1
Снимали документальное кино.
Гостили в Киеве у Кравчука, до этого были в Минске, где беседовали с Шушкевичем, а в Москве на Красной площади встретили Ленина. Он шлялся рядом с Мавзолеем и фотографировался — с кем попало. Похож. Кепка, галстук в горошек, тройка. Борис Стадничук, сценарист, стал его задирать: грех вам, батенька, ужель не предвидели, что наследники всё профукают? Ильич картинно петушился и, сунув пальцы за проймы жилета, достоверно грассировал в ответ: «Анафемски пгосчитался, товагищ! И на стагуху бывает пгогуха!».
Летели в Алма-Ату ночью на «баклажане». Я проснулся по малой нужде и, пробираясь к сортиру, увидел в серединном ряду такую картинку: сидели рядышком и дрыхли – Ленин, Сталин и Брежнев. У Леонида Ильича рот был полураскрыт, как у покойника, которому забыли подвязать челюсть. Такие ряженые были тогда в большой моде, их охотно приглашали на богатые посиделки.
2
Но однажды мне довелось встретить двойника совсем юного Ленина. Он был почётным абитуриентом исторического факультета МГУ, то есть пытался стать его студентом в седьмой (!) раз. Мы оказались соседями в общаге на Мосфильмовской. Сходства он не подчёркивал, но и не чурался его, а оно было поразительным. Есть картина, где Володя Ульянов, ещё безусый, в гимназическом мундирчике стоит возле убитой горем Марии Александровны и смотрит куда-то в революционную даль. Мы пойдем другим путём. Фамилия многократного абитуриента была Ильичёв – хоть стой, хоть падай. Выпуклый лоб с ранними залысинами, сквозь которые уже просматривалось мощное седло черепа, брови вразлёт, пронзительно синие глаза с калмыцкой раскосинкой, крепкий раздвоенный подбородок, юношески пухлые губы – с ума сойти! Коренастый, крепкий, невысокий. Разве что не картавил.
Сидели как-то на берегу прудика в парке неподалёку, пили самое горькое пиво всех времён и народов – «Московское», и он рассказывал: «После первого завала вернулся я на свою уральскую родину. И вдруг вызывают меня в КГБ. Ну, пришёл. Сидит такой дядя в штатском, майор майором, и говорит, чтобы я не выёживался. А в чём дело-то? А он, типа, у нас в стране быть похожим на Ленина дозволено только народным артистам по согласованию с Политбюро, понял? А ты, гадёныш, кто такой есть? Вот письмо из приёмной комиссии МГУ, читай! Читаю. Ё-моё. Всё правда. Было дело. Меня старшекурсники напоили и потащили на Красную площадь. И я ночью орал перед Мавзолеем – дедушка, проснись, всё нужно начинать сначала! Ну, свинтили. А в отделении доказывал, что я незаконнорожденный внук Ленина. Менты поржали, потом дали нам немного люлей, закрыли в обезьянник, а утром выпустили. Но портянку всё же закинули. Майор спрашивает: ну, чо, стручок, в армию захотел? Наплевать в твоё плоскостопие, забреем, как миленького. Оборзел, сучара?
В общем, слово зá слово, хреном пó столу, заставил меня подписать бумагу, что буду каждое лето торчать в абитуре и мастырить доносы на всех подозрительных. Обещали, что через три года помогут поступить. И я писал. На всех. В Москву же отовсюду съезжаются, есть мутные, вроде тебя. Не свои, не наши, гнилые. Три года прошло, а меня всё заваливают и заваливают. Вот и в этот раз завалят, увидишь. Да и пóхрену. Я привык уже. Мне это нравится. А ты держись от меня подальше. Я стукач и гнида».
3
Вот такой казус. Кто бы мог подумать.
Впрочем, всяко бывает. Открытое, мужественное лицо импозантнейшего господина, Романа Вацлавовича Малиновского, схожего внешне с Львом Троцким и отчасти с Ницше, не давал никакого повода заподозрить его в сотрудничестве с тайной полицией. Даже проницательный Ленин мысли такой допустить не мог. И Малиновский стал депутатом Государственной Думы IV созыва, возглавив большевистскую фракцию. Получал депутатское жалованье (350 рублей), а Московское охранное отделение платило ему ещё 700 в месяц, да ещё «разъёздные». Огромные по тем временам деньги. По его донесениям было составлено 88 агентурных записок.
Его «слили». В охранке были свои заморочки: склоки, интриги. Поменялось руководство. Новый командующий Отдельным корпусом жандармов Владимир Фёдорович Джунковский заслуженного провокатора уволил. Видимо, не мог преодолеть аристократической брезгливости. Скорее всего, он и сообщил о послужном списке Малиновского в Думу, во время заседания которой Пуришкевич, депутат от Курской губернии, подошёл к трибуне, где витийствовал Малиновский, и звонко впечатал в деку серебряный рубль. Из зала кричали: это один из твоих иудиных! Роман Вацлавович запросил отставки, немедленно смылся в Варшаву, где был призван в действующую армию. Попал в плен. В 1918 году вернулся в Россию, его арестовали, судили и расстреляли.
Мутный был тип. Имел три даты рождения. Во время Пражской конференции, куда он попал вместо Голощёкина, поведал Ленину, что даже его фамилия — «Малиновский» — чужая, он присвоил её себе вместе с паспортом убитого им человека. Но утаил, что юношестве был мелким воришкой и тянул срок.
Другой именитый провокатор, имя которого стало ругательством, Азеф. Он тоже не брезговал в юности укромными делишками. Кинул какого-то купца на 800 рубликов и свалил в Германию, откуда собственноручно накатал заяву в охранку, желая стать осведомителем. Его со скрипом, но взяли, положив, как и Малиновскому, стартовый полтинник месячного жалованья. Вошедши в силу, Азеф, которого, свято веруя, что он «свой», боготворили и террористы, и жандармы, глотал до 70 тысяч годовых, днюя и ночуя в самых дорогих борделях Москвы и Петербурга. Его разоблачил легендарный Бурцев, после чего Евно Фишелевич спешно юркнул в Берлин, где гужбанился, почти не скрываясь, пока его не хлопнула немецкая полиция и укатала в Моабитскую тюрягу. Отсидев, он, промыв святой водой зассанные глаза, собирался приехать в большевистскую Москву, чтобы отстирать смрадную репутацию, но не успел, ибо загнулся на больничке от лихоманки и упокоился на Вильмерсдорфском кладбище в безымянной, но пронумерованной могиле.
4
Но это звёзды первой галактической величины. А вот по горестным подсчётам Инессы Арманд, в промежуток между 14 и 17 годом в протестные ряды загнивающей Империи было внедрено более двух тысяч стукачей из мещан, из студентов, из лавочников, из рабочих. Шуршали доносами, аж шум стоял. Платили? Разумеется. Но дело не только в этом.
Во всяком времени и в любой стране есть многочисленная прослойка, тип которой выведен в «Трёх мушкетёрах» — галантерейщик Бонасье. В относительно спокойные времена эта завистливая и бездарная сволочь бывает малозаметной. Тихо-мирно тиранит семью, пьёт кровь близких, строчит анонимки на товарищей по цеху, спивается и бесславно подыхает от какой-нибудь редкой опухоли в паху. Но время этих мелких мразей непременно приходит. Время маргиналов. У них всегда есть свой серый кардинал, который трубит сбор. Они «обожают собираться в стаи, впереди их главный – во всей красе». Это тот, который «знает, как надо». У него много кличек. Но базовое имя одно.
Маргинал.
Не будем называть имён. Или, как говорили древние римляне, nomina sunt odiosa. Точный перевод звучит так:
Имена ненавистны.
***
© ZONAkz, 2019г. Перепечатка запрещена. Допускается только гиперссылка на материал.