Убить мамонта

Бранил Гомера, Феокрита;

Спасибо Альберту Эйнштейну, что он, пусть и осторожно, однако сказал, что материи во Вселенной не существует, есть только масса энергии, которая, как известно, не появляется и не исчезает, но прихотливо принимает различные формы — дерева, слона, планеты, звезды, человека или травы. К сожалению, человечество по сей день не оценило величие этого открытия, а потому попугайно и повторяет известные строки: “Был мир глубокой тьмой окутан. Да будет свет! И вот явился Ньютон. Но сатана не долго ждал реванша — пришел Эйнштейн, и стало все, как раньше”.

К изумлению тварного большинства, однако, не все оказались тупоголовыми. Они и поняли то, что недавно казалось невероятно загадочным, а именно, что пища, которую поглощает все живое, в свою очередь тоже поглощает нечто живое, и это значит, ничего неживого во Вселенной нет — идет постоянный энергообмен живого с живым, и не только за счет поглощения одного вида живых энергий другими, но и на совершенно ином уровне, так как энергии, оказывается, существуют в двух видах: физические , когда мы восполняем запас своих сил, и метафизические, то есть духовные, когда мы за счет восхищения красотой леса, ночного неба или картины великого художника тоже увеличиваем, только несколько иной, отнюдь не физический, но тем не менее энергетический потенциал. Это и позволяет сегодня объяснить явления, недавно казавшиеся буквально колдовскими, — любовь, например. Как мы говорили о ней, впрочем, и продолжаем говорить? Мол, она неизвестно откуда появляется и неизвестно куда исчезает. Ни дать ни взять — волшебный феномен. С открытием Эйнштейна мы можем объяснить понятие “любовь” чуть ли не научно, сказав, что любовь — это притяжение двух разнотворческих энергетических полей, которые служат для пополнения друг друга и создания совершенно новой массы энергии, попросту говоря, нового человеческого существа, нового тигра или, да-да, новой звезды. И было бы все понятно окончательно, если бы мир был физическим, и — только физическим, условно говоря, материальным. Но в том-то и загвоздка, что наши чувства, наши душевные порывы, нашу тягу к творчеству, в том числе и к творчеству метафизическому, которое и возбуждает в нас духовное притяжение друг к другу, не половое чувство, а именно любовь, ни к какой материи не отнесешь, а потому приходится признать, что существует область знания, пока лишь поверхностно доступная нашему пониманию, что мы лишь нащупываем сущность бытия — соотношение живых, или физических и метафизических, энергетик, а потому удивляемся якобы существованию параллельных миров, хотя на деле идет взаимодействие, во-первых, различных форм биомасс как первичного космического начала, во-вторых, человека и ноосферы — генетического наследия прошлого, в-третьих, человека и Бога как двух мощнейших природных энергетик, по-иному говоря, пока еще слаборазвитого, но потенциально сильного “разума души” человека и развитого до пределов Вселенной “разума души” Творца. Эти две ведущие энергетики Мироздания пока не могут взаимодействовать гармонично из-за очень слабо развитой, но главное — почти непознанной, метафизической сущности человека, а потому пусть нам не кажутся загадочными и непредсказуемыми наводнения, землетрясения или войны: наука сегодня знает, что Вселенная постоянно расширяется, одухотворяя, то есть насыщая жизнью, какое-то, пока неведомое нам, пространство, и это значит, Богу крайне нужны для своей деятельности как физические, так и метафизические энергии, которые он и черпает, возбуждая космическую биосферу, в том числе биосферу и ноосферу Земли. Вряд ли бы это понадобилось, если бы человек действительно отвечал своему званию “венца Творения”, то есть стал Вторым Богом Мироздания, что и есть его предназначение и к чему он устремлен, даже не понимая этого.

Рассмотрим приведенную выше схему дальше. По мере накопления духовной энергетики человечества (этап 2), то есть по мере воплощения в персонифицированных богах (Афина, Артемида, Аполлон, Афродита и т.д.) своих знаний о космическом единстве физического и метафизического (попросту тварного и личностного) у человека появилась необходимость запечатления своих открытий, то есть потребность в письменности — его уже перестали удовлетворять исключительно капищное строительство (передача духовной энергетики через ощущения) и случайность цивилизационных достижений (изобретение инструментов для облегчения труда), рассказы о которых передавались изустно, ему захотелось вечности уже здесь, на Земле, того, чтобы отдаленные потомки знали, чем духовно жил и какие открытия в себе и вокруг себя сделал еще слабенький, первобытный, но уже устремленный к великим истинам индивид. И понимая ее силу, сразу же “тайну” письменности присвоили себе жрецы. Именно они, пользуясь хищническим разумом своим, направленным на собственное тварное насыщение (иждивенчество), принялись, и — небезуспешно!, убеждать паству в ненужности усвоения нового знания (письменности), так как, мол, именно жрецы растолкуют, что нужно и чего не следует делать в жизни — зачем утруждать каждому себя, если за тебя потрудятся “благодетельные люди”, то есть попы, ты только корми и пои их как следует, строй им дворцы, создавай все другие необходимые блага и — будешь безмерно счастлив. Не правда ли, мы эту сволочную проповедь слышим и сегодня, хотя, на первый взгляд, она вроде бы широко и не рекламируется, если не считать бесконечных экономических изысков журналистов и другой шушеры, у которой душа переполнена лишь тварным творчеством, так как обо всем остальном думать попросту лень. Так духовное рабство масс превращается в рабство физическое (кормление, поение скотины в виде человека, его каторжный труд днем и секс ночью — чего еще нужно человеку?); главное — создать экономическое изобилие (по Марксу: “социальные условия”), а на самом деле, чтобы утопали в роскоши жрецы и перешедшая на их сторону знать — все эти вожди и вождишки. Другими словами, тот же лозунг “Убьем мамонта!” как был, так и остался основным поводырем человека, хотя постоянное ощущение оскопленности этого лозунга, невесть откуда берущееся стремление к свету познания, накрепко связанного с творчеством (к рационализации, например), болезненно тревожило душу, и он, человек, пока еще непросвещенный ко времени появления письменности, начинал соображать весьма примитивно, что стоит только скинуть с себя вериги рабства всех этих извращенцев от экономической идеологии (уничтожить рабовладельческий строй), как все встанет на свои места. Он еще не понимал того, что свобода метафизических (творческого познания) энергий зависит отнюдь не только от внешних условий (от насилия той или иной формации), а главным образом от его хотения, чтоб за него думали другие. Именно это хотение, согласитесь, по сей день висит над человечеством, как черная туча. Хотя вовсе не хочу сказать, что внешние сковывающие инициативность индивида формы не играют никакой роли, однако индивидуальный страх оказаться один на один с самим собой, то есть с личной ответственностью за всех и за все, до определенных моментов проявляет себя сильнее всех внешних форм бытия, а потому нам очень хочется быть рабами “благодетельных” негодяев, чтобы потом показать на них пальцем и сказать: они, они во всем виноваты, а я всего лишь исполнял указания этих недоумков! (Вспомните гитлеровских генералов на судах. Разве именно это не говорили они? Вспомните сталинских прихвостней, сваливших свою вину на прах недавнего кумира).

На третьем этапе своего развития человек наконец осознает, что физическая и метафизическая энергии Космоса, имея свойство пересоздания одной в другую, объединены в Целое, которое он и поименовал Единым Богом. Осознал он и то, что достигнутое знание могущественно, всеобъемно и величественно, а потому должно принадлежать всем. Так возникает книгопечатанье, которое принимается вырывать человека не только из-под идеологической власти жрецов, но из-под силовой власти вождей и вождишек. Дорога к полному освобождению нелегка. Нас то и дело насилует и останавливает в движении к совершенству традиционность (привычка к выработанным, хотя давно устаревшим канонам быта и бытия) — основной носитель страха перед самостоятельностью.

Над тем, как победить этот страх перед самостоятельностью, перед ответственностью за всех и за все, как победить желание переложить эту ответственность на плечи якобы сверхумных вождей, которые будут всегда повинны во всех твоих бедах и бедах твоих соплеменников, человечество задумалось на четвертом этапе своего развития. Появились люди, которых мы называем “деятели культуры” (мудрецы от физического — цивилизаторы, и от метафизического — духоискатели), а вместе с ними возникло невероятное количество творческих работников самых различных направлений — этнографы, математики, химики, биологи, мастера изобразительного искусства, журналисты, градостроители, то есть информационное поле (особенно с осознанием себя значимой частью (сотворцом) Вселенной и получением интернета) стало расширяться с невероятной скоростью, а вместе с этим возникло мощное разрастание метафизической энергетики человека. Количество знаний о Вселенной и о самом себе в этой Вселенной стремительно стало увеличиваться, качество же реализации этих знаний оставалось и остается прежним: убить мамонта со всеми вытекающими из этого акта последствиями. В поисках выхода человек начал менять формации: рабовладение на феодализм, феодализм на капитализм, капитализм на социализм, демократию на диктатуру, диктатуру на олигархию, олигархию на тиранию, — и каждый раз рушил новое здание, так как с удивлением для себя понимал, что, несмотря на небольшие подвижки в сторону раскованности духосознания, он, тем не менее не может избавиться ни от внутреннего, ни от внешнего рабства — только тем и занят, что убивает “мамонта”. Иными словами, от столетия к столетию идет нарастание противоречия между стремлением человека к собственному вочеловечению и формами жизни, которые неизменно останавливают его на скотском состоянии. Однако нравится это кому-то или не нравится, духовная энергетика рвется не к частичной, а к полной реализации. И если нет этой полной реализации, в смысле совершенствования себя и остальных, а отдельные индивиды все-таки добиваются для себя относительной свободы, появляются великие художники, великие писатели, великие актеры, великие музыканты и великие ученые. Однако всегда в истории было так, что основная масса населения не имела даже относительной свободы, так как ее вынуждали постоянно думать лишь об одном — о зарабатывании средств для пополнения своей физической энергетики, то есть по-прежнему убивать и убивать “мамонта”. Сказанное вовсе не означает, что одурачиванию индивида способствуют лишь внешние факторы — насилие со стороны всякого рода жрецов. Именно так думали Маркс и Энгельс, а потому и предложили заменить капитализм на систему социальных гарантий — социализм, который фантастическим образом должен якобы перерасти в коммунизм (в моей интерпретации — в Царствие Божие). И что же в результате? Действительно в СССР были обеспечены социальные гарантии: право на труд, право на отдых, право на образование, на медицинское обслуживание, на защиту от жрецов со стороны профсоюзов и депутатов из советов. Мы, что же, захотели действительно интенсивно трудиться и интенсивно учиться? Полноте, граждане, единственное право, которым нам и в самом деле захотелось воспользоваться, — это право на отдых под медицинским контролем! Будучи старым человеком, искренне свидетельствую: это вранье, будто не издавались умные книги, в которых разбирались коренные вопросы бытия, — книжные прилавки просто ломились от изданий Платона, Аристотеля, Плутарха, Канта, Гегеля, Шеллинга, а в библиотеках пылились энциклопедии самых различных изданий. Словом, знай — не хочу. Но ведь чтобы знать, нужно прилагать усилия. Даже усилий, однако, чтобы понять существо проблем, поднятых и решенных такими гигантами, как Пушкин, Гете, Шекспир, Достоевский, Толстой, Чехов, причем решенных очень популярно, нам прилагать не желалось. Да ну их всех к черту — этих умников! Нам бы кто-нибудь все разжевал и положил в ротик — вот то житуха!

Первым, как мне думается, объемно пришел к пониманию этой мысли Петр Великий. Давайте посмотрим, какое общество получил в управление непревзойденный государь? Помещики, организовав из своих крепостных так называемые отряды самообороны, на деле почем зря грабили друг друга. Еще более свирепыми, не только в смысле грабежа, но и в смысле соперничества с властью, были крупнейшие денежные \»мешки\» — бояре. Дьяки же, якобы блюдя закон, на деле становясь то на одну, то на другую, то на третью сторону, вымогательски грабили и первых, и вторых, и третьих, то есть и помещиков, и бояр, и казну верховной власти. Как видим, в этой свалке, в отличие от времени СССР, простому народу не было места: рядовой член общества влачил жалкое существование — он был лишним при дележе пирога, который сам же постоянно и пек, а потому даже не стремился хоть что-то делать для возрождения подыхающей Родины. Нет сомнения, что при таком положении властвовал всегда физически (и — только физически!) собственнический охлократизм — тварность общества стала самопожирающей. А теперь смотрите: если помещиков поименовать средним классом, бояр — олигархами, дьяков — чиновниками, а духовно ленивый народ — быдлом, мы один к одному получим индивидуализированное (безличностное), по недоразумению названное “демократией”, американское общество, впрочем, любое современное демократическое — тоже, хотя до Петра в России была довольно жесткая форма правления — монархия, что свидетельствует о том, что вовсе не в формациях дело, не в том, какова внешняя форма системы, а в содержании (идеологической направленности людей, находящихся внутри системы: если идеология способствует раскрепощению духосознания — она созидающа, если же нет — разруха всего и вся неминуема). Иными словами, для получения, пусть относительной, гармоничности форма должна сливаться с содержанием духосознания на сегодняшний день и совершенствоваться по мере разрастания объема содержания, иначе ни одна форма не ответит желаниям системы “человек”, так как насильственно вгоняя содержание в форму, мы стискиваем это содержание, то есть создаем дисгармонию, или ведем подготовку всеразрушающего взрыва. То самое “процветающее” американское общество, на которое мы так любим с восторгом показывать пальцем, на деле — случайное скопище человекоподобных особей, загнавшее духосознание в тварные (скотские) рамки якобы демократии, стоит на пороге страшнейшей катастрофы, которая непременно отразится (уже отражается!) на состоянии всего мира.

Будучи законченным государственником, как Петр, он даже мечту марксистов о сломе жесточайшей машины, дезактивирующей любые формы, существующие внутри формы “государство”, выбросил на помойку. Была ли эта машина, однако, такой, как всегда? Ой ли! Именно Сталин, и — впервые в истории, понял, что радость бытия (гармония разума и души в созидательной деятельности) есть искомый философский камень, и он в метафизических целях — в целях реализации позывов духа, снимал напряжения от стрессов общественной жизни всенародными праздненствами по поводу трудовых подвигов отдельных индивидов, по поводу метафизических подвигов Чкалова или Расковой, по поводу научной папанинской экспедиции или спасения экспедиции Шмидта. Далеко не всегда, но часто (пример тому — Шолохов), скрепя сердце, мирился с метафизическими изысками писателей, выходящими за рамки программной метафизики, хотя и обуздывал их с помощью подкупов и безудержных славословий. Не жалел никаких средств на развитие науки; возносил с помощью печати до небес достижения этой науки. Эта явная сублимация, однако же, дала по сей день неоцененные плоды: люди в конце концов стали понимать, что в каждой победе отдельных личностей заложена частица всенародной творческой воли, и значит, народная жертвенность (пусть и насильственная) не напрасна, эта жертвенность приводит к значимости всех и каждого, мало того, подталкивает индивида именно к развитию в себе личностности, будит стремление к достижению все новых и новых высот, а говоря по-другому, создает всеобщую радость бытия, то есть, конечно же, далеко не полную, но — гармонию. После Сталина страной Советов было испытано нечто подобное лишь однажды — после полета Гагарина. Согласитесь, что феномен мощного духовного подъема масс требует осознания тех способов, какими Сталину удалось осуществить это необычайное дело.

Разумеется, феномен относится к разряду метафизических, а потому достигался с помощью метафизических мер воздействия. Я уже писал, что в подоплеке ленинско-сталинской идеологии, пусть и не без серьезных издержек, лежало метафизические Учение Христа, где главное — личностность и взаимопатернализм (взаимозащита, взаимозабота, взаимосуд совести, взаимосоучастие, взаимопроникновение), которые с такой силой и с таким блестящим результатом были испытаны и использованы еще праотцом нации Сергием Радонежским, а позднее, частично, в реформах Петра, то есть “двойная система” физики и метафизики (“разума души”) принялась за свою созидательную работу. Важно отметить, что Идея личности, живущей по принципу “поступай с другими так, как ты хочешь, чтобы поступали с тобой” (взаимопатернализм), нашла свое конкретное выражение в лице самого Сталина. Он сделался как бы богом, сотворившим эту Идею. И то, что бог этот жил рядом с людьми, что его можно было не только видеть, но и потрогать, то, что он, как и рядовые граждане, постоянно трудился “разумом души”, совершенно правильно, в сознании недоличностных масс, разумеется, преследуя инакомыслие — хотя очень часто это инакомыслие было направлено на углубление понимания философии Сына Божьего (Киров) — лишь усиливал самое Идею, делал ее зримой, так как в имени живого бога Сталина как раз и концентрировалось главное содержание эпохи — те самые личностность и взаимопатернализм. Иными словами, любовь к Идее в виде земного бога стала вочеловечивать общество. Разумеется, ни Петру, ни Сталину не удалось вселить в общество стопроцентную добродетель (сами были не слишком добродетельны), но то, что именно добродетель начала просыпаться и завоевывать все большее пространство — неопровержимо. Тимархи (с греческого — временщики), пришедшие на смену Сталину, перестали трудиться именно “разумом души” — выбросили метафизичность человеческой натуры на свалку, а потому личностность была подменена лидерством (охлократичностью групповщины), взаимопатернализм превратился в патернализм власти, радость бытия сделалась радостью быта — жратвой и сексом, соборность заменена индивидуализмом, а все это открыло двери тварности мышления, по их мнению, видимо, Идеалу. К чему эта тварность мышления привела, рассказывать, наверно, нет надобности.

Но мы и сегодня плюем на метафизику — на постоянное нарастание духовной энергии, вновь и вновь стремимся убивать исключительно “мамонта” — насыщать исключительно брюхо, а потому входим в такое противоречие между накоплением содержания и формами его реализации, что деяние это непременно должно привести к катастрофе. Желанием убить “мамонта” и — только “мамонта”, мы довели себя до отвращения к думанью, а потому не понимаем, как и за тысячи лет до наших дней, что нельзя в любую форму всунуть любое содержание: если содержание — тонна, а форма — кубический сантиметр, то форму эту попросту разорвет масса содержания. А потому нужно добиться того, чтобы само метафизическое содержание определяло физику формы, в которую оно будет помещено. А для этого думать надо. Думать! И — учиться!