Как-то странно ощущать себя в Берлине в ночь на воскресенье, да ещё и 22 июня. Каким пришло сюда то утро? Было ли оно холодным и угрюмым как нынешнее? Очень многие мужчины, старательно начинявшие в эту ночь своих женщин, уже приговорены, их скоро убьют. Дети, зачатые той ночью, уже превратились в пожилых людей, разменявших восьмой десяток жизни.
Позавчера, когда летел из Берлина в Москву, смотрел неотрывно на разгорающийся восход. Примерно то же самое видели те летчики, которые стартовали на аэродромах под Варшавой и шли курсом на Минск. Воздушные дороги с тех пор не изменились. Небо не меняется миллионы лет. В начале полета еще черным-черно за бортом, но вскоре вспыхивает на горизонте оранжевая черта и ширится на глазах, превращаясь в лезвие огромной косы-литовки. Как будто крышку котла, стоящего в печи, нечаянно сдвинули, и видна яркая полоса огня, полыхающего вне его стен. Шли они на меньшей высоте, медленнее, шли тяжело, начинённые бомбами под завязку. Летчики курили, слушали радио, вспоминали своих женщин, которых они любили накануне, или представляли, как будут их любить, вернувшись с задания. А что, молодые ведь парни. Они, может быть, и с фюрером в башке, но в душе-то у них матильды пляшут, прельщая взор нежными выпуклостями и заветными впадинами. В белокурых парнях бродит сок жизни, ищет выхода.
Вот долетели, перестроились в боевой порядок. Атака. Открыли бомбовые люки, опростались, набрали высоту, развернулись и пошли обратным курсом. В пилотской кабине не слышно, как воют бомбы, приближаясь к земле, не слышно разрывов. Четкие команды, щелчки тумблеров, рев двигателей, глухой стук открывающихся и закрывающихся люков. Дело сделано. Домой.
Внизу почти ничего не видно. Город и чернильное пятно дыма от разрывов. Пока не слишком большое. Но еще заходят звенья, теперь их очередь. А нам пора домой. Сегодня ночью обязательно поставлю пистон этой рыжей блудливой сучке из шифровального отдела, много из себя корчит, думает какой-нибудь дитер, вернер или пауль. Ему повезёт. Он не погибнет, только собьют в самом конце войны, но в плен попадет к американцам. В лазарете ампутируют ноги – купол парашюта захлестнуло стропой, приземлился жёстко, кости раздроблены в мелкие осколки, ткани разорваны, гангрена. Будет бредить, отходить от хлороформа, на тумбочке фото родителей и сестры-вдовицы, её муж замерз заживо ещё в Сталинграде. И двое малышей, племянники, двойняшки. Это его самые близкие родственники. Их уже нет, сгорели заживо в Дрездене, пока он бредил.
Доживет до конца 70-х, умрет в доме для престарелых. До конца дней будет визгливо ругать Вилли Брандта, опустившегося на колени в Варшаве. Под Варшавой и был тот военный аэродром, откуда ночью 22 июня 1941 года этот Пауль Вернер Дитер оторвал от взлётки свой бомбовоз и взял курс на Минск. Потом ещё не раз летал – на Киев, на Ленинград, на Москву. Так и не узнал, что слабая на передок рыжеволосая шифровальщица родила от него сына и уволилась из армии как мать одиночка. И не мог узнать, ведь к этому времени их военные дороги разошлись, а сообщать ему эту новость она не стала, потому как не была до конца уверена, кто отец. Но мальчику говорила, что он сын погибшего лётчика. Мальчик вырастет в Восточном Берлине и погибнет совсем молодым. Его пристрелит часовой, когда он в третий раз полезет через Стену.
Всё выдумал, пока летел. Но, похоже, ничего не выдумал.
***
© ZONAkz, 2014г. Перепечатка запрещена. Допускается только гиперссылка на материал.