В минувшую среду в пресс-центре медиа-холдинга “31 канал” состоялась встреча президента НАК “Казатомпром” Мухтара Джакишева с представителями ряда алматинских и республиканских СМИ, на которой он ответил на вопросы журналистов. Ниже представлена стенограмма этой встречи в сокращенном виде.
— Мухтар Еркинович, что явилось мотивацией вашего известного доклада в стенах парламента?
— Вы помните, что еще до моего выступления в парламенте в СМИ началась кампания против добычи урана в Казахстане, появились материалы о том, что рождаются телята с отклонениями и что якобы в этом виноват «Казатомпром» (в дальнейшем КАП. – Ред.). Была создана парламентская комиссия, которая провела мониторинг нашего производства. Высказанные прессой опасения не подтвердились. Но это не значит, что проблемы радиационной опасности в Казахстане не существует.
Поскольку последняя организация, которая занималась радиоэкологией, сейчас находится в составе КАП, то мы оказались носителями информации о том, что творится в республике в плане радиоэкологии. Причем даже у нас устаревшая информация, т.к. последние данные такого рода датируются 1996 годом. Когда об этом узнали парламентарии, они попросили, чтобы мы представили им результаты имеющегося в наличии обследования. В нем содержалась информация о радиационной обстановке в стране, т. е. мы показывали природные и техногенные загрязнения радиационного характера, привели общее количество имеющихся на территории страны отходов. Мы заодно дали и приблизительные оценки по рекультивации того “наследия”, которое нам досталось со времен Советского Союза. В результате возникла цифра 1 миллиард 110 миллионов долларов, которые ориентировочно необходимы для рекультивации. Условно мы исходили из параметров — $3 на кубометр. В мире эти цифры колеблются от 2 до $40, мы взяли $3, т. е. ближе к нижней границе. И все равно сумма получилась достаточно солидная — это связано с большой территорией, на которой присутствует радиоактивное загрязнение, с большими объемами низкоактивных отходов на территории республики.
— Можно ли узнать, сколько тонн отходов ядерной промышленности подлежит утилизации и какова суммарная мощность излучений по всему Казахстану?
— На территории Казахстана общее количество радиоактивных отходов составляет 237 197 тыс. тонн суммарной мощностью 15 486 900 Кюри. Есть три группы отходов: высокоактивные, среднеактивные и низкоактивные. Первая группа (450 тонн) — отработанное ядерное топливо нашего реактора БН (Актауский реактор. – Ред.) общей активностью 1 900 тыс. Кюри. Среднеактивные — 6 532 тыс. тонн общей активностью 13 165 850 кюри. Это отходы, связанные с деятельностью Семипалатинского полигона – отваливающиеся породы после подземных ядерных взрывов. И низкоактивные — 230 663 тыс. тонн общей активностью 295 050 Кюри.
Здесь можно проследить по градации, чем отличаются высокоактивные отходы от низкоактивных. Если смотреть по объемам, то 230 млн тонн гораздо больше, чем 450 тонн. Но если оценивать активность, то у этих 450 тонн она выше в шесть с лишним раз. Но при этом из-за огромного количества низкоактивных отходов как раз и получаются большие суммы на рекультивацию.
— Мы любим ссылаться на зарубежный опыт. Каковы технология и практика захоронений низкорадиоактивных отходов, скажем, в Европе?
— До 1983 года в Европе просто копали траншеи, и не упаковывая, складывали туда отходы, засыпали — и все. До сих пор в той же Шотландии радиоактивные отходы растворяют до безопасной концентрации и сливают в море. И это происходит под контролем международных экологических организаций. А скандинавские, северные экологические организации — самые щепетильные. В Москве рекультивация производится в Зеленограде предприятиями «Радон»: сюда свозятся отходы, помещаются в бочки, прессуются, заливаются бетоном, потом это размещается под землей. Причем эта методика захоронения низко- и среднеактивных отходов появилась недавно. До 1983 года все или сливалось в море или складывалось в траншеи и засыпалось. На вопрос, надо ли рекультивировать таким образом захороненные отходы, международные организации экологов ответили отрицательно, потому что активность тех отходов давно снизилась. Остался только природный фон.
— Интересно знать, какой может быть динамика процесса развития всех этих фонящих отвалов и прочих бесхозных источников радиации, если все останется в прежнем виде? Например, что с ними будет через 5-10 лет?
— Предусмотреть до мелочей то, что может произойти спустя десятилетие достаточно сложно. Представьте, чтобы сделать математическую модель, надо подсчитать «розу ветров», скорость ветра и т. д. То же самое касается и Семипалатинского полигона. Если идет разнос отходов подземными водами, то чем больше времени проходит, тем дальше вода разносит…
Понятно: через 10-15 лет лучше не будет. Это определенно. Я считаю, нет смысла прогнозировать последствия. Надо быстро рекультивировать отходы, а не ждать и не наблюдать, как все это будет разноситься.
— Давайте поговорим о низкорадиоактивных отходах. Это что — шлаки, использованная в ядерных реакторах вода, еще что-то? Просветите, пожалуйста, нашу аудиторию…
— К низкоактивным отходам относятся бумажные салфетки, одежда с АЭС, защитная обувь, одеваемая поверх основной, медицинские шприцы и т. д. Все это не требует особой защиты. Человек, который все это упаковывает, должен быть в резиновых перчатках, но зачастую он работает даже без перчаток.
Среднеактивные отходы имеют уже большую концентрацию радиоактивных веществ, это части оборудования, загрязненная почва, т. е. материалы, которые имеют так называемую наведенную радиацию, но не сам по себе уран, не трансурановые элементы, а то, что с ними контактировало.
Низко- и среднеактивные отходы имеют короткий срок жизни. В этом и состоит их отличие, допустим, от токсичных веществ. Если радиоактивные отходы в конце концов всегда становятся безвредными, то токсичные вещества остаются опасными и через миллионы лет. Но повторюсь: короткая жизнь именно у низко- и среднеактивных отходов.
— И какова же наша технологическая готовность к приему этих отходов?
— Сама наша методика захоронения ничем не отличается от Западной. У нас, я считаю, даже лучшие природно-геологические условия, потому что в Актау имеются огромные пласты морских глин. Актауское урановое месторождение представляет собой костяки ископаемых рыб, в составе костей которых, помимо урана, было большое количество фосфора. Когда стране нужен был уран, усилиями геологов было найдено это месторождение. Дальше было выкопана большая яма глубиной 150 метров, изъят уран и полезные ископаемые, а сама яма осталась.
Идея нашего захоронения в следующем: мы взяли уран на 100 тыс. Кюри, а теперь положим туда же другой активный материал, а сверху опять все засыплем глиной. При этом получается стократное превышение необходимых норм безопасности. Если отходы положено засыпать слоем земли 80 см, то у нас намного больше. Причем мы брали из-под земли уран, который имеет период распада 4,4 млрд лет, а кладем туда материал, который максимум через 100 лет станет безопасным. В этой условно говоря яме 30 процентов ее площади можно выделить под “чужие” отходы.
-В России, как известно, идет бурная дискуссия вокруг точно такой же проблемы. Как вы оцениваете эту ситуацию и проецируется ли она как-то на Казахстан?
-Наша идея захоронения отходов возникла как раз в результате парламентского слушания. И то, о чем мы сейчас говорим, не совсем российский путь, потому что Россия предполагает завоз отработанного ядерного топлива. А это высокоактивные отходы. Но Россия может себе это позволить: у нее есть технологии, там же все равно работают с собственным отработанным ядерным топливом. Есть заводы с незагруженными мощностями. Они просто путем привлечения чужого отработанного материала дозагружают свои заводы, получают достаточно большие деньги, которые в дальнейшем направляют на улучшение экоситуации, доставшейся им от Союза.
Когда нам было предложено использовать опыт россиян, мы сказали, что перерабатывать ядерное топливо не можем, поскольку у нас нет таких технологий, нет даже мест, где хранить. Но у нас другое преимущество — у нас есть месторождения, где мы выбираем уран и где можем хоронить низко- и среднеактивные отходы. Есть возможность таким образом заработать деньги на конкретное улучшение радиоэкологической ситуации.
Безусловно, оценивать риски надо, нужно подключать к этому делу общественное мнение, прессу. Важно чтобы оценка была объективной, на уровне доказуемых аргументов. Недавно в газете «Деловая неделя” была опубликована статья «Нужны ли Казахстану отходы?» Конечно, если так ставить вопрос, то получишь запрограммированный ответ. Я тоже отвечу: не нужны Казахстану отходы, ни собственные, ни чужие. И когда в качестве аргумента приводят мнение пенсионера, который говорит: я выращиваю помидоры в огороде, вы завезете отходы, и все это взорвется к чертовой матери. Если рассуждать на уровне таких аргументов, тогда мы никогда не придем к единственно верному решению.
Понятно, ведь эта тема очень удобна для политических спекуляций, на ней очень легко сделать себе имя, но в итоге отходы останутся не захороненными, экологическая ситуация будет ухудшаться, и все мы останемся в проигрыше. Но понятно и другое: вокруг урановой промышленности стереотипы сложились исторически. Раньше такое интервью было бы невозможно, вы бы даже не знали ни моего имени, ни того, что такая промышленность вообще существует. В силу закрытости и возникали фобии и стереотипы: допустим, страх перед радиоактивными отходами гораздо сильнее, чем перед токсичными, хотя последние намного опаснее. Поэтому представление людей надо менять, рассказывая людям о ситуации в этой сфере в мире и у нас.
— Существует мнение, что даже “заработав” такие солидные деньги, мы не сможем ими верно распорядиться и получить от них пользу. А вы как считаете?
— Это опять отголоски российской пропаганды. Там есть Григорий Алексеевич Явлинский со своим падающим рейтингом, ему надо привлечь к себе внимание, и он говорит: «Я не сомневаюсь, что все это технически осуществимо, но другая проблема – мы разворуем деньги «. И он уже — герой народа…
Тут проблема не в том, что кто-то захочет на этом деле что-то заработать. Речь идет о том, чтобы сделать все абсолютно прозрачным: есть контракт, есть специальный счет, на который поступают деньги. Кто будет контролировать спецсчет давайте будем решать вместе. Кто у нас вызывает больше доверия: правительство, парламент, президент? Создается проект, представляется его расходная часть, правительство, президент или парламент одобряет его, со спецсчета берутся деньги, передаются подрядчику, он выполняет работу — вот и все. У кого хватит смелости что-то разворовывать при такой схеме я не представляю. Я считаю, что не надо идти на поводу у российской пропаганды. Не настолько мы жуликоваты, глупы и бездарны, чтобы позволить украсть деньги со специального счета. Это, на мой взгляд, из области фантастики…
— В Казахстане существует собственная атомная промышленность. Создают ли новые проблемы действующие предприятия?
— Мы работаем на месторождениях, в которых уран находится глубоко под землей, в песке между двумя слоями глины. Мы бурим скважины, опускаем туда трубы с фильтрами и через ряд скважин подаем туда раствор, этот состав переводит уран в растворенное состояние, смесь мы поднимаем вверх по трубе, забираем из нее селективный атом, а раствор (1%-ная серная кислота с кислородом) опускаем снова под землю. То есть мы не привносим под землю ничего такого, чего бы там раньше не было. Спустя 13 лет подземные воды будут иметь тот же состав, что и до нашего вмешательства, только концентрация урана гораздо меньше. Этот метод безотходный- под землей вместо людей работают растворы.
Вообще на действующих предприятиях проблем с радиацией нет, потому что там работают специальные службы, которые следят за этим. А проблемы остались от бездействующих предприятий, которые начинали работать в то время, когда ни мы в Советском Союзе, ни в мире вообще никто не представлял, что такое радиация.
Публикация подготовлена Майгуль Кондыказаковой