В поисках языкового Жер Уюка

Наше человеческое “я” находится в бесконечном поиске гармонии в отношениях между собой. Пути её достижения выбираются в соответствии с обстоятельствами жизни и распоряжением Времени. Поиск гармоничного, созидательного и когда-то утраченного приводит к созданию креативных схем различного облика. Забытый сегодня автор первых утопий Томмазо Кампанелла, просидев десятки лет в пыточной “крокодиловой” яме, по выходу из нее на свет божий, предложил свой тип гармонии в виде сочинения “Город Солнца”. У каждого своя идея гармонии. Хороша она или плоха, но необходимость ее существует. Иначе силы хаоса станут доминантными, захлестнут и унесут безвозвратно хрупкое равновесие в понимании между людьми. Везде и всегда есть свой символ гармонии. Вот и искал Асан Печальный, поэт-жырау в бескрайних казахских степях свою гармонию, называя ее Жер Уюк, землей благословенной. В ней – гармония чувств, гармония звука, гармония в природе, гармония в человеке, гармония в словах, гармония во всем, что окружает тебя. Достижение гармонии без такого важного слагаемого как язык – главного орудия общения — призрачно. Не договориться, не построить, не победить — способствует хаосу.

По проблеме языкового общения, а если быть точнее, по проблеме государственного языка стрел сломано и выпущено немало, и некоторые достигли цели. Уже растет поколение, которое бежит из школы, перекидываясь казахскими словами, и может ответить на вопрос \»Как дела?\» – \»Жаксы\» или \»Ептем-септем\», в зависимости от настроения. Телевидение, средства массовой информации, вывески, ценники и многое другое указывают на государственный язык как доминанту, при этом оставляя право на общение между гражданами русскому языку. Языковое окружение приняло форму недостроенной Вавилонской башни в начале ее строительства – “…построим себе город и башню, высотою до небес; и сделаем себе имя… ”. Согласно библейскому сюжету, она рушится из-за людской гордыни достигнуть небесного, священного, обрекая их на поиски гармонии в общении между собой – “… вот, один народ, и один у всех язык; и вот что начали они делать… смешаем там язык их, так чтобы один не понимал речи другого…и они перестали строить город” (Библия. Кн.Бытие, гл.11, 4-8). Парадоксально, но факт — желание творить вызывает хаос в отношениях, в коммуникативной способности языка.

Дело отнюдь не в том, кто будет знать язык и в каком объеме. Очевидно, что жить в стране и не знать языка – это провокация, организованная нами самими и направленная же против нас. И дело не в изучении делопроизводства на государственном языке. Он, кстати, достаточно схоластичен, в отличие от живого, народного, такого искрометного и ассоциативного. Дело в достижении все той же гармонии, законами которой на протяжении многих веков владела степь. Ее пространство в диахронии и синхронии прекрасно принимало и развивало языковые субстанции на всех уровнях. Язык вербальный определяет основные стороны нашей жизни. Есть еще язык предметов. Его тоже надо понимать. Язык жестов, язык движения, язык обрядов. Мир представляется в скоплении знаковых текстов, за которыми стоит общение и понимание друг друга.

Небезызвестный герой народного юмора и смеха Ходжа Насреддин утверждал, что если хочешь узнать, на каком языке говорят люди, сходи на базар. В наше суровое время, разбитое кризисом и помноженное на неистребимую мечту выйти из него, рынок (не путать с другим рынком, там преимущественно английский language) — показатель многих процессов в культурной среде. Базар – кто смел, тот и съел. Кипит и бурлит могучая смесь из желания иметь сейчас и мудрость торговца, направленную на “продолжение банкета”, то есть чтобы сохранить покупателя на потом. Удовлетворить покупателя и остаться в этом состоянии самому – мастер-класс торговли, закон ее гармонии. Равновесие. Иначе базар не состоится. Доволен покупатель, доволен продавец. Так вот, на рынке говорят на удивительном, не боюсь этого слова, евразийском сленге. Язык сам нашел выход в самом языковом окружении. Обращения “сестра”, “брат” мешаются с “кандай”, “канша”. Рынок, конечно, не то поле, где формируется язык, он только отголосок все тех же процессов в социуме. Ментальность, порожденная связью языков и этносов на нашем “куске” Срединной Евразии, предложила русскоязычным формулу проживания — “свой среди чужих, чужой среди своих”.

Сама атмосфера степи, законов бытия ее главенствующего этноса глубоко вошла в состояние тех, кто является здесь иммигрантом по воле судьбы, по воле рока, по воле собственного “я”, как модно сейчас говорить – по кармическим законам. Кроме языка существуют еще много показателей, определяющих менталитет этноса, живущего в той или иной среде. Поведение степного человека отличается, например, от поведения лесного человека. Оно не плохое и не хорошее. Оно другое – скроенное из ветра, из простора, из солнца, огненным шаром падающего за линию горизонта, из сопок, из гор, которые достойно на высоте завершают искомое пространство. Точкой, видимой со всех сторон света, становится человек в степном пространстве. Отсюда и все отношение к нему. Агрессивность ломалась и растекалась по степным просторам. Здесь право гостя священно. Гийома Рубрука, монаха-минорита, направленного Людовиком IX в 1253 году к монголам, поразило отношение кочевников к приезжему человеку и уважение к пище, которой угощали гостя. И люди, которые оставались в степи, разделяли энергетику этого пространства.

В своих поездках по России я случайно встретилась с семьей переехавших из Шымкента 7-8 лет назад. Основная причина эмиграции — язык, точнее, страх перед другим языком и остро стоявшая в то время проблема отопления, электричества на юге республике. Они приехали на родину своих предков. Родственники их ждали. Детей в школу. Сами на работу. Словом, все сложилось. Но…их жизнь лишилась некоего аромата, значение которого они поняли позже, вживаясь в ритм маленького провинциального российского городка. Сами понимаете, что такое Шымкент — это наши Казахстанские Эмираты. Семья не просто переехала, а приехала со всеми шымкентскими делами, а именно с казаном, мантышницей, мешком риса, пиалушками и т.п. И первое, что они сделали, созвали всех соседей на той, как принято там, где так долго они прожили. Чем вызвали навсегда зависть и недобрую оценку соседей, мол, выпендриваются. Чаю попить “по душам” не с кем, а там, откуда приехали, существует своя философия чая, без которой трудно живется даже в родном языковом окружении.

Вон они какие, тайны Психеи, олицетворяющей гармонию человеческой души. Язык, на котором говоришь, знаковое слагаемое в менталитете, тесно связывается в тугой узел с обыденным, простым — желанием попить чаю с молоком, баурсаков поесть и манты всем двором налепить. И еще прибавьте сюда лучей солнца, запустите пару степных ветров, озвучьте мелодией домбры, приправьте запахом бешбармака, освежите красками бархатного камзола, не забудьте о красоте лиц с другим разрезом глаз и… Тогда проблема встанет в другом разрезе — в культурологическом.

Русскоязычное население стало частью степного менталитета, освоив его в различных знаковых кодах. Язык не только главное средство общения, но нечто большее и это большее, относится к сфере культурного поведения. И живя здесь, мы сделали шаг навстречу друг другу, изменив извечную культурную оппозицию “свой-чужой” на медиативную триаду “свой-чужой-свой”. Язык – это душа народа, она, как и любовь, всегда тайна.

Откуда озерному дикому гусю
Цену просторам степным знать!
Откуда дрофе, птице степной,
Озеру цену знать!
Откуда любым пустословам в ауле
Цену достойным знать!
Откуда вовек не знавшим кочевий
Цену земли знать!
Откуда глупцам, ушедшим с кочевки,
Как новую ставить, знать!
Откуда меняющим место без толку
Цену народу знать!

Асан Кайгы (Асан Печальный), XV век

Культурное пространство степи имело возможность предлагать свободу выбора. Закон ее тысячелетней истории. Рациональное сплеталось с иррациональным. Иначе не сложился бы тот исторический феномен, обозначенный археологами как степной геном. Начало ему положено в IV тысячелетии до нашей эры, когда степные культуры ранней бронзы презентуют свое видение пространства и свой тип ее освоения в виде курганов и антропоморфных стел. Этот сакральный код пережил века и живет до сих пор. Им одинаково пользовались и индоиранцы и тюрки. Курганы, чьи земляные купола уподоблялись небесному куполу, — у андроновцев, у скифов, у тюрков. Каменные стелы-менгиры эпохи бронзы, медиаторы между земным и небесным, и койтасы кочевников Сарыарки. Сплав, за которым стоит нечто вселенское, энергетическое, непостижимое.

***