Сергей Дуванов: Теперь я знаю, на что способна система

В последние дни прошлого года Капчагайский суд принял решение о переводе Сергея ДУВАНОВА из колонии общего режима в Заречном в колонию-поселение в Алматы. По словам Евгения ЖОВТИСА, это означает некоторое смягчение условий. Например, согласно статье 125 Уголовно-исполнительного Кодекса РК, в колонии-поселении заключенные имеют право на свидания без ограничения их количества. В минувший вторник этим правом успели воспользоваться друзья Сергея, а затем свободный доступ посетителей к нему был запрещен. Поэтому нашему корреспонденту поговорить с ним лично не удалось. Однако те из друзей Сергея, кто все же сумел увидеться с ним, предоставили нашей газете запись этой беседы, которую мы сегодня и публикуем.

Сергей, ты более года отсидел в колонии в поселке Заречном, сказалась ли на тебе тюремная жизнь, появились ли вредные привычки?    

— Мне уже поздно меняться. Я остался таким же, каким и был. Чифир я не употребляю, не курю, алкоголь и раньше не употреблял, а теперь тем более ничего не пью и не буду пить, даже пиво. Наркотики никогда не употреблял. Заявляю это, чтобы не пытались подбросить. На жаргоне принципиально не разговаривал и не употребляю эти слова. Но, естественно, понимаю все термины. Остальные заключенные обращались ко мне на жаргоне, я им отвечал обычным разговорным языком, которым пользуюсь при общении с вами.

Я не меняю своих привычек, принципов и взглядов ни при каких обстоятельствах, даже если меня посадили на дно.    

Как это, подбросить наркотики? Ты думаешь, может быть подстроена провокация против тебя?    

— Я не исключаю, что провокации могут быть. Ведь меня посадили за решетку для того, чтобы я замолчал как журналист. Я в колонии написал 36 статей — это больше, чем я писал на свободе. Но ничего не опубликовано в печати. В интернете были мои статьи, но до широкого читателя они не дошли. Все, что посылал официально через почту, тоже не доходило. Книгу начал писать, но самую важную главу у меня изъяли и не вернули. Придется писать заново. Я даже не верю до конца, что мне действительно изменят режим заключения. Сейчас, во время карантина, мне иногда кажется, что меня опять вернут в колонию вопреки законам.     

— Потому, что они меня не сломили!.. Меня не заставили думать и мыслить по-другому. Ну, изолировали меня на три с половиной года в колонии. А там мне нечего было бояться. Заключенные уже знали все детали судебного процесса надо мной. В моей невиновности и политической подоплеке дела никто не сомневался. Мне сразу охарактеризовали главных свидетелей по моему делу и объяснили, почему они становятся провокаторами и информаторами в этой системе.     

К сожалению, пенитенциарная система нашей страны не исправляет, а плодит преступников, вынуждает их подчиняться суровым правилам системы, а эта система ломает и бессовестно использует людей. В этой системе свои законы, там тоже правят сильные и тоже главную роль играют деньги и власть. Там есть все: и алкогольные напитки, и наркотики, и насилие, и презрение, и уважение за стержень, за мужество, за стойкость. Там есть своя справедливость.     

Я писал, думал и открыто говорил то, что считал нужным. Теперь мне изменяют режим отбывания наказания и пытаются придумать какие-нибудь рамки моего поведения. Я ведь не на свободе, не реабилитирован! Я все еще отбываю срок наказания! Власти просто пытаются изменить условия для того, чтобы международная общественность успокоилась, чтобы обо мне как политическом заключенном перестали говорить. Я как бы уже не в колонии, а на поселении. Видимость иллюзорной свободы, которую можно мгновенно изменить на заключение, придравшись к какому-нибудь нарушению. Ощущение опасности может ограничить действия человека.    

— Там я в большей безопасности был, как ни странно. Я подтянул свой английский, много читал, насколько позволяла тюремная библиотека, тщательно изучил Евангелие и Библию, но религиозным человеком не стал. Изучал влияние христианства на общество, спорил на эти темы. Изменения в режиме заключения могут улучшить, а могут и усугубить мою жизнь.    

— Теперь я знаю, на что способна эта система. Например, мне запретили посещать публичные мероприятия. Я пойду в библиотеку, и на меня наложат санкции. Это ведь публичное место. Что значит посещать публичные мероприятия? Например, соберутся все сотрудники бюро по правам человека, мои коллеги, человек 15, мы будем разговаривать. Это публичное мероприятие?    

— Я пока не могу ничего сказать. Какие правила будут установлены для меня лично как заключенного, я не знаю. Но эти правила для меня всегда строже, чем для всех остальных. И я еще два года своего срока не должен допускать нарушений установленного порядка. По Уголовному кодексу меня не лишали права писать и заниматься журналистикой. Хотя, что мне предпишут после карантина, я еще не знаю. И опасаюсь, что изменение режима может стать хуже заключения, если меня свяжут по рукам и ногам.    

— Это не самое страшное в жизни. Самое страшное — это потерять себя как личность, признать свою виновность в том, чего не совершал, лишиться доверия друзей и соратников.

Ты считаешь, посадив тебя, власти добились своей цели?    

— Меня изолировали от моей работы. Мои статьи не публиковались из опасений за мое будущее. Я не уверен, что теперь все изменится, и я смогу писать. Временно цель достигнута. Но эти правила не вечны, сроки кончаются когда-то. А заставить меня молчать невозможно. Это только последние семь дней я не работаю, потому что у меня нет здесь ни бумаги, ни ручки.     

Какие у тебя творческие планы?    

— У меня очень много тем накопилось, и потому мне нужны просто условия для работы.

В стране приняли новый закон о СМИ. Как ты его оцениваешь?    

— Я не знаком с последним принятым вариантом, но отклики о нем читал. Я и не ждал, что примут закон о СМИ, соответствующий международным стандартам. Но в этой стране любой закон имеет возможности обхода, и этот не станет исключением. К тому же не все законы исполняются. Посмотрим, что получится в жизни. У меня на этот счет уже есть мысли, но я о них расскажу позже.    

Скажи, какими проблемами ты бы занялся в первую очередь?    

— Я хотел бы выяснить судьбу изъятых у меня компьютеров по возбужденному против меня уголовному делу по защите чести и достоинства президента. Если уголовное дело закрыто, то почему не возвращают мои компьютеры? А если они продолжают держать вещественные доказательства по этому делу, значит, дело еще не закрыто или может быть возбуждено вновь?    

Если за статью “Молчание ягнят” меня внесли в число “лучших перьев” мира, то какая награда меня еще ждет за нее по этому уголовному делу? Я хочу внести в этот вопрос ясность и получить свое имущество как незаконно конфискованное.    

Мы надеемся, Сергей, что справедливость восторжествует, и ты сможешь решить все проблемы. Мы желаем тебе здоровья и неиссякаемых жизненных сил. Огромный привет тебе и поддержка от твоих коллег-журналистов.        

Записала Розлана ТАУКИНА