлющей инфекцией”. А пробудившуюся лепру победить уже нельзя.
А порой оживает болезнь откровенно и быстро. Вот 60-летний Кали. Он стал жертвой проказы девятилетним ребенком. И всю свою жизнь он находится тут. В лепрозории. Какая жизнь? Еще какая! Кали тут флиртовал вовсю, он заводил романы с прехорошенькими лаборантками-медсестрами, когда таковые появлялись в учреждении. Прокаженному, кстати, Виагра и что там еще возбуждает мужчин, не нужны. Кали бузил и крепко выпивал. Как сам сейчас говорит, искал успокоения, смотрел, чем можно заглушить тоску и боль. Потом понял, что нечем. И перестал выпивать. И судьбу свою принял спокойно и твердо.
— Аллах никому не дал полис от всяких болезней, — спокойно и веско сказал мне Кали, — сегодня я болею, завтра может заболеть любой другой. Не знаю, почему пал выбор на меня. Не думаю, что сам я в этом как-то виноват. Судьба такая. А перед судьбой достоинство терять никак нельзя…
Кали – явный и признанный лидер среди здешних больных. Он, как Кулау-прокаженный из прекрасного рассказа Джека Лондона, готов сразу драться с любым, кто обидит его самого и его друзей. А друзей у него в лепрозории множество. Ведь прокаженные, а их сейчас под этой крышей собрано 130 человек, находятся в одной обители десятки лет. Влюбляются и женятся — да по несколько раз! И часто рожают детей.
А дети – это самая печальная страничка в биографии больных. Ведь дети, как правило, рождаются абсолютно здоровыми. А раз так, то больные опасно и неизлечимо родители очень скоро становятся им не нужны. Поделать с этим ничего нельзя. За детей своих этим больным остается молиться.
До 18 лет дети прокаженных живут в интернате, который находится около лепрозория. Мы были там. Читали письма бабушкам и мамам. Такие письма пишут только малыши. Подрастая, дети пишут реже, реже. Потом перестают писать. Совсем.
А родители, задыхаясь от запаха собственных язв, к которому невозможно привыкнуть, все время думают о детях. Они копят деньги для них. Ведь в лепрозории живут на полном и, поверьте на слово, достаточном в наши нелегкие времена государственном обеспечении. Тут все казенное. Даже зубная щетка. А пенсия идет в копилку. И передается только детям.
— У нас тут хорошо вообще, земля особенно хорошая, — рассказывает Орынкуль, — вода-то рядом, можно дважды за год урожай собирать…
Все прокаженные, в ком остаются силы, обожают работать в огороде и в саду. Картошку они нынче посадили, еще – морковку и укроп…
Но цветы много лет в лепрозории почему-то сажает одна Орынкуль-апа. Она не знает, как зовутся те цветы. И узнавать не хочет. Она, опершись на тяпку, уверенно говорит мне, что эти цветы – словно капельки солнца.
Она права, конечно, Орынкуль-апа. В Казахстане сегодня живут 850 прокаженных. Жизнь каждого из них – отдельная трагическая повесть. Верно сказано Эбнером-Эшенбахом, немецким философом: “Самые худшие болезни – не смертельные, а неизлечимые”. Но Орынкуль-апа, как и другие прокаженные, не ропщет на судьбу.
И расцветают в лепрозории цветы. Они действительно в суровом, в мертвом мире лепрозория похожи лишь на солнце — и больше ни на что…
Кызылорда — Алматы