Юлиус ЭВОЛА о демократии

Современная «цивилизация» Запада нуждается в кардинальном перевороте, без которого она рано или поздно обречена на гибель. Эта «цивилизация» извратила всякий разумный порядок вещей. Она превратилась в царство количества, материи, денег, машин, в котором нет больше воздуха, свободы, света.

На место мудрости вступила риторика «философии» и «культуры», мир профессоров, журналистов, спортсменов — схема, программа, лозунг. На ее место вступила сентиментальная, религиозная, гуманистическая скверна и плеяда возбужденных болтунов, которые опьяненно восхваляют «становление» и славословят «практику», потому что боятся молчания и раздумья. Запад больше не знает Государства.

Европа сейчас — это огромное шарлатанское месиво, сжимающееся и трясущееся от страха, о котором никто не смеет заявить открыто, с деньгами вместо крови, с машинами и фабриками вместо плоти и с газетами вместо мозгов — бесформенное тело, беспокойно бросающееся из стороны в сторону, движущееся под влиянием сомнительных и неизвестных сил, которые превращают в порошок любого, кто осмелится им противостоять или хотя бы попытается уклониться от их воздействия. Все это — плоды столь восхваляемой западной «цивилизации»… И все плотнее смыкается кольцо вокруг тех немногих, которые способны к великому отвращению и великому возвышению.

Неорганичность и поверхностность суть основные признаки современной социальной организации. Она строится начиная не сверху, а снизу, таким образом, что ее закон и порядок, вместо того чтобы иметь оправдание в аристократии, в качественной дифференциации и в духовной иерархии, основываются лишь на случайном сплетении нивелированных интересов, на алчности анонимной, лишенной всех высоких чувств толпы, — вот глобальное заблуждение, на котором основывается вся эта организация.

… Надо твердо понять, что иерархия никоим образом не может исчерпываться тем уровнем, который сегодня называется «политикой». Более того, эта политика — как хозяйственно-промышленная, административная и в материальном смысле правомочная часть государства — должна быть подчинена ценностям более высокого порядка и служить лишь средством для определенных сверхполитических установок, реально соответствующих дифференцированным формам жизни и интереса, поэтому вся сфера политической жизни должна признавать за вождями истинный и неоспоримый авторитет, не подверженный влиянию всего временного и случайного.

Различие между имперским и либерально-демократическим идеалом тождественно различию между организацией (в этимологическом смысле этого слова, происходящего от слова «организм», т.е. «живое, цельное и качественное существо») и составной композицией (слово «композиция» этимологически означает искусственное сложение разрозненных элементов в единое целое).

… Свобода не терпит компромисса — либо ее утверждают, либо нет. Если утверждают, то надо бесстрашно утверждать ее до конца — т.е. как безусловную свободу.

Это вполне поймет тот, кто согласен, что свободным себя может называть только один. Если бы существовало больше свободных существ, то они лишь взаимно ограничивали бы друг друга, — в этом случае внутри каждого из них был бы установлен закон, подчиняющий его действия некой предопределенной гармонии. И несмотря на то, что этот закон был бы внутренним, он от этого, однако, не переставал бы оставаться законом, и, кроме того, при этом существовало бы некое условие, стоящее над областью сознания каждого из индивидуумов, поэтому в данном случае наличествовала бы лишь видимость истинной свободы.

Не идея придает индивидууму ценность и могущество, а, напротив, индивидуум придает идее ценность, могущество и оправданность. Это понимал Вольтер, когда в отношении французского короля он сказал, что некоторые жесты ценны только тем, что именно он их делает.

… Утверждается, что демократия есть самоуправление народа. Суверенная воля — это воля большинства, находящая свое свободное выражение в выборах и в символе представителя, преклоняющегося перед общественными интересами.

Но если настаивать на «самоуправлении», то нужно проводить различие между теми, кто правит, и теми, кем правят, так как еще нет ни одного государства, в котором воля большинства не концентрировалась бы в отдельных личностях, назначенных для «управления». Эти личности, и это, очевидно, выбираются не случайно: ими становятся те, в ком признаются большие способности и также истинное или мнимое превосходство над остальными, и, следовательно, они рассматриваются не просто как рупор масс, а как люди, содержащие в себе принцип автономии и законодательной инициативы.

Так в лоне самой демократии обнаруживается антидемократический фактор, который она тщетно пытается скрыть через принципы избирательного права и санкций народа. Мы говорим «тщетно», потому что превосходство превосходящих выражается в том, что они могут признавать истинную ценность и даже иерархизировать различные ценности, т.е. устанавливать подчинение одних другим. Только вышеназванный демократический принцип ставит все дело с ног на голову, потому что решение (будь то в выборах или в санкциях) в определении того, что является высшей ценностью, предоставляется массам, т.е. условной совокупности тех, кто менее всего пригоден для такой оценки и чье решение с необходимостью будет ограничиваться ничтожными ценностями повседневной жизни. И поэтому при демократическом режиме можно быть уверенным, что те, кому удастся предложить наилучшие перспективы (пусть даже химерические) в отношении чисто практически полезных сторон государственной деятельности, будут обладать фатальным преимуществом по сравнению со всеми остальными. В этом заблуждении, напоминающем ситуацию, в которой слепые, согласившись быть ведомыми зрячими, настаивают на том, чтобы этих зрячих отбирали бы они сами, следует искать основную причину современной деградации политической действительности до эмпирического, утилитарного и материального уровня.

… Ограничимся вопросом: каким критерием должны руководствоваться массы при выборе тех, кто в дальнейшем, кроме всего прочего, сможет заботиться и о высших ценностях, хотя бы и на материальной основе?

В действительности демократия существует лишь за счет условной оптимистической предпосылки. Она не отдает себе отчета в абсолютно иррациональном характере массовой психологии. …Массы приводятся в движение не рассудком, а воодушевлением, страстями и внушением. Так, самка последует за тем, кто сумеет больше ее очаровать, пугая или привлекая средствами, в которых в самих по себе нет ни малейшей логики. Так, самка непостоянна и переходит от одного к другому, без всякого соответствия какому-либо разумному закону или прогрессивному ритму. И особенно убеждение в том, что «прогресс» человечества характеризуется не только тем, что с материальной точки зрения вещи становятся лучше или хуже, а тем, что развитие переходит от материального критерия к высшему, сверхматериальному критерию, является глубочайшим западным предрассудком, зародившемся в якобинской идеологии, против которого еще никто не выступал достаточно энергично. На самом деле говорить о самоуправлении масс и о предоставлении им прав выбора и санкций можно было бы лишь в том случае, если бы народ можно было рассматривать как единую интеллигенцию, как отдельное огромное существо, живущее особой, единой, сознательной и разумной жизнью. Но это — лишь оптимистический миф, который не подтверждается ни одним социальным или историческим фактом и который был выдуман родом рабов, не терпящих истинных вождей и придумавших маску для своего гнусного стремления делать все самим, в согласии со своей мятежной волей.

Именно этот вечный закон равенства и следует опровергнуть в первую очередь. Неравенство людей — это настолько очевидная вещь, что не хочется тратить слова на ее доказательство: для того чтобы понять это, надо лишь раскрыть глаза. Но те из наших противников, которые согласятся с этим, могут поставить, однако, принципиальный вопрос: хорошо, люди не равны, но они могут быть равны. Неравенство несправедливо, и не признавать его, не следовать ему — в этом и состоит ценность и преимущество демократических идеалов.

Однако это — только пустые слова: дело в том, что понятие «многие» логически противоречит понятию «многие равные».

Во-вторых, согласно закону достаточного основания, в каждой вещи должно быть основание тому, что она есть именно эта вещь, а никакая другая. Если бы и существовало нечто, абсолютно тождественное чему-нибудь без «достаточного основания», то это нечто было бы в действительности лишь бессмысленным дублем.

Из этих законов вполне последовательно вытекает идея того, что «многие» не только не равны, но и что они должны являться таковыми и что неравенство de facto истинно только потому, что оно является неравенством de jure. Оно существует только потому, что оно необходимо.

Но установление неравенства означает переход от количества к качеству. При этом оно оправдывает возможность и необходимость иерархии и доказывает, что критерий «большинства» бессмысленен и что всякий закон и всякая мораль, основывающиеся на допущении равенства, неестественны и насильственны.

Повторим еще раз, что только вышестоящие должны судить о нижестоящих, а никак не наоборот. Как отличительной чертой заблуждения является непризнание самого себя заблуждением, а отличительной чертой истины — очевидное самообнаружение себя самой как истины и одновременно признание заблуждения заблуждением, так и отличительной чертой того, что является вышестоящим, служит непосредственное, очевидное самообнаружение себя как вышестоящего по отношению к нижестоящему, которое становится нижестоящим именно за счет проявления этого вышестоящего. Вышестоящее не может ни у кого испрашивать санкций или признания, оно должно основываться единственно на прямом превосходстве сознания тех, кто обладает превосходством и кто утверждает свое превосходство вопреки любым доводам.

Кризис мещанского общества, пролетарское восстание против капитализма, манифест «Третьего Интернационала» и последующая постепенная организация масс и групп в чисто коллективное и механизированное существо — в форме новой «культуры труда» — возвещают нам близость … катастрофы, вследствие которой вся власть грозит перейти к … к касте рабов и людей толпы: вместе с соответствующим ограничением всех горизонтов и ценностей уровнем количества и материи.

… Если род вождей и не исчез полностью, то это, во всяком случае, произойдет очень скоро. И все устремится в торопливом крещендо к нивелированию материальной и безличной жизни. Так называемые «высшие» или «правящие» классы — это сегодня звучит как ирония: заправилы интернациональных финансовых организаций, а также промышленники и чиновники являются в действительности не более чем вольноотпущенниками, которых господа отправили присматривать за своими слугами и управлять своим хозяйством. И это ярмо надето на гигантскую, слепую, автоматизированную массу рабочих и служащих. Но даже над этим уровнем не веет свободный воздух ни для рабов, ни для вольноотпущенников, надсмотрщиков над рабами -все это не принадлежит никому, и в этом ужасная истина «цивилизации»!

Несметное количество людей на отравленной, обезличенной Земле, людей, опустившихся до уровня простого количества — чистого количества!; людей, уравненных в материальной идентичности зависимых частей предоставленного самому себе механизма, который не останавливается и с которым никто ничего не может поделать — такова картина, открывающаяся за хозяйственно-промышленным увлечением, охватившим весь Запад.

И тот, кто ощущает, что это означает конец жизни и начало царствования грубых законов материи, триумф того рока, который особенно страшен тем, что он безличен, тот ощущает также, что осталось только одно лекарство: разбить семитское ярмо денег, преодолеть фетиш социальности и закон взаимной зависимости, возродить аристократические ценности, те ценности качества, дифференциации и героизма, тот смысл метафизической реальности, которым противоречит сегодня все и которые мы, однако, вопреки всему отстаиваем.

И поэтому: только тогда, когда революция понимается как революция против хозяйственной тирании, против такого положения вещей, при котором правит не индивидуум, а груды золота, при котором забота о материальных условиях существования уничтожает само существование; только тогда, когда стремление к хозяйственному равновесию имеет целью создать основу, способствующую освобождению и развитию различных форм жизни — тогда и только тогда мы можем признать за определенными крайними революционными течениями некоторую оправданность и возможность будущего успеха.

Причина отсутствия в современной жизни качественной дифференцации кроется в том обстоятельстве, что для активности, не ведущей непосредственно к практической выгоде и не служащей на благо «обществу», сегодня фактически не осталось места. Хозяйственные предрассудки продолжают нивелирование. Они все уравнивают, так как в деньгах и в хозяйственно-механической иерархии нет и не может быть никакой качественной дифференциации: все здесь находится на одном и том же уровне, все имеет одно и то же качество. И помимо этого уровня, взятого в тотальности всех его возможных модификаций, необходимо, чтобы наличествовали иные уровни, которых, однако, сегодня нет: иные уровни, совершенно независимые и подчиняющие себе хозяйственный уровень, а не наоборот — не так, как это происходит в современном обществе.

… И хладнокровное утверждение идеи радикальной революции против власти золота, капитала, машин, процентов и мифа труда неизбежно должно являться предпосылкой истинной Империи. Отмечая эту линию, которая проходит через все революционные идеологии как признак восстания против современного рабства, мы идем дальше и утверждаем, что она сама страдает тем же недугом: она сама остается лишь на уровне хозяйственных и социальных проблем, она не ставит своей целью освобождение от хозяйственного ига во имя дифференцированных, сверхэкономических и метафизических ценностей, освобождение, при котором избавленные от хозяйственного рабства глубинные силы снова смогли бы выйти на поверхность — напротив, ее целью является лишь «социалистическое» освобождение, т.е. просто улучшенная систематизация тех же хозяйственных проблем, определяющихся чисто материальными и утилитарными потребностями масс. Отсюда недоверие, нетерпимость и скрытая злоба в этих тенденциях по отношению ко всему «духовному» и «интеллектуальному» как к «ненужной роскоши»: вне хозяйственного уровня они не видят и не хотят ничего замечать, с тем же духом плебейской нетерпимости, который уже проявился во времена падения Рима.

Книги художника и интеллектуала барона Юлиуса Эволы являются классикой, классикой такого рода, на которую часто ссылаются, часто упоминают, чей статус не подвергается сомнению, но которая всегда вела загадочное, даже маргинальное существование в истории современной Европейской мысли. В случае Эволы одна из причин этого состоит в том, что его философские работы являются, конечно, не всегда легкими для прочтения, а многие читатели, не зная итальянского, вынуждены ждать перевода. Эвола не поддается классификации — ни в случае с его основными темами, а еще меньше в случае определенных духовных или политических позиций. Вопрос о том, насколько слово «политический» вообще может быть применено к Эволе, весьма спорен.

Индивидуализм современных обществ, не опирающихся на Традицию, отвергает неравенства людей и невозможность рационального осмысления Власти и Иерархии. Характеристикой современного Века, который Эвола отождествляет с «Железным Веком», описанным и предсказанным почти во всех предсовременных обществах, является потеря идентичности и рост коллективизма — основные характеристики столь схожих между собой «большевистских» и западных обществ.