Божественность нашей национальной культуры постоянно ускользает от внимания более важного, чем Министерство индустрии и торговли, для судеб страны ведомства – Министерства культуры. Жизнь в каждом вздохе казахской культуры – это не про нынешнего руководителя этого ведомства. Бусидо в исполнении казахских жырау, по мнению Ауэзхана Кодара, — это настоящие духовно-цивилизационные истоки казахской национальной культуры, которая вполне современна и созвучна современной постмодернистской цивилизации, стыкуется с ней в главном – в постижении свободы как творчества. О последнем в Минкультуры как раз таки позабыли, обслуживая, застрявшие между этажами цивилизационного измерения элиты.
До каких пор композиторы-призраки и поэты-ученики будут экспериментировать с нашим тонким казахским музыкальным слухом и фантастическим поэтико-философским сознанием? Уж лучше самим на концертах слушать по бешеным ценам за билеты, условно говоря, в живую, Cristina Agilera, Madonna, Eurytmics, ABBA, M.Carey, M.Farmer, Kylie Mi-nogue, A.Lennox и, естественно, Deep Purple и т.д., лишь бы Казкоммерцбанк из года – в год давал нашей талантливейшей молодежи возможность приобщиться к мировой музыкальной элите, а не к регионально-снговской тусовке, воображающей из себя некий “передовой” уровень опять же теперь уже некой “евразийской” культуры.
Кризис евразийской культуры
Кстати говоря, по мнению Аскара Ахметжанова, трансформация последней из её русско-советской формы в переходную форму и составную часть более широкой и глубокой конструкции типа атлантизма или нового глобального евразийства, где, по выражению министра иностранных дел РК Марата Тажина, “большой Восток и большой Запад”, условно говоря, установят более свободные и доверительные отношения, неизбежна и происходит совершенно фантастическими темпами.
Поскольку евразийство, определяемая географически в границах бывшего СССР, уже не представляет собой органического целого (СНГ буквально разваливается “на глазах”) и не имеет актуального политического измерения и, следовательно, соответствующего этно-культурного пространства, то наша страна просто обязана самостоятельно сформировать собственное этно-культурное пространство. Наполнить национальное пространство своим национальным духом, своим абсолютным духом, содержание которого определяется уже новыми цивилизационными условиями, стандартами и нормами функционирования. Чтобы стать просто нормальной, с точки зрения именно развитых стран Западной Европы, Северной Америки и Японии, страной.
Чтобы стать центром “Большой Евразии”, Казахстану можно и нужно продвигаться дальше, что возможно, если буквально, шаг за шагом, “перепахать” собственное культурное поле на принципах культурной конструкции Европейского Союза, позволяющей на основе господствующей постмодернистской ориентации культуры превратить, например, любой этнический вариант музыкальной культуры в шедевр мирового музыкального искусства (оценить это мировое сообщество по достоинству), как это произошло, скажем, с немецкой классической музыкой (I.Mozart, L.Beethoven) или английской рок и поп музыкой (The Beatles, The Rolling Stones, Pink Floyd, Led Zeppelin, Uriah Heep и Queen и т.д.).
Потому что ни Китай и ни Россия с Индией, даже вместе взятые, не способны сыграть роль лидера в формировании единой (от Северного океана – до Индийского и от Атлантики – до Тихого) и цивилизованной Евразии. Это теоретически способен сделать лишь Евросоюз, имеющий богатейший практический опыт формирования нового геополитического пространства (основанного на универсальных принципах либеральной демократии и “сотрудничества цивилизаций”).
В этих условиях государство обязано разделить ответственность с передовой интеллектуальной элитой, а не с полуграмотными политическими субъектами и заслуженными деятелями советской культуры, почившей в бозе, за судьбы институтов и учреждений культуры, за судьбы миллионов казахов, их национального самосознания.
Духовное будущее индивида невозможно без реформации национального сознания и самосознания, оно открывается в процессе реформации его личностного духовного самоощущения и самоидентификации, основанного на соотнесении своего индивидуального “Я” с такой референтной группой, которая имела бы длительную историческую эволюцию. Давно пора понять, что нельзя просто обучить, приучить или заставить казаха ощущать себя “совком”, “шанхайцем”, арабским мусульманином или рафинированным европейцем – гражданином Евросоюза. Цивилизационность как качество индивида возникает именно в процессе реформации национального сознания, ибо это органическая часть культурного универсума, лежащая в ее основании. Отдельного простого человека “не цепляет” ни либеральная демократия, ни кейнсианство, ни толерантность, ни модернизация экономики, если все эти феномены не включены в его собственные, личные духовные горизонты.
Если без политической и социальной либерализации нет, и не будет никакого культурного ренессанса, никакого национального возрождения, то надо понимать, что это касается, прежде всего, казахского народа, который уже несколько лет беспомощно продолжает топтаться на пути возрождения своей национально-государственной идентичности.
Миллионам простых казахов и представителям других наций, трудом своим созидающих эту страну; народу, который согласно нашей последней, уже третьей по счету Конституции является “единственным источником власти”, отказано по сути даже в мечтах, ибо мечты их о мощном реннесансе казахского языка и культуры развеялись как утренний туман перед лучами Солнца, осветившего нашу единственную реальность — унылую действительность угасших надежд и несбывшихся ожиданий.
Посмотрите на учреждения культуры – эти коммунальные, не только по форме, предприятия. Они не заинтересованы в конкурентоспособности нации ни по одной своей функции. Нет ни одного мюзикла, ни одного нового спектакля, ни одной модной современной пьесы (которые были бы “на слуху” у народа) до сих пор. Не приезжал, как нам кажется, уже долгое время ни один европейский театр на гастроли. В Алматы нет приличного, хотя бы на 20-25 тысяч мест зала для гастролей звезд мировой величины. Концерты крупнейших европейских оркестров и музыкальных коллективов, выставки классиков изобразительного искусства и т.д. недоступны среднему и потому “неконкурентоспособному казаху”.
“Хабар” — не лучший вариант советских и российских телевизионных каналов, он инертный, неживой, беспроблемный и, следовательно, нечестный. Новости EURONEWS, не говоря о CNN end BBC, на казахском языке – до сих пор несбыточная мечта. Почему пятеро журналистов русской редакции Euronews могут это делать, а наши “крутые” медиагруппы делать этого для казахов не могут?
Так называемая творческая музыкальная элита Казахстана вообще не отреагировала на DEEP PURPLE, потому что жизнь под фанеру превратила певцов в бездушные предметы сцены. Фанерные концерты, фанерные ретро и попфестивали, тиражирующие нудные мелодии “наших эстрадных звезд”, приучили к мысли о не бурлящей культурной жизни.
У нас, к примеру, в 2006 году, Deep Purple, как и на концерте в 2004 году с Лондонским симфоническим оркестром в Альберт-Холле, играли лучше, чем 34 года назад, когда впервые давали концерт Made in Japan в Токио. Но тогда это был прорыв мирового значения, когда hard rock только начал своё триумфальное шествие по новому индустриализированному западному миру. Симфонические обработки 2004 года в исполнении Deep Purple напомнили мне сумрачного германского гения J.S.Bach, а импровизационные вставки a la Beethoven и Mozart вообще привели к мысли, что творческими наследниками немецкого музыкального гения в ХХ веке стали англичане (The Beatles, The Rolling Stones, Pink Floyd, Led Zeppelin, Uriah Heep и Queen и т.д.). Они, наряду с американскими и европейскими суперзвездами театра и кино, свершили внутрицивилизационную и внутригенную перестройку всего западного мира, подготовив переход европейского сознания к поиску всеобщей европейской и, без преувеличения, мировой культурной и уже постиндустриальной (постмодернистской) идентичности. Deep Purple, как и миллионы их фанатов, по всему миру структурируют и расширяют это царство свободы, делают его духовно доступным, в том числе, и для нас, пока ещё неспособных делать это самостоятельно.
Герменевтический опыт как выход из кризиса казахской национальной культуры
Прежде чем определить основные направления обретения собственной духовности казахскому этносу предстоит осознать, что собственной связности идей, континуальности, преемственности и их гомогенности в казахском национальном сознании не так уж много, что позволяет адептам тюркофобии постоянно упрекать казахский язык в некой неразвитости и неконкретности. Это связано с тем, что казахский язык в советское время стал превращаться в некий промежуточный тюркско-русско-советский сленг, основа которого произрастает из исчерпавшего себя кириллического шрифта казахской орфографии. Последний обслуживал становящееся национальное сознание казахов не через идеологию приобщения к демократической европейской культуре и мировой цивилизации, а в противовес ей, когда ЦК КПСС из Москвы обустраивал национальные культуры на свой, феодальный по сути, а по форме командно-административный, манер. Ведь СССР позиционировал себя в мире как противостоящая развивающейся демократической цивилизации тоталитарная держава, “империя зла” (термин Р.Рейгана). Вспомним хотя бы события в ГДР (1951 г.), Венгрии (1956 г.), Чехословакии (1968 г.).
Первая страна победившего социализма на практике демонстрировала недемократические межнациональные отношения, основанные на патернализме “старшего брата” со всеми вытекающими “культурными последствиями”, а экономические отношения все больше и больше напоминали по существу государственный феодализм. В это же время на Западе в интеллектуальной среде развивалось влиятельное направление философского мышления, в котором вопрос о смысле всегда являлся доминирующим. Смысл философской герменевтики, так ее назвали отцы-основатели, заключался в том, чтобы определить различные уровни и смыслы понимания индивидом тех или иных проблем собственного бытия, показать индивиду многоуровневый и многосмысловый характер бытия индивида в мире.
Хайдеггер исходит из того, что человек в своей жизни застает уже готовые языковые формы, которые существуют объективно. И чтобы освоить культуру, необходимо, прежде всего, освоить язык. Подобная онтологизация казахского языка, то есть придание языку прочного бытования, необходима как воздух, ибо казахский язык “сказывает себя в человеке” по имени казах, “говорит через него”, во многом определяет его судьбу, составляя конкретно-содержательное богатство его внутреннего духовного мира, открывает новые горизонты и, что немаловажно, закладывает прочные основы понимания необходимости теснейших уз между каждым конкретным человеком и конкретным языком, в данном случае казахским. Основываясь на эмоциональном, а не рациональном, но объективном выражении через язык отношения людей к миру и друг к другу, онтологическая герменевтика Хайдеггера, например, закладывает фундаментальные основы понимания необходимости изучения языков как матриц этнокультур и, шире, культурно-цивилизационной определенности.
Мировой опыт развития, опыт развитых стран, а также опыт родственных казахам Турции, Азербайджана и Татарстана убеждает нас в том, что герменевтическое движение сознания, происходящее через национальную письменность, основанной на латинице, протекает более содержательно и целостно, нежели в письменности на основе кириллицы. Хотя нельзя отрицать и позитивной роли кириллицы, заключавшейся сохранении этно-культурного своеобразия казахской историко-культурной общности в сложное и опасное время неоднозначных революционных перемен, имевших место в период крушения Российской империи, становления Советской России, а затем Советского Союза. Вместе с тем, гигантская деформация тела и духа казахской культуры в эти грозовые десятилетия, особенно в 30-х годах, когда казахский народ стоял перед гранью физического выживания не породил в толще народного сознания признания своей ущербности и психологии изгоя истории, обреченного на неизбежное угасание и исчезновение с исторической арены. Все последующее развитие казахского сознания, опредмеченного в текстах, оформленных на кириллической графике, несло на себе отпечаток навязанного, контролируемого движения, определяемого из центра другой, пусть и комплементарной, культурно-цивилизационной идентичности. Апокалиптические ужасы 30-х годов, развернувшиеся на необъятных просторах Великой степи огненными письменами выжжены в подсознании миллионов простых казахов…
Герменевтическое движение казахского национального сознания, функционирующего на старой кириллической основе, потому и приостановилось, что уже исчерпало все возможности пробиться в общемировое культурное пространство, не ущемляя собственное достоинство и не нанося урона собственным национальным интересам.
К нравственной идее отечества
Сегодня по прошествии 15 лет независимости стало совершенно очевидно, что в целом реформаторская деятельность в Казахстане должна быть направлена, как в Германии в ХVIII веке, на освобождение индивидуальной мысли от господствующего догмата деспотического государства, на освобождение искусства от произвола авторитаризма. Формированием же “нравственной идеи отечества” должны заниматься музыканты, поэты, писатели и конечно философы, а не бюрократы из правительства и администрации Президента, хотя и их роль в бюрократизации этого процесса нельзя сбрасывать со счетов.
Вместе с тем, эпоха либерального просвещения должна открыть казахам значение серьезного политического анализа их новой национальной истории. Например, завершить это, созданное Христофом Мартином Виландом (1733-1813) в Германии либерально-просветительское направление, выпала честь Готгольду Эвфраиму Лессингу (1729 – 1781гг.) и Эммануилу Канту (1724 – 1804гг.) — людям гораздо более крепкого запала, нежели чем тот же Ли Куан Ю или Мохатхир Мохаммад, дай Аллах им здоровья. Лессинг и Кант завершили, по мнению Иоганна Шерра, просветительский период в общественной жизни Германии: один – в национальной литературе, другой – в науке.
Шерр писал, что Лессинг “не строил себе какого-то фантастического идеала германизма, но трезво смотрел на все недостатки немецкой жизни и деятельно искал средств к их уничтожению. Критика Лессинга была направлена главным образом на два предмета: с одной стороны, на теологическую узость немцев, с другой – на их рабское подражание иностранцам.
Его славная борьба против тупоумного изуверства, воплотившегося в лице гамбургского пастора Геце, бессмертна в летописях умственной жизни Германии. Геркулесовские усилия Лессинга вырвать немецкую цивилизацию из теологического болота и поставить ее на здоровую почву гуманизма не умрут в памяти немецкого народа. Его гордое восклицание “Найдите мне у великого Корнеля пьесу, которую я не мог бы написать лучше него!” знаменует собой начало новой фазы немецкого развития. Лессинг не только разъяснил всю постыдность умственной зависимости от Франции, но и доказал, что такая зависимость нелепа, ибо она основана на весьма шатких принципах. “Лаокон” и “Гамбургская драматургия” (1767 –1768) Лессинга – произведения, которые по справедливости могут быть названы литературными памятниками эстетической свободы немецкого народа. Он создал самостоятельный немецкий театр: перед народными типами его знаменитой комедии “Минна фон Барнгельм” и не менее знаменитой трагедии “Эмилия Галлоти” побледнели образцы галломанского приличия. Вечно настороже, вечно готовый вступить в бой, Лессинг благородной сдержанностью ещё более увеличивал действие своего мужественного самопожертвования. Чистый, светлый, энергичный поток его мыслей проник до самых отдаленных углов “авгиевой конюшни” немецкого филистерства. Он не ослеплялся никаким миражом, не обманывался никаким призраком, не смущался никакой софистикой. Твердо, неуклонно шел он вперед, попирая ногами ядовитых гадов мрака, всюду поражая безумие, возбуждая, указывая путь, подавая пример. Это был первый свободный человек, первый свободный исследователь, первый свободный художник Германии. Он хвалился своей любовью к родине и доказывал ее на каждом шагу. Но патриотизм не исчерпывал ещё всей полноты его духовной жизни. Всеобъемлющее чувство, отождествляющее интересы человечества с его собственными, наполняло его душу, оно продиктовало ему в последние годы его жизни “Натана Мудрого” (1779) – дивное произведение, исполненное необыкновенного предвидения будущего и раскрывающее пред нами утешительные зрелища грядущего гуманистического развития человечества.
“Натан” ясно показывает нам всю противоположность и все превосходство Лессинга над Клопштоком. В то время как “Мессиада” Клопштока представляет собой попытку спасти религиозный авторитет при помощи поэзии, “Натан” Лессинга всего приличнее может быть назван провозглашением независимости разума, вступающего в свое царство. “Мессиада” завершила собой протестантско-теологический период немецкого развития. С “Натана”, в котором, как в зародыше, заключалась вся немецкая классическая литература, открывается новый человечно-свободный период”.
Шерр далее пишет, что к той же цели были направлены усилия Эммануила Канта, который “достиг её путем строго философского критицизма, который дал его системе название критического идеализма. Главное произведение этого смелого мыслителя, перевернувшего вверх дном все прежнее мировоззрение и совершившего революцию в мире мысли, перед грандиозностью которой бледнеют все явления великого французского государственного переворота, есть его “Критика чистого разума” (1781). Эта критика разрушает как просвещенный деизм, так и все ортодоксальные фикции.
Доведя свой анализ до первых источников нашего сознания и исследовав эти источники, Кант ставит человека средоточием мира. Самосознательное человеческое “я” априори есть центр, обуславливающий собой все предметы как объективирование того же познающего “я”. Нетрудно вывести последствия этого положения: человек не может стать выше человечества, поэтому все понятия в сверхъестественном суть не что иное, как игра фантазии, пустые призраки, переходящие по преданию от одного поколения к другому и не имеющие под собой ни малейшей реальности. В своих позднейших произведениях “Критика практического разума” (1785), “Критика суждения” (1787) Кант снова признает отвергнутые им в “Критике чистого разума” понятия Бога и бессмертия как необходимые постулаты практического разума, без которых невозможно разрешить противоречия, встречающиеся в мире. Философия Канта составляет гранитный фундамент, на котором покоится свобода немецкого ума. Восторженные ученики и толкователи критической системы, первое место между которыми бесспорно принадлежит, Рейнгольду, освободили ее от слишком тяжелой формы, и вскоре отпечаток ее сделался заметным на всех явлениях умственной жизни немецкого народа, ее влияние сказалось во всех областях знаний. Неумолимая логика кенигсбергского мыслителя расчистила тысячелетнюю копоть, затемнявшую немецкий ум, и придала немецкой мысли мужество бестрепетно созерцать строгий и блестящий лик незакрытой истины”.
За Лессингом и Кантом потянулась целая плеяда интеллектуалов и философов, таких как Иоганн Готфрид Гердер (1744-1803), Иоганн Генрих Фосс (1751-1826) и, наконец, Иоганн Вольфганг Гёте (1749-1842), про которого Шерр сказал, что “Гёте осуществил требования, которые Лессинг и Гердер ставили немецкому гению. Весь ход немецкого литературного развития подготавливал собой появление настоящего первоклассного поэта, и Гёте был этим поэтом. Гёте совмещал в себе все, чего не доставало немецкой поэзии; народное содержание, облеченное в оригинальные формы, печать идеализма на реальном материале – все это дал своему народу автор “Геца фон Берлихингена” (1773) и “Страданий молодого Вертера” (1774). Эти произведения, написанные лучшей кровью того времени и, несмотря на всю свою неправильность, достигающие художественного совершенства, как громом поразили все умы. Они возбудили беспримерный восторг и стали памятником лучшей победы, одержанной великим гением в царстве прекрасного. Постоянное развитие Гёте, пока он не достиг высшей степени художественности как лирик в чудно-трогательных песнях, возвышенных одах и прелестных элегиях, как эпик в несравненных балладах, в “Вильгельме Мейстере” и в мещанском эпосе “Герман и Доротея”, и как драматург в “Эгмонте”, “Ифигении”, “Тассо”, и, наконец, в своем лучшем произведении, составляющем гордость немецкого народа и представляющем величайшее создание европейской поэзии – в “Фаусте”. Все это слишком хорошо известно каждому образованному человеку, так что нам нет надобности распространяться об этом.
Рядом с Гёте продолжателем его деятельности, участником его славы является Иоганн Христоф Фридрих Шиллер (1759-1805) из Марбаха в Нижней Швабии. Его первые произведения принадлежат к периоду “Бури и Вихря”. Титанические стремления этого периода нашли отголосок в его “Разбойниках” (1781), “Фиеско”, “Коварстве и любви”. Изучение истории и кантовской философии было столь же благодетельно для молодого поэта, как занятия естественными науками, изучение итальянской природы и древних образцов искусства для Гёте. “Дон Карлос” и письма об эстетическом образовании человека знаменуют переход Шиллера в высшую сферу искусства; в трилогии “Валленштейн” он достиг кульминационной точки этой сферы и распрощался с нею “Вильгельмом Теллем” в полной силе своего гения: “с высоты человеческого бытия он прямо перешел к вечному блаженству”. С 1794 г. он был связан тесной дружбой с Гёте. Вместе с ним в 1797 году вел свой “великий суд” над всякой низостью, подлостью и гадостью в литературе, известный под именем “борьбы мнений”. Как во взаимных отношениях Гёте и Шиллера, так и в их произведениях реализм одного служит дополнением идеализму другого, к великому благу немецкого развития. В совокупности они представляли лучший цвет новейшего эллинства, греческо-благородную форму, проникнутую немецким духом. Но, несмотря на тесный союз, оба они выполняли свое призвание весьма несходным образом. Гёте, как вполне свободный художник, завершает собой период эстетического развития немецкой культуры. В Шиллере мы видим переход от идеи красоты к идее свободы, от свободного искусства к свободному государству, от свободного человека к свободному гражданину. Гёте – немецкий художник pat excel-lence, Шиллер – немецкий пророк, на закате жизни ещё раз замечательно выказавший свой пророческий дар, указав в “Телле” переход немецкого духа от космополитизма к патриотизму”.
Касательно философии Шерр пишет, что “философия, подобно кантовской, не могла прозябать бесплодно среди своей школы, она неминуемо должна была оказать влияние на все отрасли умственной жизни. Посредственно или непосредственно она приводила всякого, кто не хотел оставаться позади своего времени, к мужественному образу мыслей, к самостоятельному исследованию. В то время, когда Гёте и Шиллер своими творениями создавали славу немецкой литературе, немецкая наука торжествовала новые победы во всех отраслях знаний. Лингвистические и археологические изыскания Вильгельма фон Гумбольдта (1767-1835), который довел научную критику до художественного совершенства, и Фридриха-Августа Вольфа (1759-1824) дали совершенно новые выводы, очень благоприятные для гуманистических идей. Иоганн фон Мюллер (1752-1809) создал художественный слог немецкой истории. Бартольд Георг Нибур (1777-1831) впервые показал в своей римской истории всю тонкость и всё беспристрастие немецкой исторической критики. Кантовская философия легла в основу достойной исторической деятельности Фридриха-Христофа Шлоссера (р. в 1776 году), с юношеской свежестью продолжавшейся до последнего времени. Густав Гуго (ум. в 1844 году), Ансельм Фейербах (ум. в 1833 году) и К.С.Цахария (ум. в 1843 году) подвергли остроумным, гуманно-реформаторским изысканиям историю, теорию и практику права. Кантовские идеи подвинули вперед и естественные науки; в то же время ученые, вроде Эйлера усовершенствовали математику. Все чаще употребляемые понятия о природе как целом организме принесло свои плоды в трудах Блуменбаха по физиологии, Землефинга по анатомии, Гуфеланда по практической медицине; оно же привело Абрахама Готтлиба Вернера, основателя научной геологии, к его великим открытиям.
Воспитать народ в свободе посредством поклонения красоте, положить знание, приобретенное путем спокойного, неудержимого прогресса, в основу гуманной деятельности, космополитическим направлением в литературе подготовить космополитическое влияние немецкого духа – вот цель, одушевлявшая немецких классиков; вот великая умственная революция, неразрушимые завоевания которой закреплены трудами Лессинга и Канта, Гердера, Гёте и Шиллера в то самое время, когда французская революция разрушила феодальное государство (выделено мной – Т.В.). Творческий дух, воодушевлявший умственную жизнь Германии, отразился и на искусстве”.
Если пластические искусства: архитектура, скульптура и живопись развивались умеренно, не то было с музыкой. Шерр пишет, что “развитие музыки неудержимо шло вперед, и в XVIII веке после Баха и Генделя она достигла в редком сочетании теории с практикой высшей степени человечно-свободной красоты. Все, что сделали в новейшее время для теории Тибо, Винтерфельд, Кизеветер и другие, все это основано на началах, положенных ещё в прошедшем столетии Метесоном в его главном сочинении “Совершенный капельмейстер” — этом фундаменте немецкой музыкальной эстетики, и Марпугом в его трактатах о контрапункте, представляющих, по признанию французов и итальянцев, образцы немецкого глубокомыслия. С этой разумно выработанной теорией соединялась и творческая сила на практике. Георг Банда (1721-1795) своей “Ариадной” ввел в Германию мелодраму, Иоганн Адам Гиллер (1728-1804) – оперетту, а Иосиф Гайдн (1731-1809) создал свои прелестно-веселые симфонии и квартеты и чудные музыкальные картины:“Творение” и “Времена года”. Христоф Глюк (1714-1787) был настоящим основателем более благородного стиля в музыке. Он противопоставил итальянской мягкости и изнеженности и французской вычурности и неестественности глубину и искренность немецкого чувства, возвышенный полет немецкой фантазии. Благодаря ему немецкая музыка одержала блистательную победу в чужих краях: его опера “Ифигения в Авлиде” давалась в Париже среди неслыханного грома рукоплесканий; за 2 года она была повторена 170 раз. Позднейшие оперы: “Ифигения в Тавриде” и “Нарсис” суть лучшие произведения Глюка; его гений имел ту особенность, что он достиг своего полного развития только в зрелом возрасте. За Глюком следовал Иоганн Вольфганг Моцарт (из Зальцбурга, 1756-1791), великий и в церковной музыке и как автор симфоний, квартетов и сонат, но ещё более великий как творец немецкой классической оперы. Мелодии и гармонии его опер “Похищение из сераля”, “Свадьба Фигаро”, “Волшебная флейта” приводили в восторг его современников и будут точно также восхищать их позднейших потомков, а “Дон-Жуан” с таким же правом может быть назван всемирным музыкальным произведением, как “Фауст” Гёте – всемирным поэтическим произведением. В нем необъятно высокий гений соединил в одно художественное великое целое нежность, любовь, веселость юга и здоровое немецкое глубокомыслие. Подобно тому, как рядом с Гёте стоит Шиллер, так рядом с Моцартом является Людвиг ван Бетховен из Бонна (1770-1827). Бетховен, своими 9 симфониями доведший до высшего совершенства этот род музыки и уже за одну оперу “Фиделио” достойный величайшей славы, соединял со смелым, орлиным полетом идеализма самое свежее, неподдельное чувство. Один знаток отлично определил его отношение к Гайдну и Моцарту, сказав, что из прелестно-фантастичного загородного домика гайдновской музыки Моцарт выстроил великолепный дворец, а на этот дворец Бетховен поставил свою величественно-смелую башню, над которой едва ли кто-либо надстроит ещё что-нибудь, не сломав себе шею”.
Так описывал Иоганн Шерр лишь некоторые уникальные события золотого века немецкого искусства и науки, оказавшие вместе с великими немецкими философами, в числе которых Иоганн Готлиб Фихте (1762-1814), Фридрих Вильгельм Иосиф Шеллинг (род в 1775 году), Фридрих Шлегель (1772-1828), Георг Вильгельм Фридрих Гегель (1770-1831), Артур Шопенгауэр, Людвиг Фейербах, и другие, абсолютно целостное воздействие на формирование немецкого национального самосознания, выведшее немцев на самые передовые рубежи цивилизованного мира.
Вместо заключения
Затрагиваемые нами совершенно разные аспекты глобального духовного возрождения казахской культуры не должны вводить в заблуждение читателя, ибо, в общем, и целом их следует рассматривать не как отдельные и не взаимосвязанные между собой элементарные частицы бытия национального духа, а как элементы новой, собираемой по крупицам, казахской идеологии в ХХI веке, идеи подлинного, а не формально провозглашаемого, национального единства.