Лысые шины пожилого автобуса напомнили бессмертный диалог русских мужиков из «Мёртвых душ»: «Вишь ты, — сказал один другому, — вон какое колесо! Что ты думаешь, если б случилось, доедет то колесо в Москву или не доедет?».
Следовало совершить банальный репортёрский подвиг. Подняться ни свет, ни заря и добраться до киностудии — выезд на съёмочную площадку японо-казахстанского фильма «Конокрады» обещали с фальшивой военной точностью: в семь пятнадцать. Какое там. Штатские. Полтора часа только собирались. Наконец расселись, тронулись со скрипом и скрежетом. Дело было в начале сентября. Ехать предстояло больше трёхсот километров, к берегу озера Тузколь.
С этими пресс-турами на съёмочные площадки всегда беда. Ехать туда, как правило, томительно долго, потому что далеко и часто по бездорожью с разгильдяйством. И всё ради нескольких строчек в Интернете, которые мало кто прочитает. Так и вышло. Покорно тряслись, дремали, время летело, пространство тупо сопротивлялось. На мутном оконном стекле салона в такт дорожным ухабам подрагивала прозрачная нашлёпка с надписью «Ventana Pasillo». Лезла в глаза и раздражала непостижимым смыслом.
Уже на подступах к Тузколю автобус на крутом взгорке кашлянул, чихнул, крякнул, мелко задрожал, после чего испустил дух. Пришлось оставшиеся до съёмочной площадки четыре версты топать ножками. Дочапали. Безымянный дурак в Гугле выспренно назвал озеро Тузколь – «Наш ответ Мёртвому морю». На его круто просоленном берегу киношники разбили свой табор. Намечалась пресс-конференция со съёмочной группой. Долго утрясали по телефону вопрос с токийским начальством – имеет ли право японский актёр отвечать на вопросы казахских журналистов. Начальство не возражало. Длинноволосый, в шикарном чапане, томный, как наследный принц, Мирай Морияма веско ронял глубоководные жемчужины слов. Все это с холодным высокомерием самурая к суетливым гайдзинам.
Выпустили вперёд миниатюрную статуэтку, продюсера партнёрской стороны с немыслимым для японки именем Лиза. Лиза Такеба. Малиновые (!) шаровары на ней были фасона столь нелепого и такой непомерной ширины, что было ясно – дева начисто лишена кокетства. Предложили задавать вопросы. Что спросишь у иностранки, о которой известно, что сняла она пару странных, как её штаны, фильмов? Одну её картину я даже посмотрела. Называется «Паранормальная лаборатория Харуко». Токийская девушка так увлеклась играми в сверхъестественное, что телевизор в ее квартире превратился в мужчину. (Актёру надели на голову пустой корпус от телеприёмника). И девушка с этим существом вступила в тесные отношения. Потом телепузик пошёл устраиваться на работу. Это же японский человек-телевизор, он не может не работать…
Затянувшееся молчание коллег становилось невежливым. Пришлось мне на ходу выдумать глупейший вопрос: «Вот вы, Лиза, приехали из очень маленькой страны, занимающей передовые позиции в области высоких технологий. Какие чувства вы испытываете, видя наши неосвоенные бескрайние просторы?». Хотелось ещё прибавить – не кажется ли вам, что мы кретины, на которых незаслуженно и напрасно свалилось такое богатство, но подумала, что переводчица, высокая сухощавая блондинка, все равно бы его творчески переработала. Думаю, бедная Лиза и без этого уловила подтекст. Впрочем, ответила она очень по-восточному, уклончиво, прибавив на ломаном казахском – «Я люблю Казахстан». Несколько журналистов пристали с расспросами к исполнителю главной детской роли – шустрому пацанчику лет десяти. Отвечал мальчуган обстоятельно, с драматическими паузами, как народный артист и лауреат. Рядом с ним стоял мальчик постарше. Спросили и у него, кто он и чем занят на площадке. Тот с отроческим простодушием ответил – я сын режиссёра. Все умилились, по-доброму посмеялись и на этом японские церемонии закончились. А потом приехала на площадку исполнительница главной роли актриса Самал Еслямова, в одночасье ставшая звездой после триумфа на Каннском фестивале, где она получила приз за «Лучшую женскую роль» в драме Сергея Дворцевого «Айка».
Не каждый день встретишь такого обаятельного человека. Никакого апломба, позы, игры на публику, манерности. Добрая, приятная, невероятно скромная девушка. Спокойно и доброжелательно ответила на все вопросы и сфотографировалась со всеми желающими. Через три дня после поездки я посмотрела фильм «Айка» во дворце Республики, в рамках кинофестиваля « Almaty Film Festival».
Молодая киргизка Айка сбегает из московского роддома, оставив там родившегося три дня назад сына. Выпрыгивает из окна в собянинскую Москву. Снег, снег, снег. Влажный, тяжёлый, насморочно хлюпающий под колесами и миллионами пар ног. Айка ещё толком не избавилась от родильных мук. Камера, неотступная, дотошная, неделикатная, заглядывает героине в исподнее. По ногам женщины течёт кровь, грудь ноет от распирающего её молока. Ей не во что переодеться, негде оправиться, сменить прокладку. У неё и прокладки нет. Нет ничего. Есть непомерный долг опасным жестоким людям. Ей нечего есть, пить, и она воровато давится какой-то дрянью из пластикового судочка случайной знакомой, своей соотечественницы. В грязном подвале Айка (Айгерим? Айжан? Айсалкын? Айчурок? Айым?) с другими подёнщицами ощипывает кур в гнусных чанах с кипятком. Запахи опревшего птичьего пера и осклизлой плоти ощущаешь физически. Наёмщик раздаёт женщинам по паре кур в качестве премии и смывается, не заплатив им за две недели адской работы. Прохожая, московская гладкая барыня в дорогущей шубе, не отвечает на вопрос, даже головы кочан не поворачивает. Для неё Айка не человек, пустое место, чурка, «понаехавшая» на сытный столичный пирог. Она даже для такого же понаехавшего армянина Гамлета не человек. Айка одна из бесчисленных квартиранток в его вонючих «апартаментах», забитых под завязку азиатами, самозабвенно врущими в трубку мобильного – да, устроились хорошо, Москва красивая, квартира большая, светлая, тёплая, скоро вышлю деньги. На старенький мобильный звонит сестра, кричит, в чём-то обвиняет. Айка, истекающая сукровицей и молоком, сворачивается дрожащим клубком за ситцевой занавесочкой. Отгородиться, забыться хоть на час-другой от громогласных грубых соседок, от немилосердного света лампочки, от шума и возни человеческого муравейника, от страха и ужаса перед неотвратимым. В её движениях, в походке, в трусливо втянутой в плечи голове есть что-то от крыски или хорька. Искусственная шерсть на капюшоне Айкиной куртки, намокшая от снега и хриплого дыхания измученной женщины, как вздыбленная шкурка на холке мелкого существа, загнанного псами.
Этот фильм необходимо показывать отцам нации. Пусть посмотрят на досуге, когда оторвутся от бренчания на гитарке, от обделывания делишек с зарубежными счетами и недвижимостью, от упругих куртизанок, погрязших в роскоши, и прочих важных государственных дел.
Но «Айки» до сих пор нет в прокате. Почему? Бог весть.
***
Простились с Тузколем, дерзким соперником Мёртвого моря, на закате, а домой приехали глухой ночью, около трёх, когда время обмирает в томительной паузе между систолой и диастолой. Уже засыпая после долгого-долгого бесконечного дня, в полудрёме я успела подумать — надо было спросить, знает ли японка Лиза, кто такой Карамзин… И поплыла перед затуманенным усталостью взором строчка, начало или конец стихотворения, которое никогда не допишу:
«Вентана пасилло, вентана пасилло,
куда нас бросало, швыряло, носило,
Куда нас влекло»…
И снова. И опять двадцать пять.
Это уже было похоже на эхолалию, томительную мозговую муку, когда строчка или мотивчик не выходят из головы. Поднялась, включила ноут и нашла перевод. Ничего особенного. В переводе с испанского ventana pasillo означает всего лишь – окно прихожей. Хотя и странно, зачем в прихожей окно? Порылась ещё и отыскала. В некоторых романских языках это словосочетание означает упущенный шанс. Облом, короче, как сказала бы хулиганка Мада Мада.
Когда выстукивала этот материал под бормотанье телевизора (шла пятая, последняя серия «Места встречи изменить нельзя»), прочитала в Сети, что семьдесят пять деятелей культуры удостоились государственной стипендии. В списке значится и Самал Еслямова.
Бывают же смешные совпадения. Именно в тот миг, когда я увидела размер этой стипендии (48 тысяч тенге), Шарапов кланялся Горбатому – спасибо тебе, папаша. За доброту, за щедрость спасибо… Двадцать бутылок водки смогу купить!
О, вентана пасилло!
***
© ZONAkz, 2018г. Перепечатка запрещена. Допускается только гиперссылка на материал.