В каждом человеке, как и во Вселенной, содержится огромное многообразие Я, в полном соответствии с множеством самостных информационных полей, создающих сильную гравитационную энергетику собственно человека — существа, подобного Богу. Если человек относится к делу с тщанием, мы говорим: старательный; если неординарно решает большинство вопросов — умный; страстно тянется к знаниям — любознательный. Я был знаком с женщиной, которая, казалось, не выпускала тряпку из рук; любая пылинка вызывала у нее раздражение; все в ее доме блестело и сияло. Про себя я прозвал ее “аккуратистка”. Именно по тому Я, которое человек культивирует в себе или по которому идентифицируют его окружающие, мы и распознаем его сущность, как бы временно отбрасывая все другие качества его Я — доброту, совестливость, образованность, расчетливость, бескорыстие или лихоимство. Не станем касаться всего многообразия человеческого Я — оно несметно, как несметно число взаимодействующих информационно-энергетических полей, влияющих на него — вселенских, земных, его собственных. Прибегнем к классификации, которую за основную почитали столпы от мудрости, а именно: разделим все человечество на поклонников физического (тварного) и метафизического, то есть, как мы говорим, человеческого внутреннего, еще называемого стержнями, с нанизанными на них остальными качествами. Эта классификация, полагаю, позволяет знать, как сам человек видит себя в реалиях, склоняется ли он к тварному пониманию мира или, напротив, старается идентифицировать себя с метафизикой — духовными наклонностями, с творчеством высокого познания.
Наши чувства также создаются многообразием информационных полей. Это энергии всей Природы, вне зависимости от того, достаточно или недостаточно они развиты в индивиде. Чувственным аппаратом интуиции мы умеем распознавать такие явления, какие разуму становятся доступными только со временем, то есть помимо разума понимаем степень ценности физических и метафизических качеств самого разного естества — так на полную мощь действует в нас космо-биосферическая данность (дух). Но если опираться только на космо-биосферическую данность, на не совсем ясные рассуждения духа, то есть почти на рефлекторность, мы лишь на сантиметр поднимемся над миром животных — не сможем познать Общее, а значит, не сумеем идентифицировать себя ни с собой, ни с Вселенной (Богом). Человеческая же сущность требует ежесекундного включения разума для организации всех внешних и внутренних Я, или духа, и приведения их в соответствие с Я, которое есть наша сущность и, опираясь на которое, можно вычислить ту часть космической задачи по гармонизации Пространства и Времени, какая по плечу индивиду, так как стремление к законченной системности (единому целому) есть совместное стремление Бога и человека. Именно создание “двойной системы” Бог — Личность человечества на основе осознания этой “двойной системы” разумом и можно назвать первым этапом Творения. Пока же Бог и человек существуют как бы по отдельности. Мы ощущаем на себе влияние Космоса, но не ощущаем и, главное, не осознаем своего влияния на Космос. И это продолжится до тех пор, пока не будет переорганизована земная жизнь, не появится хотя бы относительная гармония между многообразием человеческих Я и многообразием МЫ, то есть пока общественные дисгармонии не будут приведены к единому знаменателю. Думается, не случись этого, человек не достигнет и отдаленно условной гармонизации качеств внешних и внутренних Я, пребудет в несогласии с самим собой, станет постоянно отвлекаться на борьбу с внешней тварностью или на утверждение именно тварности, вместо принятия проверенного качественностью физического и метафизического — единственно возможного целого. Не найдя соответствия формы человеческому содержанию здесь, на Земле, которое пока регулируется лишь физически, но не метафизически осознаваемым нами Временем, мы вряд ли приблизимся к глубинному пониманию соответствия формы и содержания космических, а может, в каких-то частностях несоответствия их, и значит, не включимся в Божественное созидание, для которого предназначены.
Называя себя искренним марксистом, то есть поклонником эволюционизма, Ленин и общество строил в соответствии с Марксом: на первом этапе (социализм) создавал социальную защищенность людей, оставляя на потом реализацию собственно человеческих устремлений — постоянное желание счастья самостоятельного творчества по пересозданию быта и бытия. Массы действительно в значительной мере могли реализовать право на труд, на отдых, на образование, на медицинское обслуживание; и тварное большинство, получив эти блага, как показало время, удовлетворилось полученным, а независимо проявляющееся в себе метафизическое принялось глушить тварным творчеством, либо проще — водкой, наркотиками и прочими недочеловеческими развлечениями, обеспечивающими отказ от многообразия собственного Я, по крайней мере, хотя бы временное его забвение.
Ленин открыто говорил, что намерен делать, просил массы помочь ему и поступал так, как говорил, то есть стратегически был полностью предсказуем, а потому люди верили ему и шли за ним, что создавало иллюзию единодушия масс и власти. На деле единодушия не было. Нельзя создать единодушие, если власть присваивает себе право метафизического творчества, лишая метафизического творчества народ, заставляет его быть слепым исполнителем метафизики диктаторского чиновничества, довольствоваться лишь тварным творчеством, то есть половинным качеством Я. Рано или поздно, что и случилось в конце концов, требование свободы стратегической метафизики для каждого вырвется наружу, но, сосредоточившись на привычной тактике, не найдет применения и временно успокоится, опять отдавшись тварным желаниям и удовлетворившись посулами тимархов предоставить-таки свободу высокого творчества для всех, втихую оставленную чиновниками опять за собой. Трещина в бытие, появляющаяся при этом, расширяется до критических разломов, а за критическими состоянием разломов следует повтор исторической коллизии.
Ту же, что и Ленин, социальную защищенность строил и Сталин. Однако, в отличие от Ленина, который лишь наметил путь к союзу физического и метафизического в человеческом Я и МЫ, Сталин, первопроходчески постоянно заблуждаясь, однако принялся строить этот союз. Давайте попробуем понять, что скрывалось за властным фасадом этого незаурядного человека. И прежде всего, зададим себе вопрос: какую страну получил в свое распоряжение Сталин? — и попробуем догадаться, как он рассуждал, собираясь пересоздавать эту страну на физико-метафизической основе.
Будучи образованным, причем — философски образованным, человеком, он отчетливо видел, что, несмотря на значительные постреволюционные подвижки как физического, так и метафизического состояния общества, основа производства — по-прежнему сельское хозяйство, самая примитивная отрасль; промышленность — в зачатье; наука — отдельные осколки; армия сильна лишь революционным духом, но лишена научно подготовленных командных кадров, современной техники и вооружений. Массы не только не образованны, но за пределами центральных районов — попросту безграмотны; старая интеллигенция растерялась в общественной дестабилизации и по причине жалости к себе склонна к либеральничанию, к защите как человека, так и твари без разбору; нарождающаяся интеллигенция по слабости духосознания не может классифицировать понятия, а значит, неспособна к анализу реалий и созиданию идей; чиновничество — в основном выдвиженцы из низов, самопереоценивают себя, но не могут порой реализовать элементарного. А его окружение? Троцкий — шкурник (“иудушка”) и краснобай, тварно мечтающий лишь о троне; Бухарин — экстрареволюционер, жаждущий скорых перемен без учета возможностей для этих перемен; Зиновьев и Каменев — обыватели с хамелеонскими повадками; Молотов — только добросовестно-безропотный исполнитель; Ворошилов и Буденный — лихие рубаки, не способные к созидательной деятельности. Впрочем, и остальные столь духовно ущербны, что без поводыря, каким для них был Ленин, шагу самостоятельно не могут ступить. Что ж, придется заменить Ленина собой и стать поводырем не только бестолковым правителям, но и таким же бестолковым массам, а следовательно, нужна жесточайшая диктатура, и не диктатура мифически возвеличиваемого пролетариата, а диктатура личности, способной понимать взаимосвязь физического и метафизического, чтобы сломать хребет разгулявшейся чванливой тварности и вымести ее вон. Именно такое, полагаю, решение должен был принять и принял Сталин, подталкиваемый жаждой скорейшей реализации собственного недюжинного духосознания.
Склонный больше к интуитивной и часто — к догматизированной метафизике (сказывалась семинарская закваска), чем к постоянно совершенствующейся разумности, Сталин начал с того же, с чего и Ленин, — с качественного пересоздания общественного духосознания, но не с приблизительной грамотности, как Ленин, а с оснащения духа народа знаниями человечества: отменил опекаемый Крупской “бригадный метод” обучения, не дававший прочных знаний, и заменил его несколько видоизмененным проверенным гимназическим образованием — на первых порах обязательными четырьмя классами, потом обязательной семилеткой и, наконец, обязательной десятилеткой.
Как и Ленин, зная, что революция не одномоментный акт, а действо продолжительное, требующее постоянного поддержания революционного духа, он всерьез озаботился идеологией — созданием единого гравитационного поля, способного возбуждать и направлять именно революционную энергетику общества в нужное пересозданию русло. Думаю, тогда уже он заметил, что ленинский нэп, построенный в начетническом соответствии с заявлением Энгельса, будто человека создал исключительно труд, начинает давать сбои: во все слои общества проникает, как и в эпоху капиталистических реформ Александра II, античеловеческая, оскопляющая душу народа, иудаистская идея главенства “золотого тельца”, ведущая к физическому самообогащению индивида, но не к метафизико-физическому самообогащению всех, связанному с духовным возмужанием общества. Будучи христианином по рождению и частично — по образованию, Сталин понял, что действенным движителем нового идеологического гравитационного поля может стать лишь метафизика Христова Учения, так как если, по мысли Иоганна Фихте, как и многие другие, исходившего из этого великого Учения, последняя цель человека — совершенство, которое может быть “определено только одним образом: оно вполне равно самому себе”, то “последняя высшая цель общества — полное согласие и единодушие со всеми возможными его членами”. И если совершенство, как и революция, акт не одномоментный, но — устремлен в бесконечность, то Христос абсолютно прав, увещевая людей находить новые и новые идеи в целях совершенствования всего и вся. Для Сталина, полагаю, именно поэтому создателем человеческого в человеке стал не труд, а явление метафизическое — творчество, которое как выдвигает идеи, так с помощью труда воплощает их в жизнь. И то, что он требовал от масс постоянного творчества во имя всех и каждого, а кто жил во времена Сталина, чувствовал это требование всеми клетками тела и, проникаясь интересом именно к творчеству, начинал презирать не связанный с творчеством тупой труд, привело к тому, что буквально за считанные годы была создана социальная защищенность человека и построена сверхдержава, чего даже при неприятии Сталина, никто не сможет отнять ни у него, ни у людей, служивших высокой идее преодоления тварности в себе и обществе, вочеловечения того и другого.
Сами мы несовершенны и никогда не станем совершенными, так как при постоянно развивающейся Вселенной идеальное совершенство — нонсенс, однако требуем совершенства от других, то есть всеохватной любви. Нас устраивает, что любовь ко всему и вся, то есть высококачественная, или метафизическая, составная в нас развита слабо, но не устраивает, что эта метафизическая составная слабо развита в других, а потому мы готовы облить грязью любого, кто, по нашему мнению, качественно слаборазвит. Особенно это касается поводырей — философов, правителей или судей, которые, наряду со всеми, имеют право на ошибки и заблуждения. Конечно же, Сталин был несовершенен — факт, но факт также и то, что он стремился к совершенству: трудился над своим пересозданием, вникая во все тонкости быта и бытия, мало того, от каждого человека и общества в целом требовал самопересоздания. И тем не менее, сам качественно недостаточный, приходил в ярость, когда усматривал, что люди отлынивают от общественного творчества — возбудителя стремления к совершенству, и ярости его не было предела.
Мысль, что правитель, если он самодержавен, может все — это мысль духосознательного кастрата. Общество на то и общество, что оно должно энергетически взаимодействовать с собой на поле бесчисленных Я, слитых в целое, для того и создается гравитация идеологического пространства — форма для взаимодействия. И если форма догматически застывает и служит только физическому содержанию человека, как это есть в зороастризме или иудаизме, то постоянно развивающаяся и совершенствующаяся форма — Время, превращает свое производное в сито, которое индивидуализирует, вычленяет из общества человека, и, озабоченный обслуживанием исключительно самого себя, он устремляется за пределы формы, просачивается сквозь нее ради нахождения новых форм, устраивающих его собственное многообразное, а потому не согласное с ортодоксией Я, чему яркий пример — рассеяние Древнего Израиля. Иное было при Сталине, так как само Учение Христа, положенное в основу сталинской идеологии, — это полная и вечная творческая взаимозависимость личности и общества. И если деяния Сталина рассматривать именно с этой точки зрения, то легко заметить, что примененная им идеология создала огромное количество личностей, страстно служивших обществу; но, несмотря на невероятную принуждающую жестокость Сталина, ей не хватило, и не могло хватить, возможностей заставить общество служить личности: растрескавшееся при капитализме на индивидуалистические осколки, советское общество лишь под прессом давления Сталина могло идти к пониманию метафизичности задачи, так как сохраняло в чреве многие и многие рецидивы раковой опухоли индивидуализма, впрочем, за счет силового принципа самой государственности изготавливались новые и новые когорты уже советских тварей — насильников, воров, казнокрадов.
Тут возникает вопрос: а мог ли Сталин как личность, нуждающаяся во взаимодействии с обществом, заставить общество служить как себе, так и многочисленной личности, им созданной? Если приглядеться, чего только не делал ради этого! Так приструнил чиновничество, что оно почти забыло о воровстве и стало побаиваться даже предоставляемых скромных привилегий, научилось разговаривать с гражданами не через губу, мало того, как и рядовые члены общества, чиновники вооружались кувалдами, брались за чапиги плугов, по-братски делились офицерскими и начальственными пайками, а если этого не делали, очень скоро попадали в изгои. И разве не Сталину принадлежит указание, чтобы учителя ходили по домам, не оставляли без опеки ни одного ребенка или подростка; разве без его участия родилось постановление: в ремесленных училищах давать не только специальное, но и общее образование, как это было в реальных гимназиях царской России; разве не он настаивал на как можно большем выпуске классической литературы, дабы любой человек мог повышать духосознательный уровень? А потому именно при нем люди моего (старшего) поколения получили прививку от пошлости — познали лучшее из того, что было создано мировым искусством; больше — ознакомились не исключительно с работами Маркса—Энгельса—Ленина, но — Платона, Плутарха, Аристотеля, Канта, Гегеля. Не все, разумеется, а те, кто искренне проникся Христовой метафизикой сталинской идеологии. Эти “не все” никогда не согласятся с утверждением, будто человек счастлив, когда он сыт, так как знают, что поистине счастливым можно стать лишь тогда, когда, оставаясь голодным сам, ты можешь накормить других. Полностью лишенная духовности рабская идеология зороастризма или иудаизма, где главное — отними у других, дабы самообогатиться (индивидуалистическая и общественная богоизбранность), была отброшена прочь, а это значит, в обществе начал прорастать стыд. Но во всех ли? Яростно сопротивлявшийся Христову вочеловечению, индивидуализм иждивенчески искал высокого покровительства и схрона — шел в стукачи, в клеветники, в прямые предатели: убивал, упрятывал в Гулаг, провоцировал, подсиживал, плагиаторствовал.
Сегодняшние публицисты, в стремлении очернить Сталина, очень любят поговорить о том, как он расправился с кулачеством, в разряд которого, мол, попало немало людей, создававших собственность без привлечения батрацкого труда. Но рабское Я — “греби под себя”, не могло устроить Сталина, так как заставляло общество идти не по восходящей, но — по нисходящей. И если это так, а это — так, даже мечтать не позволено ни о какой социальной защищенности для всех, ни о каком всеобщем развитии “разума души”, способствующего сильной науке, сильной армии, а значит, и скоростному пересозданию всех Я на основе самоотверженности, без которой нет никакого христианства — вочеловечившегося человека и общества.
Нетрудно понять, что для первого этапа вочеловечения — социальной защиты всех, и в первую очередь — повышающим духосознание образованием, нужны огромные средства, и средства обязаны наработать люди, относящиеся с полным пониманием к метафизико-физическому переустройству общества. Разумеется, полное понимание должен был дать Сталин, поскольку он создал диктатуру своей личности. Однако было ли оно в объемно-законченном виде у него самого? Полагаю, что и он двигался ощупью, постоянно сталкиваемый с пути схематичностью бездуховного марксизма, уничтожившего Бога, то есть отнявшего у людей светоч, с которым они могли бы именно метафизически взаимодействовать. А потому, не имея четких ориентиров по загадочным лабиринтам почти неизученной метафизики, да еще без подсказки запрещенного Христа, массам легко было заблудиться и в страхе вернуться назад, к привычным представлениям недавнего индивидуалистического прошлого, когда не требовалось постоянного соотнесения и взаимодействия между Я и МЫ, якобы, принадлежащих сверхумному чиновничеству, когда можно было трудиться лишь ради мизерного куска хлеба, нищенствовать, а можно и напрягаться, но — только для самообогащения, которое может быть маяком для других, а может им и не быть. И потому странны либеральные стенания над беспощадно караемым лодырничеством пересоздаваемого отварившегося большинства, а также над преследованиями низменного творчества исключительно для себя, чем и занимались кулаки и так называемые честные труженики, мечтавшие сделаться кулаками (вспомните шолоховского Островнова). Ведь духосознательная часть общества, которая поняла, что, работая на всех, она в конечном счете работает и на себя, по своей малости не смогла бы нарастить необходимый национальный продукт как для метафизического, так и для физического возмужания нации. Стоило только выпустить из стальных клещей идеологию “греби под себя”, как духосознательная часть общества, с таким трудом выращенная, была бы похоронена, так как известно, “греби под себя” плодит индивидуалов, личность же, так необходимая при коренном переустройстве, возникает лишь при заботе с ее стороны обо всех и каждом. И если во времена Сталина была-таки создана многочисленная когорта личностей, то мы должны быть ему благодарны, так как общество, вдохновляемое именно воодушевлением личностей, не только уничтожило рабовладельческий фашизм, как раз и поклонявшийся доктрине “греби под себя”, той самой доктрине, с которой и СССР вошел в сталинскую эпоху, но сделало явью возможность пересоздания слитного Я и МЫ — “двойной системы”, устанавливающей равноденствие физики и метафизики.
Конечно же, Сталин понятия не имел, с какой силой и, главное, с какой скоростью проявляется идеология Христа. Когда в начале войны с фашизмом города стали падать один за другим, армия бежала, он пришел в отчаяние, если не сказать — впал в панику. И причиной отчаяния стало отсутствие веры в духовные силы масс, а значит, в предсказания Христа. Сегодня трудно оценить подвиг летчика Виктора Талалихина, в небе над Москвой пошедшего на смерть. Но именно этот подвиг первых дней войны возвратил Сталину и веру, и осознание правильности выбранной идеологии. Вооруженные Христом, массы тоже скоро прониклись истинностью положения — несовместимостью высоких идей с дикостью ворвавшихся орд, осознали ответственность перед соборными (антииндивидуалистическими) высотами, уже достигнутыми; тогда же испарилась и лживая пропаганда, выстроенная под Маркса, убежденного, что у класса пролетариев всех стран один враг — эксплуататорский капитализм, и по презрению к духовности не учитывавшего, что сами взгляды (духовное содержание) пролетариев на один и тот же вопрос: как правильно жить? — могут быть совершенно противоположными, похеривающими воспетую им солидарность, находясь в зависимости от той философии (идеологии), которую они впитали. И если философия — зороастризм, проповедующий власть толпы, снабженный варварским рационализмом заботы только о себе, или последыш зороастризма — иудаизм, поклоняющийся экономическому паразитированию на телах других народов, а именно эти идеологии легли в основание фашистской доктрины гитлеровской Германии, то и капиталист, и пролетарий в таком гравитационном поле будут жить одними и теми же грабительскими принципами, что и было продемонстрировано, за малым исключением, всеми немцами, как сегодня демонстрируют то же самое США, конкистадорская идеология которых по существу не отличается от гитлеровской.
Общественное Я России, “загадочная русская душа”, не есть одномерность. Формирование ее уходит корнями в глубокую древность, во времена создания российской нации, когда великий сын россов Сергий Радонежский вселил в эту душу ничем не замаранное христианство: живи, отдавая всего себя без остатка другим, чтобы другие так же без остатка отдали себя тебе, что и возбуждает бесконечную любовь не к родственникам только, а в первую очередь к дальним, то есть похеривает родовые отношения, делая общество именно обществом (единым целым), а не семьей, в большей или меньшей степени, но враждебной другой, отдельной, семье, так как при индивидуалистической заботе только о семье, мое, кровное, становится дороже собственной духовности, которая диктует почитать за равный мне весь род человеческий, но от которой я готов отказаться, качественно извращая себя во имя семьи.
Однако через сто лет на смену Сергию явился преданный иудаист Иосиф Волоцкий и стал подмешивать к чистому роднику Христовой философии мутные струи индивидуалистической богоизбранности — защиту моего и презрение к твоему, что к радости князей, а потом и царей как раз и укрепило государственную (тимархическую) власть, которая, в силу самосохранения, заботится только о родной стране и готова стереть с лица земли любую другую страну; потому-то и воспитывает в массах негодяйство так называемого патриотизма (богоизбранности), угодного отнюдь не людям Земли, но — только их многочисленным правителям.
С времен Волоцкого из тех же родовых отношений стало исходить все русское поповство, нагло смешавшее индивидуалистический моисеизм (Библейскую богоизбранность) и диаметрально противоположное ему альтруистическое Евангельское Учение. В духосознании масс возникло противоречие, дающее знать себя по сей день. Наблюдаем: в мирные времена русский мужик по большей части печется лишь о родных и близких, зато в периоды катаклизмов стремится сначала отстоять всеобщее МЫ. Время от времени приходящая гроза заставляет его вспомнить Христово: “Тот, кто любит отца и мать больше, нежели Меня, тот недостоин Меня” — моей всесветной идеологии, и, вспоминая, понять невозможность сохранения частного без сохранения Общего.
Уже Ленин стал ломать родовые отношения, но при нэпе отошел от этого принципа — дал свободу тварному творчеству, направленному в малой степени на укрепление именно Общего. Сталин принялся выжигать родовые отношения с корнем, добиваясь, чтобы каждый, не только русский, человек отдавал себя Общему без остатка, то есть распахнул двери перед духосознанием личностным. Именно оно, личностное духосознание общественного МЫ — мощь души народной, пробуждавшаяся в мирные дни лишь в самых развитых индивидах, в экстремальности восставала в очень многих и — во всем величии. Разве способен был германский индивидуализм справиться с этой соборной Душой! А потому не надо слезливо рассказывать о заградотрядах, с появлением которых, якобы, СССР начал выигрывать сражения: запугиванием возбуждается страх, героизм рождается стыдом. Личностный стыд — желание каждого Я быть не грязнее другого Я, и стал залогом побед, а потому никакая сверхвооруженность, в чем не откажешь Германии времен войны, и никогда не решала исхода борьбы. Лишь личностность, вызревшая на метафизических стыде и ответственности, всегда и везде оставалась несломленной. Вспомните Лермонтова, вспомните, что и в войне 1812—13 годов Россия победила не потому, что у нее была армия лучше наполеоновской, она победила благодаря начавшему властвовать революционному христианскому духу. Потому-то Кутузов у Толстого мирно дремлет на барабане, лениво соглашаясь с приказным рвением окружения; он мудро понимает, что если Христов стыд пробудился, а он — пробудился: и в армии, и у партизан, и в летучих казачьих и гусарских отрядах (какие еще нужны доказательства?),- будет и победа, но стоит стыду исчезнуть, ни запугиванием, ни умными приказами поражения не предотвратить.
Остановись мы только на перечисленном, однако, вряд ли бы смогли разобраться в сущности человека, именовавшегося Сталиным. Глубина требует знать, что он прожил жизнь в капкане, расставленным как алчным миром, противоположным христианскому, так и самим Сталиным для себя. До него так и не дошло, а если дошло, то он из своих индивидуалистических интересов отбросил эту мысль, что величайшая философия Христа предполагает для своего осуществления абсолютную свободу как общества, так и отдельного человека; в ней Я и МЫ взаимодействуют без всяких посредников — в полном соответствии с деятельностью Вселенной, где духосознательный Бог — личностное метафизическое Я, которое можно еще назвать совершенствующимся Временем, взаимодействует с массами энергетического вещества собственного (Божьего) наполнения — с тоже духосознательным и совершенствующимся Пространством, то есть МЫ. И если все-таки Сталин избрал своим прибежищем нишу посредничества, он заведомо исключил из христианства главенствующую в нем Свободу, поставил над ней бандита в виде государства и тем обрек вочеловечение человека и общества на провал. Несовместимую с Божественным установлением инородность управляющего бандита подмечал еще Алексей Хомяков, считая христианский народ антигосударственником, не желающим управлять собой с помощью своих тимархов и по временной слабости отдающимся в управление то варягам, то немцам. Не услышал он и Пушкина, в разговоре с Хомяковым произнесшего, что “у нас не явились пока братские общины”, то есть форма, которая, по мысли Маркса, произнесенной позднее, должна заменить тимократическое (государственное) правление. Ему ближе были размышления Николая Бердяева, утверждавшего, что у России “женский характер”, а потому “жених”, избираемый ею в качестве мужа-правителя, обязан относиться к ней и к семье с любовью. Именно таким мужем-правителем и “отцом народов” (семьи), сделался Сталин, жестоко любя страну и уверяя себя, что может вытащить ее из тьмы кромешной.
Сделать это оказалось, однако, не просто, так как государственная надстройка над христианским беспосредническим взаимодействием Я и МЫ создавала уже знакомую человеку церковность — инородный нарост над непосредственным, установленным Богом взаимодействием Вселенной и человека, полпреда всей биосферической сущности. Таким образом, чиновник — создатель и толкач государственного аппарата, в том числе и сам Сталин, становились “третьими лишними”, неодухотворенными (механическими) придатками как раз одухотворенного (живого) сотворчества великого многообразия “двойных систем”, из которого выделим главные: дух — разум, человек — человечество, Земля — Космос, человек — Бог. Механическая сущность — излишество в “двойной системе”, заставляет тимархов от века и по сей день быть не катализаторами, а ингибиторами — тормозами, бытия, и потому колесо истории, которое пытается крутить тимократ, работает вхолостую, вращается на месте, не устремляя человечество вперед по спирали Пространства—Времени. Наука, искусство, философия раздвигают горизонты человеческого духосознания, тимократ же при этом вращает свой ортодоксальный ворот, доставая из протухшего от старости колодца ржавое ведро с экономикой или с социальной защищенностью (правами человека) — разновидностью экономического мышления; будучи узником церковности, не развивает идеологию (стратегию общественного движения) по метафизической восходящей, а всего лишь заученно, без понимания диалектичности бытия, повторяет первоначальные идеологические постулаты, искусственно создавая разлом между зацикленным государственным и растущим общественным духосознанием. Гнетущее унижение совершенствующегося человека под тяжестью застылости систем в конце концов взрывается не-хотением быть марионеткой этих систем. Государственность лишь первоначально была необходима обществу, когда Я вождя не было опосредовано чиновничеством и взаимодействовало с МЫ (толпой) напрямую, структурируя тварные желания толпы, направляя их к совершенствованию. С появлением же посреднической тимократии (не только чиновничества, но — “денежных мешков”, политических или воровских кланов, мелких общественных союзов или других третьелишних образований), не только общества стали делиться по интересам, распалось на частные интересы индивидуальное духосознание и, запутавшись само в себе, потеряло стратегические ориентиры, отвалилось от Божьего закона “двойных систем”. Разве не тварным разноголосьем и ныне отличаются все парламенты мира; разве не такое же тварное разноголосье царит на телевизионных шоу, вроде “Гласа народа”; разве не это разноголосье свойственно любому общественному собранию? А все потому, что отброшена напрочь “двойная система” Стратегия — тактика, в связи с чем мышление, рассыпаясь на зерна, исключительно тактически движется от частного к частному, а не от Общего к частному, вместо творческого поиска созидания и совершенствования, оборачиваясь пустым горлопанством.
Став заложником государственной системности, казалось, необходимой в противостоянии с корыстными соседями, Сталин, вознамерившийся искоренить тварность, в силу своего именно государственного положения, попал к тварности в зависимость, по политическим соображениям вынужден был подчиниться как зороастрийской власти толпы, так и выразителей ее тварных запросов — графоманов лысенок, презентов, шептунов ворошиловых или недоучившихся зарубежных апологетов коммунизма, что не могло не развить у “самодержавного властелина” всепоглощающего комплекса неполноценности, который он и вымещал на презираемой и ненавидимой тварной толпе, а с особым удовольствием — на им же созданных высоких личностях, типа Михаила Тухачевского, оберегавших свою независимость от идеологических штампов.